Жанночка не засмеялась.
Завтрак — хорошо, но одними завтраками сыт не будешь. Как и любовью. Она надеялась, что воздыхатель это понимает. На всякий случай покапризничала, чтобы жизнь медом не казалась.
— Я апельсиновый не пью, забыл? У меня на апельсины аллергия. Другой есть?
— Конечно, яблочный в холодильнике, — искренне огорчился Золотов.
И правда, как он мог забыть? Хотел, чтобы все было красиво — этюд в желтых тонах. Да, обязательно сегодня надо заехать в ювелирный.
Плетнев трясся на работу в переполненной маршрутке. На поворотах старался не вывалиться в проход, потому что рядом у окна разметала телеса дородная тетя с авоськой. Когда зазвонил телефон, еле исхитрился залезть в карман, чтобы достать, — тетка недовольно ворчала и толкалась пухлым локтем. Но уши навострила. Что еще делать в маршрутке?
— Паш, я ж предупреждал — не звони утром, пока Ирина дома! — прикрывая рот ладонью, укорил собеседника Антон Романович.
— Да ладно тебе… Скажи лучше, водку или коньяк?
— Ничего не надо. Ирина унюхает. Я ж на собрании.
— Тогда джин и текилу. Он них выхлоп нулевой. Проверено.
Соседка брезгливо хмыкнула, словно кот на комнатную собачку. Знамо дело: от жены на попойку намылился, видали мы таких! А еще в форме! Плетнев поспешил свернуть разговор:
— Хорошо. Все, Паша, до вечера.
Из маршрутки шагнул словно в специально для него приготовленную лужу. Довершая образ, мимо пронеслась «газель», окатив фонтаном брызг. Чертыхаясь и вспоминая, где в кабинете лежит щетка, Плетнев поплелся на опостылевшее рабочее место.
Как всегда опоздал. В кабинете уже пахло кофе и терпкими духами. Его коллега и соседка по кабинету — худосочная следачка Смирнова — одновременно отхлебывала из кружки и печатала протокол. На тумбочке надрывался телевизор, выдавливая из себя очередное бездарное ментовское «мыло». Плетнев молча кивнул коллеге, подсел к «ящику».
— Не в духе? — изобразила сочувствие Смирнова, не отрываясь от компьютера.
— Они б, что ли, консультанта наняли, — забрюзжал Плетнев, — и ведь народ смотрит!
— Да ладно, это ж «мыло»…
— Да уж, не Достоевский. Маша, даже в «мыле» нужна достоверность! Про сюжет вообще молчу…
— Смотрю, ты большой спец, — усмехнулась Смирнова, отхлебывая растворимый кофеек.
— Спец не спец, а Гамлета играл. В драматической студии! — гордо выпрямившись, сообщил Плетнев, на что Маша Смирнова, представив эту картину, фыркнула и подавилась кофе.
— Морозиха заходила, тобой интересовалась, — сообщила Маша о визите шефини, откашлявшись, — я сказала, что ты вышел на минуту, но она не поверила.
— Что хотела?
— Хотела, чтобы шел Гамлета играть.
— А откуда она про Гамлета знает?
Плетнев расстроился. В их конторе прозвища прилипали, как банный лист на голую ногу. Хорошо еще, если Гамлетом прозовут. А если бедным Йориком?
— Нет, про Гамлета — это я от себя. Она просто выгнать пообещала, — «успокоила» Смирнова.
Выгнать — не вариант. Вылетать с работы ему нельзя. Затравит Ирка, как мачеха Золушку. А феи в поддержку не предвидится. Пусть уж лучше Морозиха сразу в расход пустит. Она может. И место есть на заднем дворе пристрелянное.
Пришлось засучить рукава и браться за работу. Работать не хотелось катастрофически. С обязанностями своими Плетнев с грехом пополам справлялся, но службу не любил. Ностальгировал по тем славным временам, когда после института подшивал дела в судебном архиве. Доход был мизерный, зато — относительная свобода и без авралов. А в выходные начиналась настоящая жизнь. В пятницу вечером Плетнев укладывал в рюкзак соль-спички-носки, вешал на плечо старенькое ружьишко и уматывал из города до вечера воскресенья.
Эх, замечательный был период! Жаль только быстро закончился. После свадьбы Ирина эту страничку его жизни решительно перелистнула, подключив связи. Спорить с недавно обретенной половиной Плетнев не стал и по ее протекции оказался в Следственном комитете.
Теперь у Плетнева крутой охотничий «Зауэр», только охотиться он не ездит. Зато с преступностью борется. И в этой суровой борьбе знаменитые киношные следователи Подберезовиков и Знаменский как пример даже не рассматриваются.
Ностальгические воспоминания об архиве несколько раз за день перебивала шефиня Морозова, пархатой фурией залетающая в кабинет. Песни пела старые, но громко. Желающие могли слышать ее арии в другом конце коридора.
— По трем делам нарушение сроков! Тянешь на дно весь отдел. Если до конца недели не направишь материалы в суд, выгоню к чертям собачьим! К чертовой матери. И никакие связи не спасут.
А может, и правда — лучше чтобы выгнала. Сам-то Плетнев ни за что не уйдет. А так вернулся бы в архив, по выходным с ружьишком в лес бы ездил. Ирку бы с собой взял — пусть посмотрит разочек, вдруг понравится. Впрочем, умом понимал, что жене куковать на болоте в сыром шалаше понравится как алкоголику лимонад.
