— Где сейчас находится ваша душа? — спросил его Морис. — Кто вы?
— Я дуб. Я старый вековой дуб.
— Где вы растете?
— Я расту на лужайке в небольшой горной долине.
— Что вы видите вокруг себя, расскажите нам, пожалуйста.
— Сейчас ночь, темно. Я вижу только звезды высоко вверху. Ночь морозная. Все небо усыпано звездами.
— Резонно, вполне логично. А что вы видели, вернее, ваша душа днем, когда было светло?
— На лужайке возле меня паслись овцы. Две старых овцы и пять прелестных молодых ягнят. Овцы щипали траву, а ягнята прыгали и бодались друг с дружкой.
— Превосходно, господин Арвид. А вы знаете, случайно, что в эту ночь происходит в Женеве?
Толстяк подумал и нерешительно спросил:
— В Женеве? А что это — Женева?
В голосе его было такое неподдельное изумление, какого не смог бы изобразить даже гениальный актер.
В зале захлопали. Эмиль Арвид никак не реагировал на это, он явно не слышал аплодисментов.
Слава богу, Морис угомонился и отпустил совершенно измученного устроителя вечера со сцены.
— Как вы, надеюсь, теперь твердо убедились, уважаемые дамы и господа, а также и телезрители, которым дали возможность порезвиться вместе с нами, — сказал муж, — ловкие трюки, которые проделывал господин Брахмачария, ни в коей степени не могут служить доказательством переселения душ. Это обыкновенное жульничество. Не случайно господин Брахмачария выступает лишь по одному разу в каждом городе и в небольших аудиториях, чтобы меньше была опасность разоблачения. Такие выступления, красочно расписанные в газетах и телевизионных репортажах, нужны ему для рекламы. А основная его преступная деятельность протекала втайне, в тени, когда доверчивые простаки слали ему деньги, получая взамен размножаемые под копирку шаблонные измышления о мнимых перевоплощениях их многострадальных душ. А вы сами убедились, как сильно действуют, особенно на людей, настроенных мистически, такие вот представления, показ их по телевидению, восторженные описания подобных вечеров в газетах с приложением эффектных фотографий. Вы знаете из газет, что некоторые даже лишают себя жизни, поверив в мистические проповеди шарлатанов. Так что с этими жуликами нужно беспощадно бороться. Берегитесь их! Смотрите, чтобы они вас снова не провели, объявившись в каком-нибудь новом обличье. Впрочем, я думаю, господину Брахмачария никакие перевоплощения уже не помогут, — добавил Морис, глядя с улыбкой в мою сторону.
Улыбка предназначалась явно не мне. Я повернулась—комиссар Тренер снова сидит рядом со мной, словно никуда и не исчезал, и вид у него весьма довольный.
— Где вы были? — спросила я.
— Выходил покурить.
— Что касается древней мечты о переселении душ, — продолжал Морис, — то в основе ее — всем понятное и такое простительное желание пожить подольше на этой прекрасной земле…
Морис напомнил о том, что мы в самом деле передаем от наших предков потомкам, как эстафету неуничтожимой жизни, частицу первичной протоплазмы, некогда возникшей на планете. И атомы, из которых состоит наше тело, практически тоже неуничтожимы, они снова и снова участвуют в вечном круговороте природы. Но такого бессмертия нам кажется мало.
— Еще Лейбниц задавал резонный вопрос: «Что хорошего, сударь, было бы, если бы вы стали китайским императором, при условии, что вы забудете, кем вы были? Разве это не то же самое, как если бы бог в момент, когда уничтожил вас, создал в Китае императора?» Это совершенно справедливо. Ведь память — основа нашей личности. Мечтая о бессмертии, мы хотим вечно хранить память о счастливых днях, о беседах с друзьями, о путешествиях и увиденной красоте мира. Мы хотим, чтобы не гасло наше сознание, не исчезала память.
Но тогда жизнь остановилась бы, а память наша превратилась в чудовищное нагромождение хаотических воспоминаний о всяких пустяках, разобраться в котором было бы немыслимо. Так что природа поступила мудро. Не выяснив пока еще до конца, в каких глубинах мозга память прячется, мы уже знаем твердо: она исчезает и разрушается вместе с ним.
А мозг, к сожалению, разрушается и умирает прежде всего. Достаточно нескольких минут, и в его клетках происходят необратимые изменения. Не случайно теперь, когда начали пересаживать сердце и другие внутренние органы, напомнил Морис, именно гибель мозга стала общепринятым признаком смерти человека. А когда погибает мозг, умирают к гаснут все воспоминания, хранившиеся в его клетках.
— Жизнь — это постоянное обновление, а оно невозможно без гибели, отмирания устаревшего и смены поколений. Так что других жизней у нас не будет, придется с этим смириться. Тем дороже мы должны ценить и беречь эту — единственную, данную нам природой. Хотя бы не укорачивать ее, не уродовать, не калечить, постараться сделать счастливой и прекрасной. И добиться этого можно лишь одним способом: не увлекаться пустыми мистическими мечтаниями о переселении душ, а заняться реальными вопросами продления жизни и облегчения ее.
Морис поклонился и под шумные аплодисменты спустился со сцены.
