С этими словами Ван Чанчи открыл деревянный саквояж и вытащил сберкнижку.
— Если ты заберешь эти деньги, то как быть с ребенком? Ты ведь не разрешаешь рожать его дома.
Ван Чанчи теребил пальцами сберкнижку. Раскалившись от трения, и пальцы, и сберкнижка начали дрожать. Поколебавшись какое-то время, Ван Чанчи вернул сберкнижку на место. Тогда Сяовэнь сказала:
— А если ты поедешь к ним без денег, то к чему вообще ездить? Они дождутся, когда ты снова уедешь в город, и снова начнут просить милостыню.
— Как я, по-твоему, должен поступить? — спросил Ван Чанчи, расхаживая взад-вперед.
— У меня есть один вариант.
— Какой? — замер Ван Чанчи.
— Съезди, отдай деньги со сберкнижки родителям, но по возвращении сразу сходи к застройщику и потребуй компенсации. Так мы сможем и дом в деревне выстроить, и ребенка в городе родить.
Ван Чанчи этот вариант показался весьма разумным, но в глубине души он был решительно против такого развития событий. Кроме нежелания признавать свою физическую ущербность, он также страшился судебной тяжбы. Ему не хватало уверенности, чтобы судиться с богатыми и влиятельными, и, пожалуй, именно поэтому он принимал лекарства; заведомо зная, что они ему не помогут, он просто тянул время, только чтобы не требовать компенсации. Стоя перед ящиком, Ван Чанчи долго не осмеливался протянуть к нему руку, боясь, что сберкнижка еще не остыла.
Приехав в город своего уезда, Ван Чанчи стал обшаривать улицы в поисках Ван Хуая. Он обошел все людные места: вокзалы, кинотеатры, торговые площади, закусочные, пристани, не пропустил ни одной придорожной урны, ни одного пня или столба, но следов Ван Хуая так нигде и не обнаружил. Чем дольше он не мог найти отца, тем больше радовался. Ван Чанчи надеялся, что Ван Хуай все-таки не опустился до попрошайничества, что Всевышний даст ему другой ответ на то, куда запропастился отец. Однако на третье утро, когда Ван Чанчи оказался в десяти метрах от ворот Второй начальной школы, он вдруг заметил какую-то распластавшуюся ниц фигуру. Она показалась ему до боли знакомой. Когда-то такой высокий, такой крепкий, такой отважный, такой спокойный, такой достойный, такой мудрый, такой пропитанный по́том его отец сейчас словно дохлая собака, скорчившись, валялся на земле, весь в каких-то лохмотьях, заросший, со спутанными волосами, грязный от пыли. Перед его лицом стояла погнутая и облезлая железная чашка. Взрослые безразлично проходили мимо, лишь иногда кто-нибудь из детей, выпросив у родителей мелочь, бросал деньги в чашку. Бумажные деньги падали в нее бесшумно, зато монеты издавали звяканье, от которого у Ван Чанчи тут же сжималось сердце, хотя он находился через дорогу и не мог слышать этот звук. Поскольку народ двигался сплошным потоком, у Ван Чанчи не хватало смелости подойти к отцу; укрывшись под деревом, он наблюдал за ним издалека. Ван Чанчи крепился изо всех сил, но слезы сами текли из его глаз, и он то и дело их вытирал, мечтая лишь о том, чтобы вместе со слезами стерлась картина, которую он видел перед собой. Словно повинуясь какому-то шестому чувству, Ван Хуай поднял голову и посмотрел в направлении Ван Чанчи. Ван Чанчи увидел, каким черным и худым стало лицо отца, глаза уменьшились и запали, щеки заросли щетиной. Ван Чанчи ударился головой о ствол дерева: раз, другой, третий, — так, что стала осыпаться кора. Ван Хуай на какое-то время задержал на нем свой взгляд, но, не заметив ничего необычного, снова опустил голову. Во дворе школы раздался звонок на урок, поток пешеходов заметно сократился. Ван Чанчи вытер слезы, выскочил из-за дерева, подошел к Ван Хуаю и бросил в его чашку привезенные с собой двадцать тысяч юаней. Чашка, не выдержав такого груза, накренилась и, повалившись на землю, подкатилась прямо к рукам Ван Хуая. Словно от сильного укола, пальцы Ван Хуая задрожали. Он медленно поднял голову, ошарашенно глядя перед собой, словно на него направили луч света. И буквально в ту же секунду из его запавших глаз потоком хлынули слезы, все его лицо вмиг переменилось, и было непонятно, плачет он или смеется. Слезы вытекали из глаз и скатывались по дорожкам морщин, но, докатившись до середины лица, высыхали, точно их впитывала истосковавшаяся по дождю засохшая земля. Глядя на это истощенное, потрескавшееся от нехватки влаги лицо, Ван Чанчи, который только что старательно вытер свои глаза, снова почувствовал, как они наполнились слезами. Он присел на корточки, обнял Ван Хуая и позвал: «Па…» Этот зов словно пробил невидимую плотину слезных желез Ван Хуая, и поток слез вырвался на волю.
