Нурбай повел глазами в сторону сидящих у порога. Казалось, он предостерегал: «Э-э, Букен, не очень-то насчет нынешних времен… Смотри, у твоего порога чернопятые голяки… Еще донесут на нас властям».
— Мясо, наверное, сварилось, байбиче, — прервал разговор Серкебай.
— Свариться-то давно сварилось… Только не хотелось мешать вашей мужской беседе, — вкрадчиво проворковала Букен и сразу же нетерпеливо повысила голос: — Эй, ты, кончила резать лапшу? Неси медную чашу!
Зуракан, ловко орудуя ченгелом — вилкой с медными зубьями и тяжелой деревянной ручкой, украшенной серебряным кольцом, — принялась выкладывать в большую чашу душистую баранину из котла.
Букен байбиче, засучив рукава, собралась было отобрать куски повкусней для мужчин и разложить по малым чашам, как вдруг на глаза ей попался странный белесоватый комок между подвздошной костью и мясом.
— Подожди-ка, это что за штука?..
Букен байбиче воткнула в жирное мясо сверкающее жало ножа с колечком на ручке и медленно перевернула подвздошную кость. О, она не ошиблась. Перед ней лежала побелевшая, похожая на творожную лепешку, сваренная в казане вместе с бараниной лягушка.
— Где были твои глаза, чучело проклятое?
— А что такое? — испугалась Зуракан.
— Чтоб тебе сквозь землю провалиться, вот что такое!
Выхватив ченгел из рук Зуракан, Букен байбиче размахнулась, и, хотя Зуракан отпрянула, удар пришелся ей по лбу. От боли и обиды Зуракан вспылила:
— День-деньской руки мои не знают отдыха… А сегодня я таскала воду совсем в потемках. Ничего не разглядишь без светильника…
Букен байбиче неистово стукнула рукояткой андижанского ножа о край медной чаши.
— Поди прочь! Чтоб в моей юрте духу твоего не было!
— И уйду! Не испугаете! Хватит с меня! Потаскала на себе вязанок с корягами. Пообдирала ноги о камни… И сажи досыта наглоталась у ваших казанов!..
Зуракан рывком откинула полог и широким шагом переступила порог байской юрты.
Букен байбиче на миг оцепенела, а спохватившись, прерывисто завсхлипывала:
— Мерзавка! Отъелась на моих харчах!.. Отблагодарила за мою хлеб-соль, нечего сказать!
Он стоял безмолвно у порога юрты, хотя все видел и слышал, тишайший Текебай, муж Зуракан.
Байбиче сверкнула на него полными гнева глазами.
— Эй, недотепа, что торчишь тут?! Лучше сходи поплачь вместе со своей потаскухой, если тебе жаль ее! А если ты мужчина, схвати свою паршивку за косы да проучи хорошенько, чтобы знала впредь, как перечить госпоже, которая ей в матери годится!..
— Э, байбиче, ничего страшного, — попытался Серкебай уломать жену. — Не может поганой быть земная тварь, попавшая вместе с водой… Успокойся, раскладывай устукапы[4] по чашам и ставь на дастархан. Гости ждут.
Байбиче сердито передернула плечами:
— Что за вздор! Как я могу почтеннейших людей угощать лягушкой, которую леший полюбил?! Лишь собакам годно это мясо!.. Э-эй, Текебай, разиня! Поворачивайся! Да поживей! Приведи-ка серого валуха белолобого с лопнувшим курдюком!..
Безлунная темная ночь. Заливаясь горькими слезами, Зуракан добежала до своего шалаша.
— Уйду! Уйду! Чем так жить, лучше пусть меня волки растерзают, стервятник расклюет!..
Ощупью собрала свои пожитки. В это время появился Текебай. Он тяжело дышал, — видно, торопился.
— Ой, неужели тебе жизнь надоела? Сама смерти ищешь. Как ты посмела при почтенных-то гостях перечить самой бай-бич с?
Текебай вплотную подступил к жене. Казалось, вот-вот он опустит на нее свой кулак.
Зуракан не испугалась.
— Пусть подохнут твои почтенные гости вместе с байбиче!
— Замолчи!.. Самой бы не подохнуть от их проклятий!
— Если тебе нравится, кланяйся им, а я отказываюсь обивать байские пороги!
— Тпше ты… могут услышать…
— И пусть слышат! Пусть проклинают! Мне все равно!..
Текебай открыл было рот, чтобы возразить жене, но тут распахнулись двери байской юрты, и вырвался косой сноп света вместе с гневным окриком байбиче:
— Текебай, ты где, поганец? Кому я приказала привести белолобого серого валуха?!
Текебай заспешил из шалаша, на ходу крикнув:
— Смотри, если не придешь…
— Я ждала, ты вступишься, а ты грозиться… Тебе нипочем, что байбиче стукнула меня!..
Покидая шалаш, Зуракан приостановилась, подержала узелок с убогими пожитками — «а, зачем он мне?» — и швырнула его на пол.
