Его дружно поддержала сидевшая рядом веселая компания.
— Благодарю вас, милые дамы и господа, — сказал профессор Брахмачария. — Я думаю, ни у кого не будет возражений против участия в опыте очаровательной мадемуазель Бару. Нет?
— Нет! — дружно ответил зал.
— Превосходно. Поздравляю вас, мадемуазель. Вы пленили всех! А теперь я попрошу, чтобы кто-нибудь точно так же представил нам мосье Домберга.
Но тут со всех сторон раздались голоса:
— Не нужно!
— Мы его прекрасно знаем!
Йог развел руками и поклонился «Копернику», который чуть не прослезился от полноты чувств. Я была очень рада за старика, что его так любят.
Тем временем профессор подал знак, и на сцену вышел молодой человек в пестром спортивном пиджачке, неся на подносе два маленьких хрустальных стаканчика. Он поставил их на журнальный столик и ушел. А йог вынес из-за ширмы сосуд причудливой формы и осторожно, с благоговением налил из него в стаканчики какую-то темную, словно маслянистую жидкость.
Унеся сосуд обратно за ширму, он вернулся и жестом предложил девушке и преподавателю математики взять стаканчики. Те повиновались, но не очень уверенно.
— Выпейте этот священный напиток, не бойтесь! — громко и властно приказал йог. — Отведав его, люди впадают в особый транс, родственный гипнотическому сну, и у них пробуждаются самые глубинные воспоминания о прежних воплощениях их души. Если вы пришли сюда, чтобы приобщиться к тайне, то должны слушаться меня во всем, свято верить мне! Пейте!
Девушка и «Коперник», переглянувшись, выпили темную жидкость.
Профессор Брахмачария мягко взял их за руки, как детей, и подвел к ширмам, предложив каждому выбрать себе кушетку и устроиться на ней поудобнее. Мне с моего места было видно, что он склонился сначала над девушкой, словно произнося магические заклинания. Это напоминало сеанс гипноза, какие часто проводил при мне Морис. Действительно, девушка вскоре перестала шевелиться и вроде бы заснула. Потом то же самое йог проделал с «Коперником».
Тогда индус вышел на авансцену и предложил выбрать авторитетную комиссию из трех — пяти человек, которым все тоже доверяют.
Морис тут же вскочил и снова первым ринулся на сцену, не ожидая, пока кто-нибудь назовет его имя. Было совершенно ясно, что уж в комиссию-то он попадет непременно…
Устроителю вечера не оставалось ничего иного, как помочь Морису подняться на сцену, хотя лицо у толстяка стало при этом довольно встревоженным. Он тоже, видимо, неплохо знал моего мужа. Но в разных концах зала начали выкрикивать имена кандидатов, и господину Арвиду пришлось наводить порядок.
На сцену вышел уже знакомый паренек в спортивном пиджачке и с равнодушно-деловым видом начал налаживать стоящий на одном из столиков магнитофон. За ним появились две немолодые стенографистки и также деловито расположились за другим столиком: сели, разложили блокноты и карандаши, поправили абажур у лампы.
Из зала продолжали называть имена кандидатов, толстяк переспрашивал, записывал их в блокнот. Морис помогал ему.
Профессор не обращал внимания на эту суету. Он колдовал за ширмами, переходя от одной кушетки к другой. Что он там делал, не было видно. Дважды Морис попытался заглянуть за ширмы, но каждый раз йог останавливал его, укоризненно покачивая головой.
Комиссара Тренера это веселило все больше. А я уже начинала злиться на мужа, опасаясь скандала.
В комиссию, кроме Мориса, вошли молодой инженер, поручившийся за Жанну Бару, и один из неудачливых добровольцев — здоровяк с багровым лицом, действительно оказавшийся коммивояжером — «генеральным представителем фирмы», как он себя гордо назвал. Возглавил комиссию сам устроитель вечера.
Когда они все сели на стулья возле столика с магнитофоном, профессор Брахмачария сказал:
— Я прошу уважаемых членов комиссии решить, о пребывании в какой именно исторической эпохе души каждого участника опытов они хотели бы узнать. Прошу наметить по две эпохи, не больше, — как вы сами убедитесь, вопросы, которые вы станете задавать, займут немало времени. Их тоже, кстати, нужно подготовить заранее.
Члены комиссии начали совещаться между собой, словно заговорщики, стараясь говорить так, чтобы йог их не подслушал. Главенство среди них, конечно, захватил Морис, к явному огорчению устроителя вечера.
Но профессор вовсе и не пытался подслушивать, о чем они совещаются. Он по-прежнему продолжал свои загадочные пассы, переходя от одной кушетки к другой.
Совещались члены комиссии довольно долго. В зале уже начали кашлять и переговариваться. Наконец председатель комиссии поднялся с бумажкой в руках и объявил, что вопросы готовы.
Индус поклонился, плавной, танцующей походкой подошел к Жанне Бару, склонился над нею и что-то проговорил. Она подняла голову и привстала, озираясь вокруг. Йог помог ей подняться и вывел за руку из-за ширмы. Она остановилась посреди сцены, смущенно поправляя волосы. Что-то успокаивающе приговаривая, профессор Брахмачария усадил ее в кресло, а сам отправился за старым учителем.
«Коперник» вышел из-за ширмы тоже смущенный и озадаченный. Профессор усадил его в другое кресло, неподалеку от Жанны. Коммивояжер расхаживал вокруг них с таким видом — дескать, уж его-то не проведешь…
— Я думаю, никто не станет возражать, если мы начнем с мадемуазель Бару, не так ли, господа? — сказал йог. — Отлично. Прошу огласить первый вопрос.