— Ну как? — спросил он, когда почти все уже вышли из зала, и ему удалось пробраться к нам.
— Великолепно! — воскликнул Тренер.
Но я из педагогических соображений напустилась на мужа:
— Ты неисправим. Все же устроил скандал.
— Но у меня не оставалось иного выхода. Надо было разоблачить этого жулика, и немедленно. Ведь он мог уехать хотя бы в Женеву и оказался бы уже в другом кантоне, вне досягаемости нашего уважаемого комиссара.
— Ну, это не так страшно… Коллеги не отказались бы мне помочь.
— Тем более, все показывали по телевидению, — продолжал Морис. — Разве я мог упустить возможность разоблачить его сразу перед всей Швейцарией?!
— Все равно ты ужасный нахал, — сказала я. — Как ты издевался над бедным Арвидом.
— Ничего, он это заслужил. Ты же знаешь, что повторение жульнических трюков, которые выдают за мистические чудеса, убеждает всегда куда лучше самых подробных, чисто логических объяснений. Не будет теперь заниматься распространением мистики и помогать жуликам. А йог? Вы его не упустили? — повернулся Морис к комиссару.
— Нет. Сидит. Выясняем его личность. Есть данные, что он такой же индус, как мы с вами. А я тоже не терял времени и раздобыл улику, полностью подтверждающую, что вы его правильно раскусили. — Гренер достал из кармана маленькую магнитофонную кассету. — Мне тоже показалось интересным послушать, что он там нашептывает своим жертвам, готовя их души к перевоплощению, — пояснил комиссар. — Мои ребята незаметно установили на сцене за ширмами потайные микрофончики. И записали, что он им там внушал. В точности как вы объясняли.
— Отлично! — обрадовался Морис, подавая комиссару бутылочку с темной жидкостью. — Плюс вот это вам для анализа. Теперь он не отвертится. Хотя и отделается пустяками, верно?
Комиссар меланхолически кивнул:
— К сожалению, для подобных мошенников законы у нас весьма либеральны, вы же знаете. Но годика три тюрьмы я ему обеспечу. А главное, надеюсь, никакой Руди, Ганс или Мари больше не станут вешаться или травиться из-за этих мистических бредней.
— Будем надеяться, — кивнул Морис.
Боевое возбуждение уже покинуло его, муж погрустнел, и стало видно, как он устал.
Я взяла его под руку и, утешая, крепко прижалась к нему.
Я понимала, что его удручает. Сколько раз муж мне говорил:
— Вся беда в том, что того, кто хочет верить в чудеса, жаждет их, разубедить практически невозможно. Все доказательства разбиваются об их слепую веру, как о стену. Еще Кьеркегор справедливо отмечал, что вера и не нуждается в доказательствах. Она им всегда враждебна, просто несовместима с ними.
Муж приводил мне печальный пример Уильяма Крукса — как этот знаменитый физик, удостоенный за свои научные труды Нобелевской премии и рыцарского звания, увлекся спиритизмом и несколько лет занимался опытами с американкой Флоренс Кук, которая якобы могла вызывать с того света свою ровесницу, скончавшуюся в цветущем возрасте красивую девицу Кэти Кинг. Пройдоху Несколько раз уличали в обмане, но Крукс упрямо продолжал ей верить. Не переубедило его даже то, что Наконец сама Флоренс Кук через несколько лет со смехом рассказала одному репортеру, как дурачила ученого и буквально издевалась над ним. Но Крукс публично объявил, что миссис Кук из скромности возвела на себя напраслину, — так сильно ему хотелось верить в существование загробного мира и возможность общаться с его обитателями.
— Ведь каждого жулика приходится разоблачать заново, — вздохнул Морис. — Одного поймаешь с поличным — вылезает другой. Получается какая-то вечная борьба без победы…
Мы тут же убедились, как он был справедлив в своих опасениях.
В дверях зала нас поджидал смущенный устроитель вечера.
— Надеюсь, я ничем вас не обидел и не оскорбил ваши чувства, господин Арвид? — не очень уверенно спросил Морис. — Ведь это были обычные гипнотические опыты…
— О нет, что вы! Я всегда рад служить делу просвещения и науки, — ответил толстяк, смущаясь еще больше. — Но скажите честно, дорогой профессор, — помявшись, вдруг спросил он, тронув Мориса за локоть. — Теперь вы убедились в правоте теории переселения душ? Я не понял только, почему вы так ополчились на профессора Брахмачарию? Конечно, со строго научной точки зрения его теории, возможно, не без изъяна, допускаю. Но опыты? Ведь они так убедительны!
Мы все трое ошеломленно смотрели на господина Арвида. Он ничего не понял?!.
— Мне кажется… Раз вы сами смогли даже повторить эти опыты со мной… как мне рассказывали, — забормотал он упавшим голосом и стал потихоньку пятиться от нас.
— Боже мой! — Морис вдруг хлопнул себя по лбу и расхохотался. — Боже мой! — плачущим голосом повторил он. — Ведь вы же спали и ничего не слышали из моих объяснений! Я слишком рано вас усыпил — вас, кому в первую очередь следовало открыть глаза на проделки этого мошенника. Как же я это упустил?! Надо было вас усыпить позже.