Все свое накопившееся раздражение доктор Ма, словно помои, выливал на голову Ван Хуая. Но главное, что Дачжи получил помощь, поэтому теперь Ван Хуай мог снести любые оскорбления. Ему даже казалось, что с ним обходятся недостаточно жестко. Всякий раз, когда доктор Ма начинал засыпать, Ван Хуай его расталкивал. Всякий раз, когда у доктора Ма иссякал запас ругательств, Ван Хуай сам его подначивал: «Я ведь должен был доставить Дачжи раньше?» Тогда доктор Ма костерил его по новой. Так они и провели всю ночь: один — подставляясь, а другой — ругаясь.
Дачжи пролежал под капельницей три дня, но его состояние не улучшалось: температура не снизилась, пятна на теле не уменьшились, а кашлять он стал еще сильнее. Хмуря брови, Ван Хуай спросил доктора Ма, сможет ли тот вылечить Дачжи. Доктор Ма обычно справлялся с любыми недугами, проблема малыша на первый взгляд показалась ему пустяком, но с высокой температурой Дачжи приходилось считаться. Поэтому доктор Ма сконфузился и неопределенно сказал:
— Посуди сам, наша больница уже десять лет не получает никаких средств извне. Выпускники медицинских факультетов гораздо охотнее идут в частные клиники. Они предпочтут просто сбывать лекарства, но только не ехать в нашу дыру. Свежая кровь сюда не придет, старая тоже стремится любыми путями покинуть эти места. Только моя дряхлая задница сидит здесь и не двигается с места. Взять, к примеру, уездные больницы: их и строят, и оборудованием снабжают, и премии кому надо выдают, и взятки кому надо вручают. Можно ли сельскую больницу сравнивать с уездной? Тут разница как между пальцами рук и ног.
Хотя эти жалобы доктора Ма не имели никакого отношения к состоянию Дачжи и не давали ответа на вопрос, сможет ли тот его вылечить, Ван Хуай все-таки уловил в его речи скрытый намек. Расплатившись за лечение, он взял на руки Дачжи и распорядился, чтобы Лю Шуанцзюй и Второй дядюшка посадили его на рейсовый автобус.
Когда Дачжи поместили в педиатрическое отделение уездной больницы, ему снова назначили капельницу, причем с тем же лекарством. Единственное, что отличало эту больницу от сельской, так это то, что уровень мастерства здешних медсестер был определенно выше, чем у доктора Ма. Здесь Ван Хуай ограничился лишь двумя выкриками, прежде чем медсестры наконец воткнули иглу в нужное место. Имелось и еще одно отличие: плата за лечение здесь была намного выше. Когда спустя пять дней после капельницы состояние Дачжи осталось на прежнем уровне, Ван Хуай пошел разбираться с главврачом Люем.
— Разве я пришел к вам с пустыми руками? Почему вы не обращаете на Дачжи никакого внимания? Или вам всем вообще плевать на бедняков? Может быть, вы используете поддельное лекарство? Прошло уже пять дней, почему у ребенка все еще держится температура? Может, ему по ставили неверный диагноз?
Главврач Люй тут же собрал консилиум, на котором каждый из пятерых приглашенных врачей морщил лоб, но причин они так и не нашли. Тогда главврач, нацепив на лицо скорбное выражение, участливо подоткнул одеяло Дачжи, после чего похлопал по плечу Ван Хуая и сказал:
— В уездных больницах нехватка хороших врачей, с редкими болезнями здесь мало кто имеет дело, оборудования не хватает, лекарств тоже, так что будет лучше, если вы отвезете больного в провинциальный центр.
Взяв Дачжи на руки, Ван Хуай вместе с Лю Шуанцзюй сел на рейсовый автобус до провинциального центра. Ван Хуай соорудил из простыни что-то вроде подвесной сумки, куда положил Дачжи. Это оберегало малыша от чрезмерной тряски и предохраняло от случайного падения на случай, если бы Ван Хуай задремал. Наблюдая за Дачжи в промежутках между снами, Ван Хуаю вдруг показалось, что его температура вроде как пошла на спад. Ван Хуай попросил у Лю Шуанцзюй градусник, для него стало сюрпризом, что температура Дачжи снизилась на полградуса. Когда автобус проехал еще сотню километров, Ван Хуай снова измерил Дачжи температуру, и оказалось, что та упала еще на полградуса. Спрашивается, зачем они везут его в больницу, если за двести километров пути температура успела снизиться на целый градус? По сему выходило, что всем, у кого появился жар, просто следовало отправиться в долгий путь на автобусе. Ван Хуай и Лю Шуанцзюй заподозрили, что у них сломался градусник. Ван Хуай встряхивал его до тех пор, пока ртутный столбик не упал до отметки ниже тридцати градусов Цельсия, после чего поместил его себе подмышку. Спустя пять минут градусник показал тридцать шесть и семь. Не поверив, он стал измерять температуру Лю Шуанцзюй, у той градусник показал тридцать шесть и пять. Тогда Лю Шуанцзюй приложила свою ладонь ко лбу Дачжи и сказала:
— Можно не верить градуснику, но ладонь не обманет.