Председатель комиссии заглянул в листочек и торжественно провозгласил:
— Нам бы хотелось знать, что госпожа Бару может припомнить о событиях тысяча двести девяносто первого года…
Зал оживился. Вопрос был коварный. Наверняка его придумал мой муженек. Ведь тысяча двести девяносто первый год — это, так сказать, канун рождения нашей Швейцарии, объединение первых трех «лесных» кантонов — Ури, Швица и Унтервальдена. События эти достаточно полно отражены в архивных документах и хорошо всем известны. Но о них существует и немало легенд, знакомых каждому швейцарцу с детства. Самую распространенную из них знает, пожалуй, весь мир — легенду о славном Вильгельме Телле, его отважном сыне и о жестоком наместнике Гесслере.
Тут и таилась ловушка: ведь народные предания во многом расходятся с действительными историческими фактами. Ни в одном документе тех времен вообще не упоминаются ни наместник Гесслер, ни Вильгельм Телль. Они явно порождены народной фантазией. Что же станет вспоминать душа Жанны — исторические факты или народные предания? В любом случае ее можно будет уличить в неточностях.
Зал настороженно притих. Но профессор Брахмачария остался совершенно невозмутим.
— Вы хотите знать, что видела и ощущала душа мадемуазель Бару именно в этом году? — переспросил он.
— Да. Именно в тысяча двести девяносто первом году, осенью, — опережая председателя, весело сказал Морис и чарующе улыбнулся йогу.
— Пожалуйста.
Повернувшись к девушке, индус произнес негромко и деловито:
— Итак, прошу вас сосредоточиться, не думать ни о чем постороннем и вспомнить, где была и что испытывала ваша бессмертная душа осенью тысяча двести девяносто первого года!
Мадемуазель Бару смотрела на него с виноватым видом и смущенно моргала.
— Осень тысяча двести девяносто первого года! Постарайтесь припомнить! Спокойно! — властно выкрикнул йог каким-то жестким, вибрирующим голосом.
Девушка вдруг, как зачарованная, медленно встала с кресла.
— Я тополь. Я серебристый тополь, — сказала она.
— Пожалуйста, господа, задавайте вопросы, — опять вкрадчиво произнес профессор Брахмачария, отошел в сторону и встал там, скрестив руки на груди.
В зале было так тихо, что отчетливо слышался шелест ленты, бегущей с одной катушки магнитофона на другую. Сидевший рядом с Жанной «Коперник» изумленно уставился на девушку.
Председатель смутился и начал совещаться с другими членами комиссии. Еще бы! Попробуйте-ка быстро придумать, о чем можно спросить серебристый тополь?..
— Где вы… э-э… находитесь? — наконец спросил председатель комиссии.
— Я расту на склоне небольшого ущелья. По дну его течет ручей.
— Вы находитесь одна в этом ущелье? — задал вопрос знакомый Жанны, молодой инженер в очках.
— Нет, нас здесь много, целая роща! Все ущелье заросло густым лесом. Тут и тополя, и липы, и дубы. Рядом со мной растет старый-престарый дуб. Ему уже, наверное, лет двести.
— А вам сколько лет? — спросил председатель комиссии.
— О, мне всего восемнадцать лет. Я совсем молодой тополек.
Девушка была в каком-то трансе, словно и впрямь где-то далеко отсюда. Но глаза у нее оставались открытыми, она прекрасно понимала вопросы. Что за чертовщина?!
Я посмотрела на комиссара Тренера. Он не удержался и подмигнул мне с явным восхищением.
Члены комиссии снова начали перешептываться, поглядывая на мадемуазель Бару.
Один Морис сидел, сложив руки на груди и вытянув ноги, иронически поглядывал на йога и девушку и не задавал никаких вопросов. Неужели он уже разгадал, в чем тут дело?
Пауза затягивалась, но в зале царила тишина.
— Скажите, а какая сейчас погода в вашем ущелье? — нашелся наконец инженер.
— Сегодня теплый осенний день. С утра дул сильный ветер, так что я даже устала раскачивать ветвями. Но теперь он успокаивается, и я отдохну, — не задумываясь ни на миг, ответила мадемуазель Бару.
— Есть еще какие-нибудь вопросы? — спросил Брахмачария.
Председатель комиссии обескураженно покачал головой.
— Тогда вернитесь к нам, мадемуазель, — властно приказал йог, поворачиваясь к девушке. — Вы опять с нами.
И, повинуясь этому приказу, девушка вдруг как ни в чем не бывало мило улыбнулась, села в кресло, с веселым удивлением поглядывая в зал. Похоже, ее смешили наши изумленные лица. Значит, она ничего не помнила из того, о чем только что рассказывала вполне здраво?
— Не беспокойтесь, мадемуазель, отдыхайте. Все хорошо, вы обо всем узнаете потом, прослушав магнитофонную запись, — успокоил ее индус. — И получите заверенную копию стенограммы, где также все будет точно зафиксировано — и вопросы комиссии, и ваши ответы. А сейчас мы продолжим опыт. Прошу вас, господа. Какая еще эпоха вас интересует? Только, пожалуйста, учтите: когда перед участниками опыта ставят слишком узкие и тесные рамки времени, это бывает иногда не очень интересно. Вы только что в этом убедились сами. А предлагая участникам опыта более широкий инте