— Плетнев! — взвилась Морозова, обнаружив, что подчиненный мечтательно разглядывает что-то в небесах за окном. — Работать, Плетнев! Из-за таких, как ты, в стране кризис!
Рабочее утро Золотова началось более оптимистично. Оно пахло денежными знаками. Вкусно пахло. Почти как в типографии.
Посетитель из тех, что хотел «решать вопросы», сидел напротив Золотова по другую сторону стола. Оба — люди деловые, слов на ветер не бросали, предпочитая язык жестов. Их общение со стороны напоминало театр пантомимы.
Золотов листал папку с бумагами, выразительно закатывал глаза — мол, вопрос сложный, ответственность на себя нужно взять немалую! — и на пальцах показывал требуемую сумму. Пальцы у Вячеслава Андреевича были дорогими. Каждый палец соответствовал тысяче условных европейских единиц.
Его оппонент в ответ щурил глаза — помилуйте, вопрос яйца выеденного не стоит! — выкидывал собственные пальцы. Складывалось впечатление, что на руках у посетителя пальцев, по определению, меньше, чем на руках у чиновника.
Золотов выразительно проводил большим пальцем по горлу, что означало — я бы и рад согласиться, да не один в цепочке! И снова выкидывал условные пальцы.
Посетитель чесал в затылке — да и я не один, согласовать допрасходы не мешало бы! — крутил своими тощими пальцами.
Даже ясновидящий вряд ли сообразил бы, что речь идет о судебном разбирательстве, — а гость Золотова хочет вернуть себе незаконно отобранный у него участок земли. Дело его правое, но страховка не повредит.
В этот непростой исторический момент в кабинете без стука нарисовался совершенно посторонний тип. Поглядел с любопытством на пантомиму. Неискушенному зрителю могло показаться, что два мужика от нечего делать играют в «камень-ножницы-бумагу». Но тип был искушен. И ввалился он свободно, по-хозяйски, отчего игроки заподозрили, что проиграли оба. У каждого по камню, причем на шее.
— Вячеслав Андреевич? Здравствуйте. А я к вам… Не помешаю? А то тихо у вас, — приветливо начал субъект и ловким движением извлек из кармана удостоверение. — Контрольно-ревизионное управление. Белов Сергей Викторович.
Посетителя как ветром сдуло. Хозяину кабинета тоже захотелось сдуться за ним. Но мешал стол и должностное положение.
— Доброе утро. Очень приятно, — голос Золотова зазвенел показным радушием.
— Хотелось бы надеяться, — усмехнулся в ответ Белов. Усмешка бонусов не сулила.
…И точно — весь расписанный по часам день, как взорванный поезд, покатился под откос. У деловых людей это называлось «упущенная выгода». Важные встречи срывались, народ нервничал и обрывал телефон. Абонент Овалов отметился 16 раз.
Но Золотову было не до Овалова. Своя шкура ближе к телу.
— Послушайте, Сергей Викторович, во-первых, я вообще не должен был этим заниматься. Патриотизм — не моя тема. Во-вторых, мне поручили организовать поездку накануне. И каким образом я должен был успеть провести тендер? Я нашел первого попавшегося перевозчика!
Между прочим, чиновник не врал. Все так и было — лицопузые как один отказались, навесили патриотизм на Золотова. Нашли крайнего. Самое обидное, что лично он ничего с этого патриотизма не поимел. Ну почти ничего. Просто требовалось срочно освоить средства, потому как всем известно: в другой раз ни копейки не дадут…
— Во-первых, патриотизм — дело общее. Во-вторых, вы заплатили перевозчику в два раза больше средней стоимости этой услуги на рынке, — не сдавался Белов, которому в своей конторе, видимо, на патриотизм не досталось.
— Я считал, это нормальная цена, — Вячеслав Андреевич посмотрел на проверяющего, как приговоренный на палача, занесшего над ним секиру.
— У вас нет интернета? — подначил палач.
— При чем здесь интернет? Я просто ничего бы не успел! — Приговоренный с искренним энтузиазмом пытался отсрочить казнь. — А с меня бы спросили, почему призывники не поехали по местам боевой славы.
— Кстати… Сколько было призывников?
— Не помню. Человек сто. На трех автобусах. Там акт есть.
Вот тут попробуй придерись. Все бумажки в порядке.
Но Белов придрался:
— Да, верно. Только водитель утверждает, что автобус был всего один и заполнен на треть.
Вот упырь… Не поленился водилу отыскать.
— Видимо, он что-то перепутал.
Что такое слово водителя-гастарбайтера против грамотно оформленных бумаг?
Печати фиолетовые на месте, подписи сторон имеются. А гастарбайтер только деньги считать умеет, а всё остальное — с трудом.
— Боюсь, нет.
Палач дело знал. Зазубренная от шейных позвонков секира опускалась все ниже.
— То есть вы хотите сказать, что я присвоил эти деньги?
— Я хочу сказать, уважаемый Вячеслав Андреевич, что передам материалы в следственные органы. И пускай они разбираются — кто и что перепутал.
Да, изнанка у патриотизма оказалась неприглядная, мутная какая-то. Золотов вдруг живо представил, как изящная Жанночка на подгибающихся ножках тащит огромную сумку — передачу в СИЗО. От жалости к русалочке у Вячеслава Андреевича сжалось его большое и чуткое сердце.