– Это юпа, скорее всего, – кивнула Исакова, – а может быть, патт, если ворот прямой…
– У нее еще пояс был, – встряла Полина, – из цветной шерсти, плетеный такой. А на нем какие-то подушечки висели, мешочки…
– Обереги, – сказала женщина, – и швейные принадлежности.
– А самое клевое – ее мокасины! – с восторгом продолжила Полина. – Такие низкие, из выделанных шкурок, с загнутыми носами, а спереди – две длинные завязки, ими щиколотки были обмотаны. Класс! Я тоже такие захотела…
– Это каньги, – сказала Исакова. – Из нерпичьих шкур. Судя по всему, это была действительно саамка. Причем из тех, что традиции свято чтут. Ведь так у нас давно никто не одевается, если на праздники только. И то – не всегда правильно, молодежь традиции забывать стала… Но все равно удивительно, что в таком наряде ваша знакомая по лесу гуляла…
– Да какая она знакомая! – возмутился Павел. – Ведьма старая!..
– Не надо так, – посуровела Евгения Владимировна. – Если это не человек, то она может тебя услышать и рассердиться.
– Хуже не будет, – хмыкнул Павел. – А Герка, кстати, говорил, что это могла быть и впрямь не старуха… Ну, то есть, не настоящая. Дух чего-нибудь. Дерева, ручья…
– Ручья? – подняла брови Исакова. – Вполне… Там, где сейды – всегда есть родник.
– Да, и Герка так говорил! – обрадовался Павел.
– У нас ведь недавно такой случай был… Вот вы про экспозицию сейдов в музее интересовались. Ну, я вам уже объяснила, что их в музее быть не может. Зато одному фотографу из Мурманска удалось сейды заснять. И он десяток снимков в наш музей передал. Я оформила стенды, разместила в зале, там, где у меня обрядово-культовая тематика… И что вы думаете? Назавтра приходим – на полу вода. Думали, трубу прорвало, вызвали сантехника – все в полном порядке. А вода, оказалось, из-под половиц сочится. Пришлось пол вскрыть. И, представьте себе, прямо из трещины фундамента словно родник бьет! Ремонтники заделали трещину цементом, пол снова настелили – наутро та же картина, на полу вода!.. Снова доски подняли – родник по-прежнему на месте. И вот тогда я и вспомнила о связи сейдов и ключей. Убрала фотографии – родничок меньше стал, на глазах прямо стал замирать, словно сквозь цемент проваливаться… Через пять минут, кроме сырости, ничего о нем не напоминало. И с тех пор ничего подобного не повторялось. Так что фотографии я в подсобку убрала, в папку сложила и крепко завязала.
– Небось, та же бабка шалила! – хмыкнула Полина.
– Да вот я почему-то думаю, что не она с вами шутку сыграла, – вздохнула Евгения Владимировна. – Ведь она вас предупреждала только, да советы давала. Скорее всего, это все-таки духов камней проделки. И дело это может куда серьезней оказаться, чем кажется.
– Ничего себе «кажется»! – воскликнул Павел, демонстративно тряхнув грудями.
– Ну, простите, я не совсем корректно выразилась… В общем, вам настоящий специалист нужен. Профессионал, так сказать.
– Специалист по духам? – фыркнула Полина. – Это кто же такой? Шаман?
– Именно, – не приняла шутку Исакова. – Шаман. А точнее, по-саамски, нойд.
– И где его взять? – развел руками Павел. – Небось, и не осталось их…
– Почти не осталось, – кивнула женщина. – Пара профессионалов живет в Финляндии, один, знаю, есть в Норвегии. Но и у нас… – Евгения Владимировна тяжело вздохнула. – Эх, если бы не сталинское мракобесие!.. Ведь мой прадед настоящим нойдом был, лечить умел и людей, и оленей, с духами общался, будущее предсказывал… И себе предсказал… Что лежать ему, мертвому, на холодной белой равнине. А в тридцать восьмом собрали всех местных шаманов и повезли через всю страну… По пути и карельских подсадили, там тогда тоже саамы жили, а в Вологде – еще и из Коми, но там уже не саамы – там больше ненцы. И повезли всех в Казахстан, и в степи ночью из поезда вывалили. Зимой. Мало кто выжил, спасся… После этого никто не решался открыто себя нойдом назвать. Да ведь и не получится так-то: назвался – и бей в бубен! Настоящий шаман обязан девятью отличительными качествами обладать.
– Какими же? – заинтересовался Павел. Полина же и вовсе слушала музейную работницу, раскрыв рот.
– Во-первых, один из предков обязательно должен нойдом быть, дар только по наследству передается. Во-вторых, на теле какая-нибудь метка найтись должна – родинка необычная, лишний палец, что-нибудь в этом роде. В-третьих, надо уметь видеть духов и общаться с ними. Четвертое – иметь способность отправлять свою душу в другие миры. Пятое условие – одно из самых «практических», что ли, – умение лечить без помощи лекарств. Шестое – укрощать огонь. Седьмое – нужно понимать язык животных. На восьмом месте – знание обрядов, шаманских молитв и заклинаний. А девятое условие, которое ко всем бы должно относиться, – быть хранителем устного эпоса, традиций и обычаев своего народа.
– Так что же нам делать?! – жалобно воскликнула Полина. – В Финляндию ехать?.. А как мы там с этими нойдами общаться будем? Через переводчика, что ли?..