В ответ на это Ван Хуай смахнул ее руку со лба Дачжи и приложил свою, он впервые стал сомневаться в своих ощущениях. Пока они доехали до педиатрического отделения городской больницы, температура Дачжи и вовсе пришла в норму. Шумов в легких у него не обнаружилось, краснота на теле наполовину исчезла, а оставшиеся пятна стремительно уменьшались в размерах. Нарывы уже не сливались воедино, а выглядели как редкие высыпания. Ван Хуай попросил доктора сделать рентген, но тот сказал, что в этом нет никакой необходимости. Ван Хуай принялся настаивать, и врач пошел ему навстречу. Сделав снимок, доктор подтвердил, что с легкими Дачжи все в порядке, трахея в норме. Ван Хуай морщил лоб, не в силах понять, как так случилось, что едва они привезли Дачжи в город, тот сразу взял и выздоровел. Доктор предположил, что, возможно, дело в климате. «Человек родился всего через одно поколение и ему вдруг не подходит климат? — размышлял про себя Ван Хуай, — Прямо-таки предатель, забывший свои корни. Я, конечно, видывал и таких, но чтобы это случалось так быстро, такого не припомню. Если версия доктора подтвердится и выявится, что у Дачжи аллергия на деревню, он не сможет оставаться с нами. Нам придется возвратить это сокровище хозяевам, то есть передать в руки Ван Чанчи и Сяовэнь». Иначе говоря, их мечты заново испытать родительское счастье будут уничтожены на корню. А вместе с ними исчезнет наслаждение, которое дарил им Дачжи, когда они брали его на руки и прижимали к груди, когда слышали, как он лопочет, когда нюхали, как он пахнет. Выйдя из больницы, вместо того, чтобы тотчас отправиться к Ван Чанчи, растерянные, они присели в парке. Они ощущали себя так, словно им надлежало расстаться с высоким постом, и, не желая передавать власть другому, насколько возможно, оттягивали эту минуту. Увозя Дачжи в деревню, Ван Хуай сделал это не столько ради воспитания малыша, сколько для того, чтобы изолировать его от «грязи». Ему казалось, что ничего грязнее профессии Сяовэнь быть не может, но для Дачжи такой грязью оказались обычные блохи. Ван Хуай никак не мог смириться с тем, чтобы так быстро взять и сдаться.
— Солнце скоро сядет, идем, — поторопила его Лю Шуанцзюй.
Ван Хуай не двигался.
— Уже зажглись фонари, идем, — повторила она.
Ван Хуай по-прежнему сидел недвижим.
— Парк вот-вот закроется, — снова сказала она.
Только тогда Ван Хуай покатил свою коляску на выход. Когда они подошли к дому, где жили Ван Чанчи и Сяовэнь, те смотрели телевизор. Услыхав снизу крик Лю Шуанцзюй, они сбежали вниз, Сяовэнь схватила Дачжи на руки, Чанчи стал помогать Лю Шуанцзюй затаскивать наверх Ван Хуая. Едва Дачжи оказался у груди Сяовэнь, как тут же, словно пиявка, вцепился в нее и не отпускал, пока вся семья не поднялась наверх. Эта картина окончательно убедила Ван Хуая, насколько он был неправ. Ван Хуай понял, что для ребенка самым сладким всегда будет материнское молоко, причем независимо от того, чем его мать занимается. Ван Чанчи даже не дал родителям перевести дух, а сразу стал показывать новые приобретения: цветной телевизор, газовую плиту, бойлер. Теперь на кухне не было никакого чана, чтобы помыться, достаточно было просто открыть кран с горячей водой, а если заедала скука, можно было включить телевизор. Лю Шуанцзюй смотрела на все это с некоторым недоверием. Тогда Ван Чанчи принялся учить ее включать газовую плиту: «Фух!» — и вокруг конфорки загорались синие язычки пламени; «Фух!» — и они тут же исчезали без следа. Пораженная Лю Шуанцзюй как вкопанная замерла у печки, не смея пошевелиться.
— Ой, почему на Дачжи столько высыпаний? — воскликнула Сяовэнь, стягивая с малыша одежду.
Ван Чанчи, изменившись в лице, тут же спросил:
— Что с ним случилось?
Тогда Лю Шуанцзюй подробно рассказала про то, как заболел Дачжи. Сяовэнь, выслушав ее рассказ, из румяной превратилась в пунцовую, а Ван Чанчи так и вовсе вышел из себя:
— Пока вы там канителились, наш род едва не оборвался навсегда. Я ведь вам не говорил, но я получил такую травму, что у меня уже никогда не будет детей. Дачжи — мой единственный наследник и единственная кровинка нашего семейства.
Ван Хуай словно резко глотнул ледяного воздуха. Он тут же спросил:
— Раз у тебя была такая серьезная травма, почему ты не рассказал нам?
— Только что рассказал.
Лю Шуанцзюй вдруг заплакала. Ей было жаль, что Ван Чанчи мучился от боли и страданий, она плакала от своего бессилия помочь ему.
— Ну, перестань, перестань, — стал успокаивать ее Ван Хуай. — Чем больше мы будем плакать, тем больше ей будет казаться, что мы жалуемся.
Говоря о «ней», Ван Хуай имел в виду их судьбу. При этом он указал пальцем наверх, заодно вспомнив о предках. В который раз он почувствовал, что кто-то постоянно строит им козни. Иначе как объяснить, что в их семье появилось уже два инвалида?
Пока с тельца Дачжи не сошли все пятна, Сяовэнь никак не могла простить свекровь и свекра. Улыбка исчезла с ее лица. Лю Шуанцзюй обиженно замечала, что та раздала свои улыбки клиентам. Теперь Сяовэнь все делала раздраженно, резко и шумно. Когда она возвращалась с рынка, то швыряла пакеты на стол нарочито громко. Когда резала овощи, нож в ее руках взлетал в два раза выше, чем обычно. Когда она что-то жарила, то специально звонко шаркала по сковороде лопаткой. Во время еды она, не стесняясь чавкала, словно пережевывала огурцы. Возвращаясь среди ночи, она открывала кран во всю мощь, так что иной раз вода даже просачивалас