— Где мама? — спросил Ван Чанчи.
В ответ Ван Хуай показал в сторону небольшого переулка напротив. Ван Чанчи поднял с земли Ван Хуая и понес его к указанному месту. Он не ожидал, что Ван Хуай окажется настолько легким — легким, словно ребенок. Он не ожидал, что Ван Хуай окажется таким маленьким — маленьким, словно младенец. Но чем легче казался отец, тем тяжелее было Ван Чанчи; чем меньше казался отец, тем сильнее ныла душа Ван Чанчи.
Родители сняли в переулке ветхую хибару площадью в десять квадратных метров. На выходившем на улицу подоконнике в ряд стояли стеклянные бутылки, наполненные водой самых разных цветов и оттенков, полученных из выброшенных кем-то красок. Эти бутылки украшали подоконник словно причудливые цветы. Дверь в дом была широко распахнута. На ней висели сломанные ветряные колокольчики, и поскольку они уже покрылись ржавчиной, было понятно, что их просто где-то подобрали. В комнате стояла кровать, возле нее — инвалидная коляска, у самого окна примостилась печка, углы были завалены картонными коробками и всяким хламом. Ван Чанчи опустил Ван Хуая в коляску, после чего обернулся и тут же увидел вставшую в дверях Лю Шуанцзюй. Она почти полностью закрыла собой просвет, отчего ее очертания стали словно у золотистого колоска. Поскольку в комнате вдруг стало темно, то им было плохо видно друг друга. Ван Чанчи позвал: «Ма…» Она замерла и выронила из рук плетеный мешок. Ван Чанчи его подобрал. Она вытерла рукой уголки глаз. Ван Чанчи забросил мешок сверху на коробки.
— Ты вернулся, — произнесла она.
— Вернулся, — сказал Ван Чанчи.
Она, не переставая, вытирала слезы. Ван Чанчи передал ей несколько бумажных платочков. Она приложила их к лицу, и тонкая бумага тотчас размокла. Он завел ее внутрь и усадил на кровать. Она шмыгнула носом, убрала с лица остатки бумаги и стала внимательно изучать лицо сына.
— У тебя совсем желтая кожа, ты заболел?
— Нет, — ответил Ван Чанчи.
Тогда она пощупала его руки и снова спросила:
— И ничего не ломал?
— Ничего.
— Как Сяовэнь?
— Осталось всего два месяца до родов.
— С внуком все в порядке?
— В порядке.
— Ну тогда хорошо. Мама сейчас тебя накормит. — Хлопоча у печки, Лю Шуанцзюй стала жаловаться: — Идея просить милостыню принадлежала твоему отцу.
Месяц назад Ван Хуай втихомолку продал всех домашних куриц. Лю Шуанцзюй, вернувшись с поля, подумала, что кур кто-то своровал, поэтому поставила перед их клетушкой три благовонные свечи, подожгла немного жертвенных денег и приготовилась читать заклинания. Согласно древнему преданию, в которое деревенские верили, после возжигания свечей и чтения заклинаний вора непременно будет ждать возмездие. Самым большим наказанием, которое прочила Лю Шуанцзюй вору, были боли в животе, причем не обязательно, чтобы они довели его до больницы, лучше всего, чтобы он просто осознал свой проступок и потихоньку вернул кур обратно. Но не успела еще Лю Шуанцзюй раскрыть рот, как Ван Хуай положил перед ней горсть бумажных денег. При делении всей суммы на двенадцать как раз выходила цена за одну курицу. Лю Шуанцзюй, глянув на деньги, тут же все поняла и спросила:
— Продал так продал, но почему хотя бы одной не оставил?
