Я словно только что вновь все это услышал. И теперь удивляюсь, сколь многое из сказанного Дробом помню. Тогда я не думал об убийце, все мои мысли занимала убитая. Я пытался удержать ее ускользающую руку.
– Твоя мама уже на небесах, – сказал Дроб.
Я уставился вниз на брусчатку. Он говорил это из любезности.
Завтракали мы прямо из котла скрученными жесткими листьями. Пока я доедал остатки холодного тушеного мяса, меня нашли городские служащие.
Охотник шагнул в комнату и медленно прошел в мой угол сквозь пыль и свет. Он тяжело пробирался через перевернутые мебельные рамы, и дети смотрели на него разинув рты. Учительница ждала у порога.
– Итак, – начал охотник. Затем поднял пустые руки, будто хотел что-то показать – прямо как я, когда бежал вниз по склону. – Мы сходили к твоему отцу.
Кровь в венах побежала быстрее. Охотник мягко опустился на колени.
– Ты уверен в том, что видел?
– Эй, – окликнул его Дроб. Он ел свой завтрак, стоя под самой крышей на стропилах, сгорбившись и глядя вниз, точно мелкий домашний бог. – Ты называешь его лжецом?
Охотник вскинул голову и поджал губы.
– Вот в чем дело, – начал он. Все слушали. – Мы пришли в дом твоего отца. И он сказал, что ничего такого, о чем ты говорил, не было. Погоди, мальчик, погоди!
Я не издал ни звука, но, видимо, на лице что-то отразилось. А вот Сэмма зашипела.
– Никто на тебя не злится, – продолжил охотник. – Твой отец сказал, что ты пришел, когда они с твоей матерью спорили. Он тебя заметил, но ты уже увидел ссору и убежал, а потом он пытался тебя найти, вдруг ты сильно испугался. В общем… Твоя мама сказала, что ей все это надоело, и когда твой отец вернулся с поисков, она ушла. Ушла, мальчик. Обходным путем, может, чтобы не появляться в городе.
Я изумленно таращился.
– Не знаю. Так утверждает твой отец.
Охотник внимательно следил за мной.
– Он убил ее в верхней комнате, – сказал я.
Учительница покачала головой.
– Мы проверили, – кивнул охотник. – Там нет крови, мальчик. Ты знал, что твоя мама прежде уже уезжала?
– В порт, – сказал я, – у моря. – В голове тут же возникли белые стены коридора и грязное треснувшее окошко над дверью. – Это было давно…
– Она написала письмо, – прервала учительница. – Попрощалась.
Я мог только пялиться на нее, на ее покрытое шрамами, невыразительное лицо.
– Как у тебя с чтением? – спросил охотник. – Твой отец сказал, что нашел письмо на столе. Мы его забрали. Письмо не для него. Для тебя.
ПИСЬМО ГЛАСИЛО: «Я ЗДЕСЬ БОЛЬШЕ НЕ ОСТАНУСЬ».
Чтобы показать его, меня отвели в школу. Прежде я там не бывал: у обитателей верховья нет денег на учебу.
Дроб замер в дверях классной комнаты, словно мой страж, а Сэмма стояла рядом со мной, наблюдая, как я шевелю губами. Охотник усадил меня за детский стол, спаянный со стулом, и вручил письмо.
Я читал: «Я должна уйти, потому что несчастна на холме. Я уйду. Наверное, ты разозлишься, но, надеюсь, хотя бы не будешь грустить. Мне грустно. Но я больше не могу здесь жить. Ухаживать за моим садом не нужно, но, если хочешь, я дарю его тебе. Тебе будет хорошо в этом доме, отец о тебе позаботится. Мне жаль, что приходится уходить, но оставаться я больше не могу. Твоя любящая мать».
Учительница прочла письмо вслух. Она заметила, как я бегаю глазами по строчкам, заметила мою панику и, кажется, не поверила, что я в самом деле умею читать. Когда она закончила, заговорил охотник:
– Итак. Может, это ты и видел. Они ссорились. Потом твой отец отправился тебя искать, а мать разозлилась и ушла. Что, по-твоему, ты видел?
– Мой отец убил мою мать.
Охотник наблюдал за мной. Учительница потрясла двумя большими книгами, которые держала в руках.
– Ему разрешено противостоять обвинителю, – сказала она, но не мне. – Таков закон.
– Такому мальцу? – возразил охотник.
Оба хмуро уставились на меня.
– Это ведь почерк твоей матери? – спросила учительница.
Письмо было написано размашисто, с нажимом, с множеством загогулин. Некоторые буквы не имели начала и конца, и все они прыгали вверх-вниз от линий на бумаге.
Буквам мама учила меня по брошюрам, дешевым книгам, счетам и инструкциям к машинам. Иногда она показывала мне бухгалтерские и другие рукописные документы, невесть откуда взявшиеся и заполненные разными цветами и разными почерками. Но лишь когда учительница задала свой вопрос, я понял, что каждая часть текста была написана кем-то другим. Или даже другими – в тех случаях, когда запись исправлялась и дополнялась, как делал я на нескольких страницах своей второй книги, которую продолжаю.
Я много раз видел, как мама что-то пишет, но никогда не видел ее почерка.
Письмо было написано на плотной бумаге бледно-голубыми чернилами. Я знал, что мама пользовалась как раз такими, но и отец тоже, когда помечал детали на эскизах своих ключей.
– Он убил ее и сбросил в яму, – прошептал я. – Он сбрасывает в яму всех, кого убивает. Иногда он убивает людей и относит их туда же.
Служащие переглянулись.
– Покажи нам, – сказал охотник. – Покажи нам яму.
ОНИ РАЗРЕШИЛИ ДРОБУ ПОЕХАТЬ СО МНОЙ, но не Сэмме. Думаю, просто боялись, что она начнет спорить, если ей что-то не понравится. Она уже набросилась на них, когда ей запретили идти со всеми, отчитала взрослых жестко и властно, немало их удивив, но и подтвердив их догадки. Они не могли знать – как и я в то время, – что Сэмма не покинет город. Будто, потеряв контакт с брусчаткой, она просто истечет кровью.
Трое служащих повели нас с Дробом на долгую прогулку. С одной стороны извивался овраг, то появляясь, то исчезая из поля зрения – время от времени его отсекала от дороги проволочная ограда, – с другой стороны вздымался крутой склон холма. Впереди шел охотник, затем учительница, следом мы с Дробом, и замыкал шествие мойщик окон, чтобы мы не сбежали. Когда мы поднялись наверх, я заплакал.
Учительница обернулась и сочувственно скривилась:
– Да, знаю. Ужасно видеть, как ссорятся родители.
– Покажи нам яму! – крикнул охотник.
Дрожа, я приблизился и показал на тропинку, по которой можно добраться к пещере, минуя мой дом.
– Где мой отец? – спросил я.
– Все будет хорошо, – ответил охотник.
Увидев зев пещеры, я замер и повернулся лицом к тропинке за нами.
– Все будет хорошо, – повторил он.
Затем тихонько переговорил с мойщиком и указал ему на тропу. Тот кивнул и зашагал по ней, а охотник вернулся ко мне.
– Не переживай, – сказал он.
Охотник первый вошел в пещеру. Потом поманил меня, и учительница подтолкнула меня вперед. Дроб стиснул мою дрожащую ладонь, и мы вместе переступили острые камни у входа. В холодной тени ноги мои подогнулись.
– Держись за мной, – велел охотник.
И они с учительницей прошли в тень к краю мусорной ямы. Дневной свет проникал в глубь холма, но пропасть оставалась непроглядно черной. Учительница направила на нее луч фонаря. Я прижался спиной к каменной стене.
Я представлял, как мама цепляется пальцами за острые выступы. Как пытается выбраться из грязной могилы, и лицо ее все в засохшей крови, а негнущиеся, как у игрушек, руки и ноги двигаются, как палки или лапы насекомых, словно, вернувшись после смерти, ты уже не владеешь собственным телом.
– Видишь что-нибудь? – спросила учительница. Затем отступила и пожала плечами.
– Глянь. – Охотник взял фонарик и провел лучом по отвесной стене ямы, по которой в моем воображении карабкалась моя мать с чужим лицом и плесенью в волосах. – Что это?
– Просто мох или вроде того.
Охотник прищурился и повернулся ко мне.
– Что ж… – Он казался беспомощным. – Итак. Никаких следов падения тела.
Я заставил себя идти вперед, пока не увидел белые пятна на камнях.
– Он все помыл, – сказал я. – Мама, наверное, ударилась, и тут всюду была кровь.
Отец осторожно вел по стене мокрой шваброй. И мыльный раствор стекал вниз. Внутрь холма, на второй холм: на горы мусора и трупов, разлагающихся в грязи и темноте. А на вершине, как альпинист-победитель, моя мать. Глядит на меня полными мыла глазами.
– Зачем ему мыть голые скалы? – Учительница не была жестока. Она просто не понимала меня и пыталась словами изгнать из меня ужас.
Она что-то прошептала охотнику. Тот посмотрел на меня и вдруг сел, скрестив ноги, спиной к бездне, от которой я никак не мог оторвать взгляда.
– Послушай, – произнес охотник. – Итак. У моей подруги…
– Коллеги, – прервала учительница.
– Коллеги. У нее есть книги с законами. Мы не можем карать людей по одному твоему слову. – Казалось, этот мягкий тон для него в новинку. – Ты утверждаешь, что твоя мать внизу. Да только мы не можем туда спуститься. И что теперь, опустить вниз фонарь на цепи? Но насколько глубока яма? Сколько там изгибов по дороге? Мы ничего не увидим.
Я представлял, как этот опускающийся свет, точно падающая звезда, медленно приближается к маме…
– Это твое слово против его, – продолжил охотник. – И у нас есть письмо.
– Она его не писала, – вмешался Дроб. – Очнитесь уже!
– Его отец говорит обратное, – сказала учительница.
– А если бы он о тебе что-то сказал? – обратился ко мне охотник. – К примеру, что ты что-то украл или кого-то убил? И мы бы в ответ: «О, ну раз вы так говорите, то мы, конечно, накажем его по закону». Ведь тебе бы это не понравилось, верно? Это было бы несправедливо.
Он оглянулся через плечо на темноту.
– Она правда написала это письмо, – раздался вдруг голос моего отца.
Он стоял у входа в пещеру рядом с мойщиком окон, сверкающим лентой власти. От одного вида отца дыхание перехватило, а руки онемели. Он посмотрел прямо на меня, и я захрипел.
Дроб встал между нами – о чем я вспомнил позже и за это Дроба полюбил.
– Зачем ты его привел? – рявкнул охотник. – Я же сказал, что мы придем, когда будем готовы!