– Не надо никуда ехать, – покачала головой Евгения Владимировна. – Подождите минутку…
Она встала и вышла в прихожую, где на стене висел белый телефонный аппарат. Женщина сняла трубку и набрала номер. Через несколько мгновений, показавшихся Павлу с Полиной минутами, Исакова улыбнулась и сказала:
– Здравствуй, дядя Коля! Как самочувствие? Болит? К дождю, говоришь? Так небо ж вон какое чистое!.. Ну, тебе, конечно, видней. Послушай, дядь Коль, – голос Евгении Владимировны стал по-девчоночьи тоненьким, жалобным, просящим, – у меня дело к тебе есть… Ты ведь камлаешь еще?.. Да я знаю, знаю, что было!.. Ну, помню я, конечно, помню… Дядя Коля! Но дело такое важное! Людям помощь нужна… Да, кроме тебя – никто! Потому что нет у нас больше нойдов… Нет, ты – нойд!.. Бывших нойдов не бывает… Да пойми же ты – у людей беда! Им никто на этом свете помочь не сможет!.. Да, именно так… Ты хотя бы посмотри на них, поговори… Здесь, у меня. Сейчас?.. Хорошо, я их сейчас к тебе отправлю. Спасибо тебе, дядя Коля!.. Все равно спасибо… Пока. Будь здоров!
Когда женщина вернулась в комнату, на лбу у нее блестел пот.
– Уф-ф!.. – отерла она его тыльной стороной ладони. – Тяжело с ним говорить стало. Старый уже, болеет…
– Кто? – подался вперед Павел. – Нойд? Настоящий?..
– Нойд, – устало кивнула Исакова. – Дядя мой, Николай Викентьевич. Только он уже лет пятнадцать, как не камлает. Но бубен все равно дома держит, не выкинул!..
– А почему он завязать решил?
– Старая история, – нахмурилась Евгения Владимировна. – Ногу он потерял при… некоторых обстоятельствах. Вы извините, не могу я вам рассказать, не то чтобы права не имею, но это уже как сплетня получится, а сплетничать я ненавижу. Может, он и сам вам расскажет, он человек не скрытный, общительный, веселый. Особенно раньше был. Он ведь учителем в нашей школе работал, русский язык и литературу преподавал. А еще, по собственной инициативе, саамский. Его, было дело, чуть за это не наказали даже. Раньше ведь как – все должно быть строго по инструкции, утвержденной наверху… Потом, наоборот, за это о нем и в газетах писали, и телевиденье приезжало, даже наградить вроде хотели. Но случилось вот несчастье, и дядя Коля ото всех дел отошел. А ведь ученики его любили очень! До сих пор, взрослые уже люди, в гости к нему ходят, добром вспоминают.
– Странно, – сказал Павел. – Шаман – и учитель…
– Ничего странного. Я же про девятое условие говорила? Нужно хранить традиции и обычаи своего народа, знать его эпическое творчество. А как хранить, не передавая людям? Зачем тогда все это нужно? Вот он и передавал, что сам знал. Я ведь тоже его ученицей была. Потому и заразилась «культурным наследием», на истфак Ленинградского университета поступила… Ну, вы идите к Николаю Викентьевичу, – спохватилась Исакова. – Идите, он ждет вас! Все ему расскажите. Все-все, ничего не утаивайте! Да от него и не скроешь, он же нойд.
5
В представлении Павла, да и Полины тоже, старый шаман обязательно должен быть одет в какие-нибудь загадочные одеянья с узорами и бубенцами, в культовую шапку с рогами, или во что-то подобное, обязательно должен курить трубку и сидеть в пирамидальной веже[2], крытой оленьими шкурами, с очагом посередине.
На самом же деле Николай Викентьевич обитал в обычной однокомнатной квартире двухэтажного и двухподъездного кирпичного дома. Одет он был также по-простому, типично для российского пенсионера – в клетчатую черно-зеленую рубаху, пузырящиеся на коленях темно-серые брюки и в тапки-шлепанцы. Точнее, в тапок, поскольку из правой штанины его вместо ступни выглядывала деревяшка с резиновой круглой нашлепкой.
Дверь он открыл сам и, скупым кивком поприветствовав гостей, довольно шустро, без помощи каких-либо костылей или палочки, похромал в комнату, сделав приглашающий жест.
Усадив гостей на старый, покрытый полосатой накидкой диван возле круглого, тоже очень старого, но даже на вид чрезвычайно прочного стола, Николай Викентьевич поковылял на кухню, где уже шумел чайник, и забрякал чашками-ложками.
– Николай Викентьевич, не беспокойтесь, мы сыты! – крикнул в сторону кухни Павел.
– Я сам прекрасно знаю, что делать, – раздался в ответ неожиданно молодой, зычный голос.
Да и сам его обладатель, когда вынес из кухни чайники – пластиковый электрический и фаянсовый заварочный, – затем вазочку с конфетами и плетенку с печеньем, потом – банки с пареной брусникой, засыпанной сахаром морошкой и черничным вареньем, достал из серванта чашки с блюдцами, расставил все это на столе и уселся на стул напротив Павла и Полины, показался им совсем не старым. Если бы не рассказ Евгении Владимировны, по которому старому шаману должно быть не менее восьмидесяти, ему можно было дать и на двадцать лет меньше. Ну, уж на пятнадцать – точно. Лицо, конечно, бороздили морщины, но волосы были на месте и даже не полностью седые, а уж глаза!.. Эти светло-серые, цепкие, с насмешливыми искринками глаза принадлежали и вовсе молодому человеку, ровеснику Павла с Полиной, не иначе.