Потом был Новороссийск и какая-то случайная квартира рядом с цементным заводом, где на подоконнике лежал слой белой пыли толщиной со школьную тетрадь. Они спали на полу, не раздеваясь, и незнакомая женщина лет тридцати кормила их завтраком. Кажется, Женька ей очень понравился. Ромка не помнил. Действительность проходила мимо его сознания. Его не интересовало всё то, что не имело отношения к маленькой девочке по имени Вика и его переживаниям.
Они ещё побывали в Дивноморском и Геленджике и везде пользовались благосклонностью у редких отдыхающих женского пола, но Ромке представлялась кощунственной сама мысль о том, чтобы вступать в отношения. Встречных барышень очень заводил образ печального Ромео, который, несмотря на душевные страдания, каждое утро проводил на турнике и выглядел загорелым, мужественным и неприступным. Женская природа подсказывала им, что если растопить этот айсберг, то внутри может оказаться что-то интересное и необычное. Ситуацию отлично использовал Женька, который сначала на ушко рассказывал душераздирающую историю несчастной любви своего друга, не забывая подливать в стакан, а потом утешал очередную впечатлительную барышню. А то и не одну. Ромка взирал на эту пошлую в его нынешнем представлении возню с высоты гранитного постамента, на который сам себя воздвиг. Ну что взять с несчастных, которым не дано испытать настоящей печали?
Через неделю они вернулись в Москву, и выяснилось, что весь Ромкин курс находится на картошке в подмосковной деревне Федюково, а ему грозят крупные неприятности из-за того, что он прохлаждался неизвестно где. Ромка срочно сорвался на поле битвы за урожай, но там его весьма прохладно встретил начальник курса, пообещав поставить вопрос об отчислении за прогулы. Тем более что работать оставалось всего два дня. Однокурсники тоже неодобрительно посматривали на загорелого и отдохнувшего отщепенца, явно наслаждавшегося жизнью, пока они тут гнулись под холодным дождём и по щиколотку в грязи. Ситуацию слегка разрядили три привезённых с собой бутылки водки.
Но окончательно чашу весов в его пользу склонил счастливый случай, произошедший на следующий день. Ромка честно отползал на корточках положенные восемь часов, собирая мокрые, грязные корнеплоды и с неподдельным интересом, несмотря на образ печального рыцаря, разглядывая задорно торчащие тут и там по полю зады однокурсниц. Собирать картошку девочкам удавалось только в очень пикантных позах. Ромкино же естество, мало связанное с высокими материями духовно-интеллектуальных процессов, после длительного воздержания настойчиво требовало удовлетворения базового инстинкта. Тут уж ничего нельзя было поделать. Как ни презирал он себя за низменные устремления, но оторвать взгляд от круглого зада Галки Алентовой, туго обтянутого синим трико, удавалось не сразу. Наконец рабочий день закончен, и они, уставшие, но довольные, трясутся в кузове Зилка-130. За Зилком, утопая в грязи, но почти не отставая, размеренно бежит чеченец Зелимхан Рамазанов, которому мало полученной нагрузки. Ромка в душе завидует такому здоровью. Сам он чувствует, как гудит всё тело. Вот Зилок, утробно урча, с трудом взбирается на пригорок, откуда открывается вид на молочную ферму, стоящую вдоль дороги. Что это?! Над коровником явно поднимается сизый дымок, идущий откуда-то из-под крыши. А вот и редкие пока язычки пламени. Пожар!
Ещё никто не произнёс этого слова вслух, никто не успел сформулировать простую зловещую истину, а Ромка уже перемахнул через борт и бежит к строению, откуда раздаётся тревожное мычание. Около коровника мечутся растерянные доярки с вёдрами, не зная, что делать. Горит-то на крыше, а она высоко! Вот чему армия учит, несмотря на весь тупизм, так это быстро и конкретно соображать. «Где рубильник?!» – он сам не узнаёт своего крика и не понимает, откуда взялась мысль, что первым делом надо обесточить ферму. Доярки машут куда-то внутрь, обрадованные появлением решительного мужчины. Пьяный зоотехник, который топчется тут же, не в счёт. Ромка залетел в помещение, уже наполненное дымом и испуганным мычанием. К счастью, электрощит оказался прямо у входа, и он одним движением дёрнул рубильник книзу. Выскочил, сорвал с себя телогрейку, подпрыгнул, ухватившись за выпирающий венец, сделал выход силой, дотянулся до стропилины, ещё один выход силой, и он на крыше. А вот и огонь! Эпицентр совсем недалеко. «Найдите верёвку и кидайте мне!» Нашли, кинули. Он обвязал её вокруг стропилины, второй конец бросил вниз. «Вяжите ведро!» – привязали. Ромка затянул полное ведро наверх и аккуратно, боясь проломить шифер, пошёл туда, где уже прилично полыхало. Вылил ведро, зашипело, повалил чёрный, густой дым. Но этого мало, очень мало! Площадь огня уже метров десять. Здесь носить и носить! Когда обернулся, чтобы идти назад, увидел довольного, улыбающегося, будто за праздничным столом Зелимхана. Тот шёл ему навстречу с полным ведром. Чеченца опасность только веселила! Тут как раз начал стрелять раскалившийся шифер, и улыбка