Ван Хуай уставился вдаль. Гребень горы переливался разными оттенками зеленого, небесную высь рассекала стая птиц, золотым диском отсвечивало вечернее солнце. Лю Шуанцзюй погасила свечи и спросила:
— Онемел, что ли?
В ответ на это Ван Хуай, продолжая смотреть вдаль, словно имел огромные виды на этот мир, сказал:
— Вырученные деньги я хотел послать Чанчи.
Услышав это, Лю Шуанцзюй тут же смягчилась.
Через неделю Ван Хуай продал двух уже подросших свиней. Стоя перед пустым свинарником, Лю Шуанцзюй всплакнула и спросила:
— И что дальше, продашь меня?
— Посмотри на мои ноги, — ответил Ван Хуай.
Лю Шуанцзюй, глянув на его ноги, заметила, что они еще сильнее похудели, теперь его голень можно было обхватить одной рукой, да и бедро, впрочем, тоже. Лю Шуанцзюй долго изучала его конечности, но так и не смогла понять, почему он продал свиней. Между тем Ван Хуай продолжал:
— Куда делись мои ноги? Их съело время. А куда делось время? Его разбазарил я. Если я и дальше буду бездействовать, то так и подохну в этой дыре. Здешний хлеб и скот ничего не стоят, даже человеку тут грош цена, я бы здесь ни на минуту не задерживался.
Лю Шуанцзюй, привыкшая к подобным жалобам Ван Хуая, подумала, что это просто очередные его выкрутасы. Она не ожидала, что он на полном серьезе примется собирать вещи. Одежда Ван Хуая, а также документы и деньги хранились в деревянном ящике, который для удобства стоял прямо у кровати. Но с того момента, как Ван Хуай начал паковать сумку, Лю Шуанцзюй переместила ящик на комод, а также поменяла на нем замок. Так что теперь без помощи Лю Шуанцзюй Ван Хуай, как ни старался, до ящика дотянуться не мог, уже не говоря о том, чтобы открыть замок и что-нибудь оттуда взять. Свой стаканчик с зубной щеткой и тому подобную дребедень он уже упаковал, а вот самое важное — одежду и документы с деньгами — нет. Лю Шуанцзюй каждый день продолжала ходить в поле, где пропалывала сорняки и занималась рассадой, ведь выжить они могли только за счет земли.
Ван Хуай по отдельности приставал то к Лю Байтяо, то к Ван Дуну с просьбой спустить ящик с комода. Но те только качали головами и говорили, что Лю Шуанцзюй их предупредила: кто будет пособничать Ван Хуаю, того она проклянет так, что мало не покажется, будет жить хуже собаки. Ван Хуай холодно усмехнулся: «Ну, с такими-то мыслями неудивительно, что вы нищие. А я вслед за Чанчи поеду за счастьем в город, он сейчас разбогател, у него появились перспективы». Однако, как бы Ван Хуай ни превозносил Ван Чанчи, Лю Байтяо и Ван Дун к ящику так и не притронулись. Ван Хуай понял, что кроме него самого ему никто не поможет. Тогда он отыскал бамбуковый шест и стал потихоньку двигать им ящик. Каждый день он двигал его совсем по чуть-чуть, надеясь, что в один прекрасный день все-таки стащит его вниз. Но пока Ван Хуай его двигал, он осознал одну вещь: пусть даже он спустит этот ящик, пусть даже взломает замок и достанет деньги, все равно это будет лишь один шаг на трудном пути. Без посторонней помощи ему все равно не добраться до трассы. И если Лю Шуанцзюй не составит ему компанию, то, даже добравшись до трассы, он без жены все равно потом не справится. Поэтому Ван Хуай изменил свою стратегию и заговорил по-другому: