, но любопытно для объема профессорского понимания. Я теперь не беспокоюсь более о том, что написал для "Недели". Пусть посмотрят на этот "рост". Пока еще нет известий, выберется моя статья на свет или не выберется.
Преданный Вам Н. Лесков.
47. 1893 г. Декабря 10. Москва.
Дорогой Николай Семенович, уже давно следовало мне написать вам, да сначала не прочел вашей вещи, о которой хотелось писать вам, а потом некогда было. Мне понравилось, и особенно то, что все это правда, не вымысел. Можно сделать правду столь же, даже более занинимательной, чем вымысел, и вы это прекрасно умеете делать. Что же вам говорили, что не следует говорить? нечто то, что вы не восхваляете старину. Но это напрасно. Хороша старина, но еще лучше свобода. Слышали ли вы о Хилкове, о том, что его мать по высочайшему повелению, приехав с приставом в место его ссылки, увезла его детей? Я не описываю подробней, потому что вы, верно, все знаете. Какая прекрасная статья Меньшикова! Я все пишу то же и все не кончаю. Москва и ее суета мешают мне работать столько и с такой свежей головой, как в деревне. Как вы живете? Радуюсь мысли увидать вас.
Любящий васЛ. Т.
48. 1893 г. Декабря 14.
14/XII, 93, СПб. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Покорно Вас благодарю за Ваши строки о моем "Загоне". Я очень люблю эту форму рассказа о том, что "было", приводимое "кстати" (a propos), и не верю, что это вредно и будто бы непристойно, так как трогает людей, которые еще живы. Мною ведь не руководят ни вражда, ни дружба, а я отмечаю такие явления, по которым видно время и веяние жизненных направлений массы. Но мне самому очень важно знать, что и Вы этого не порицаете. Я иду сам, куда меня ведет мой "фонарь", но очень люблю от Вас утверждать себя, и тогда становлюсь еще решительнее и спокойнее. К сожалению, моих "a propos" негде печатать. Гайдебуров не только их боится, но еще и страх накликает, и я продолжать эту работу не могу. Тем, что Вы пишете по поводу флотских визитов, я заинтересован до крайности. Правда, что это как будто поздновато будет, но ничего: дельное слово свое возьмет. Зима стоит мягкая и влажная, и это мне на пользу: я не испытываю таких мучений, каким подвергался в прошлом году. Поехать в Москву, чтобы повидаться с Вами, очень желаю и надеюсь; а удобное время к тому только на святках, потому что я один ехать не могу (может сделаться припадок сердечной судороги), а сиротка моя свободна только на святках. А она знает мою болезнь и не теряется, а умеет делать что надо. Теперь в Москве должен быть очень умный Меньшиков, и Вы с ним, конечно, уже беседуете. Статьи его все очень хороши, а "Работа совести" превосходна. Я Вам писал о ней. Посылал я Вам тоже кое-какие вестишки, как материал, быть может, годный для занимающей Вас работы. Надеюсь, Вы получили все мои письма. О Хилкове я все знаю, и это отравляет мне весь покой. Хуже всего это - как к этому относятся люди нынешнего общества, совсем потерявшего смысл и совесть. Говорят об этом очень мало и всегда - вяло и тупо и с таким постановом вопроса: - "Это-де как смотреть - с какой точки зрения". И всегда, разумеется, устанавливаются на такой точке, с которой родители "сами виноваты". Для меня это так несносно, что я со многими перестал говорить, чтобы себе и им крови не портить. И главное тут еще то, что мать Хилкова начала это "с благословения Пержана", а Пержан что ни спакостит, то все "свято". Вот он когда сквитовался с Хилковым за сцену в Сумах! Теперь, впрочем, все "mesdames" успокоены, что, "по крайней мере, деток очистят, а то они в чесотке". Не могу про это говорить более и удивляюсь нечеловеческому самообладанию дам и поэтов. Еще, слышно, взяли детей у Паниной, которая тоже в церкви не венчана и дети ее не обмокнуты. Я ее не знаю, но говорят, будто она женщина бойкая, пылкая и мстивая... Спаси ее Бог от большой напасти. И вот, вообразите же, никто из "противленцев" не возвысит голос, и с своей точки зрения не оценит, как это опасно - отрывать детей от сердца матери. Тупость мешает это представить себе, а одно слово, что "отец Иоанн благословил", - все примиряет. "Так и надо". Я кипячусь и ссорюсь, и иначе не могу, и даже, кажется, не хочу иначе. У всех так и поперла поповская отрыжка. И даже те, от кого этого не ждал бы - все на одну стать сделались. Невыносимо грустно, мучительно и противно и в лад слова сказать не с кем, - вот как живу. Удушливый гнев и негодование, по крайней мере, поддерживают дух и не дают места унылости. Читаю всего более "Письма Сенеки к Люцилию". Не хожу ни к кому, потому что везде один тон. Одновременно с Вашим письмом вчера получил письмо из Москвы от "редакции Иогансона", у которой есть редактор, неизвестный мне Василий Евгеньевич Миляев, и ему вздумалоь издать "сборник"... Он нацеплял "имян" и меня туда же тянет, но Вашим именем не хвастается... Верно, Вы смужествовали, и я последую Вашему примеру. Остепенять надо этих затейников, которые лезут сами не зная куда и зачем.
Преданный Вам Н. Лесков.
49. 1893 г. Декабря 15.
15/XII, 93. СПб. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
В последнем письме моем к Вам я сказал в одном месте, что Вы теперь, верно, уже беседуете с Михаилом Осиповичем Меньшиковым. Это я написал, потому что Меньшиков совсем собрался ехать в Москву, и я уже пожелал ему счастливого пути и радостной встречи с Вами; а он вчера пришел ко мне неожиданно и объявил, что сборы его рассыпались и он не поедет за редакционною работою, которой теперь очень много. Я Вам это и пишу, чтобы объяснить соответствующее место в моем прошлом письме и не явиться перед Вами легкомысленником. Вчера получил известие от великосветской дамы (кн. М. Н. Щербатовой), что рассказы старой Хилковой о заразной нечисти на детях Дмитрия Александровича не подтвердились: чесотки нет; а цели для отобрания их две: 1) окрестить и 2) усыновить и укрепить за ними наследство. Обе эти цели встречают почти всеобщее одобрение, - особенно вторая, то есть закрепление наследства. Говорят тоже, что будто "потом детей возвратят", но я думаю, что это "потом" будет очень не скоро. Вообще мероприятие это принято с ужасною тупостью ума и чувств. Есть даже "благословляющие" и уверенные, что "этим путем будет спасен и отец, который возвратится к Богу". И это не у одних православных, а и у пашковцев. Ругин (Иван Дмитриевич), перешедший к пашковцам (он "уверовал в спасение"), вчера принес мне известие, что у них тоже радуются, что Дмитрий Александрович "придет", и уже молились "за него и за Вас", - чтобы и Вас Бог "привел". Слушаешь будто что-то из сумасшедшего дома. Было "пророчество" и на Марью Львовну, что она тоже "придет" и "будет спасена", и т. п. Сентиментальное место у Жуковского о смертной казни я нашел: это в 6-м томе 6-го издания (1869), начиная с стр. 611. Приспосабливаюсь этим воспользоваться. Происшествием с Хилковым удручен до изнеможения и не могу, да и не хочу, приходить в иное состояние, ибо это почитаю теперь за самое пристойное. Какие рассуждения при такой скорби? Если все будет идти так, то лучше ни с кем не видаться, чем прилагать мученье к мучению. - У Сенеки встречаю много прекрасных мест о "неделании", и все это изложено в восхитительной ясности. Вспоминаю Вас за этим чтением. Об ответах на мои письма никогда не прошу Вас, но, если получаю Ваши строки, то бываю ими утешен и обрадован, а нередко и укреплен, - в чем постоянно и сильно нуждаюсь.
Преданный Вам Н. Лесков.
50. 1894 г. Апреля 8.
8/IV. 94. Фуршт., 50, 4.
Высокочтимый Лев Николаевич!
Я избегаю того, чтобы беспокоить Вас письмами; но теперь имею в этом неотразимую духовную надобность, с которою могу обратиться только к одному к Вам. Потому, пожалуйста, прочтите мои строки и скажите мне свое мнение. Дело в том: "ЧтО полезно писать?" Вы раз писали мне, что Вам опротивели вымыслы, а я Вам отвечал тогда, что я не чувствую в себе сил и подготовки, чтобы принять новое направление в деятельности. Это была простая перемолвка. С тех пор прошло кое-что новое, и многие приступают с тем, что "надо-де давать положительное в вере", и просят от меня трудов в этом направлении, а то, что делаю, - представляют за ошибочное. Это меня смущает. Вера моя вполне совпадала с Вашею и с верою Амиэля. Положительного я знаю только то, что есть у Амиэля, у Вас, у Сократа, Сенеки, Марка Аврелия и других Богочтителей, но не истолкователей непостижимого. Хотят не того, и этого хотят не какие-нибудь плохие, а хорошие люди, которые как будто наскучили блужданием и служением Богу в пустыне, и хотят видеть и осязать его, а я, конечно, знаю, к чему это вело людей ранее, и к чему ведет и уже привело иных теперь, - и я от этого служения отвергаюсь и положил: продолжать делать то, что я умею делать, то есть "помогать очищению храма изгнанием из него торгующих в нем". Это сказал кому-то о себе Каульбах, и мне это давно показалось соответствующим моему уму, моему духу и моим способностям. Я не могу "показывать живущего во святая святых" и считаю, что мне не следует за это браться. Мне столько не дано, и с меня это не спросится. Но "горница должна быть выметена и постлана" ранее, чем в нее придет "друг всяческой чистоты". Работая над тем, над чем я работаю, то есть соскребая пометы и грязь "купующих и продающих" в храме живого Бога, - я думаю, что я делаю маленькую долю своего дела, то есть дела по моим средствам, - дела, с которым я привык уже обращаться и достиг некоторого успеха. Я думаю, что делание это и теперь (и даже особенно теперь) вовсе еще не бесполезно, а напротив - оно нужно, и я могу и должен, его продолжать; а не устремляться к осуществлению задач, которых я не могу выполнить. Словом, я хочу оставаться выметальщиком сора, а не толкователем Талмуда, и я хочу иметь на это помимо собственного выбора еще утвержнение от человека, который меня разумнее. И вот об этом я Вас прошу. То небольшое дарование, которое дано мне для его возделывания, не может произвести великих произведений. Это вне всякого сомнения, и я это всегда знал и никогда за этим не гнался. Если я не стану делать того, в чем привык обращаться, то я иного лучше не сделаю; а в моем роде одним работником будет менее. Поэтому я хочу держать свой термин и думаю, что я поступаю правильно. Я очень дорожу Вашим советом: не откажите сказать мне: хорошо или нет я рассуждаю и поступаю? Пусть ответ Ваш будет хоть самый короткий: "Благословляю Вас оставаться при метле". У