Зелимхана сделалась ещё шире. Через пару минут к ним присоединились Игорь Верёвкин и Аркаша Элларян. По странному стечению обстоятельств, все только что отслужившие. Минут двадцать они таскали полные вёдра, но залить огонь не удалось. Зато они его локализовали, пролив водой почти всю крышу. В конце концов, крыша в эпицентре возгорания полностью прогорела и провалилась внутрь. Коров к тому моменту вывели, так что никто не пострадал. Если не считать зоотехника, которому в суете наступили на руку. Они сидели, чумазые и довольные, на самом коньке и болтали ни о чём, пока другие разбирали тлеющие доски внизу. А потом приехало аж три пожарные машины с мигалками и сиренами, и им в рупор грозно приказали спускаться вниз. Уезжая в кузове Зилка, они видели, как пожарные кирками зачем-то проламывают стену и разматывают шланги. Через день в районной газете появилась статья о том, что московские студенты помогли пожарным справиться с огнём, где упоминалась и Ромкина фамилия. Так что вопрос с отчислением отпал сам собой. На память о двух проведённых в совхозе трудоднях он, возвращаясь в Москву, захватил с собой огромный мешок мытой картошки…
Ромка ждал и боялся этого звонка. Но понимал, что не может не позвонить. Наконец, набрал номер, который помнил наизусть. «Алло… я слушаю, говорите…» – её голос был сухим и безжизненным. «Привет, это я…» – слова давались с трудом, звучали глухо. «Рома! Ромка! Ты где?! Наконец-то!…» – в неё словно вдохнули жизнь. Столько радости, счастья и эмоций звучало теперь в этом звонком юном голосе! И он понял, что его ждали всё это время, и что он не может без неё, и сам ждал именно такой реакции. Ждал и надеялся.
Они договорились встретиться. И предполагалось, что это будет чинная, благородная прогулка под противным моросящим дождём. Но встретившись, они тотчас прилипли друг к другу и каким-то чудесным образом очень скоро оказались в его крохотной комнате, с которой для них не сравнился бы и дворец османского султана. Это была близость иного порядка, нежели две недели назад. На сей раз к страсти примешивались нотки щемящей грусти. Счастье казалось зыбким, призрачным, выстраданным. И оттого бесконечно дорогим! Они любили друг друга словно в последний раз, и потому каждое мгновение наполнялось особым смыслом, понятным лишь им двоим. А потом дверь в комнату, которую они забыли закрыть, тихонько отворилась, и в проёме показалось смущённо-улыбающееся лицо с аккуратно подстриженными тоненькими усиками. Это сосед Махендра вернулся с занятий. Увиденное настолько потрясло скромного, тишайшего непальца, что он будто ужаленный выскочил вон с выражением благоговейного ужаса в круглых чёрных глазах. Они же расхохотались как сумасшедшие. И с этим смехом, который всё не прекращался, выходило страшное напряжение двух недель разлуки.
Часть IV. МУЖ
Не сказать, что Зинаида Алексеевна была довольна выбором дочери. Впрочем, Зинаиду Алексеевну никто довольной и не видел. Она родилась в семье лётчика-генерала, героя войны и с детства чувствовала свою особую миссию. Поскольку никто вокруг про миссию юной Зиночки не догадывался, она была недовольна своим окружением. Однако со временем научилась имитировать радушие и приветливость. Не более… Лёгкая поощрительно-благосклонная полуулыбка иногда бродила на её лице, и при большом желании окружающие могли приписать себе её причину.
С другой стороны, с трудно протекавшим пубертатом дочери нужно было что-то делать, и Зинаида Алексеевна решила, что студент МГУ худо-бедно для подобной цели подойдёт. Конечно, этакий жеребец не партия для столь хрупкого и утончённого создания, как её Вика. Ну да, бог даст, она сама в этом разберётся. А пока пусть выплеснет гормоны. Пожалуй, если бы кто-то спросил, что конкретно не устраивает её в избраннике дочери, Зинаида Алексеевна так и не смогла бы внятно сформулировать свои претензии к прыткому провинциалу. Высокий, симпатичный, неглупый и воспитанный. Студент экономического факультета опять же. Учитывая положение и связи мужа, они в состоянии обеспечить ему завидную карьеру по окончании университета. Безумно любит их дочь. Это видно невооружённым глазом. Судя по всему, самостоятелен. Во всяком случае, Вика ещё не возвращалась домой без шикарного букета. Охапки роз совершенно немыслимых расцветок, какие и сама Зинаида Алексеевна не встречала прежде. Где он их берёт и сколько же это стоит? Почтителен и обходителен с родителями. То есть с ними. Очень нравится её мужу. Особенно мужу нравится, что парень – спортсмен и отслужил в армии. Господи, кто о чём, а вшивый о бане!
Так что же её настораживает? Сидит занозой и не даёт спать по ночам? Она в который раз принялась перебирать черты его характера, прислушиваясь к внутреннему голосу. «Почтителен, самостоятелен… Пожалуй, чересчур самостоятелен! Такой уведёт дочь из дома, и поминай как звали. А глупышке только шестнадцать, и влюблена до безумия. Будет скитаться по съёмным углам или, не приведи господи, общагам. А как же её карьера пианистки? А как же са