Прошлой осенью одновременно померли от поголовного в аиле тифа свекор и свекровь Зуракан. Умерли — и со всеми долгами разом расплатились. А Текебай с Зуракан потратились на похороны, попали в кабалу и теперь отрабатывали долг Серке-баю, дальнему родственнику.
Отшвырнув напоследок узелок, Зуракан нахлобучила на голову малахай мужа, надела его старую шубу и, опоясавшись подвернувшейся под руку тесьмой, ушла. Так табунщик спешит среди ночи к своему косяку.
Она подошла к столбу, где на привязи дремали копи приезжих гостей, бесшумно отвязала их, вскочила на гривастого гнедого, с вечера стоявшего с взмокшей на шее шерстью, прядая ушами и позвякивая удилами. Это был копь Нурбая, старшего брата байбиче. Остальных двух коней она повела в поводу. «Если кто, не дай бог, услышит шум и окликнет, скажу: «Пускаю коней пастись». А не услышит — отъеду немного от аила и там пущусь во весь опор. Эти три коня — плата за то, что ворочала как бык на баев».
Обошлось все благополучно. Отъехав от аила, Зуракан пришпорила коней.
Горы, укутанные черным одеялом, высятся зловещей громадой.
Зуракан едет не хуже джигита, пришпоривая пятками гнедого и настегивая камчой запасных копей. Где-то рядом мельтешат неясные тени, слышатся смутные шорохи. Лошади вздрагивают, прядая ушами. Сердце женщины от страха сжалось в комок, словно стиснутое в когтях беркута. Она не хочет думать об опасности, только прислушивается — нет ли погони?
Точно злые духи гонят ее без передышки за семь перевалов. Свежий ветер с пастбища Кокджаик холодит левый бок Зуракан. Откуда-то доносится приглушенное бормотание речки. Справа от черной скалы перевальчик; ни дать ни взять — седловина. По пути еще два перевала, а там дорога пойдет на спуск, и откроется долина, что тянется на запад.
Дальше путник волен ехать, куда пожелает, отсюда и до Чуйской долины не так далеко. Скорей, скорей выбраться на широкую дорогу, подальше, подальше от аила!
Застоявшиеся с вечера кони то и дело рвут повод, пятятся, набрасываясь на придорожную траву.
«А зачем мне вести в поводу двух лошадей, что мне с ними делать?» — прикинула Зуракан и проворно сняла узду с головы той лошади, которая шла с ленцой.
— Ступай, милая, куда хочешь! Будем живы, бай еще расплатится со мной за все труды…
Откинув узду, Зуракан подтянула повод второго коня поближе к себе и поскакала рысью. Отпущенная на волю лошадь припала было к траве, но тут же тихо заржала, словно опомнилась, и побежала вслед за хозяйкой. Однако сочная трава все же соблазнила ее. Пробежав немного, лошадь отстала.
Чем дальше, тем тревожнее становилось на душе Зуракан. «Глупая моя голова, что ж я натворила? Зачем было угонять коней? На чужом долго не усидишь. Настигнет погоня, так меня живьем закопают…»
Обогнув мрачный, покрытый кустарником выступ горы, Зуракан очутилась в долине. Придержала коней. Послышались неясные голоса, показались силуэты всадников. «Боже мой, что за люди?»
Зуракан остановилась на миг, натянула повод. «Будь что будет…» И решительно пришпорила коня.
Всадников было двое. Впереди себя они гнали навьюченного быка.
Зуракан обогнала их.
— Ассалом алейкум, братья, доброго пути вам! — сказала она, подделываясь под грубый мужской голос.
Один из верховых остановился:
— Эй, кто ты? Откуда, куда?
— С джайлоо на джайлоо.
— Что-то у тебя вид подозрительный. Может, ты вор?
Проехав мимо, Зуракан оглянулась и бросила насмешливо:
— Хорошенько поглядывай за своим конем! Как бы не прозевать его…
— Ты, наверное, из чуйских? Угнал чужого скакуна?
Слово «чу» влило бодрости в сердце Зуракан. Значит, она едет верной дорогой.
И она пришпорила коня. Но вскоре позади себя услышала громкий разговор.
— Не так-то далеко… догоните… — донесся до нее чей-то голос.
Зуракан не растерялась. Подтянув поближе шедшего в поводу копя, она повернула вправо и, продравшись сквозь кусты, въехала в чащу.
Отчетливо долетели голоса преследователей:
— Эх, попадись только она нам в руки, эта негодяйка! Столько хлопот доставила нам!..
Подъехав к развесистому дереву — не то к рябине, не то к вербе, — Зуракан соскочила с коня. Поставив лошадей головами друг к другу, она взяла их под уздцы и прижалась к мордам, как бы умоляя: «Стойте, дорогие, спокойно, не вздумайте ржать, грызть удила». А сама вся превратилась в слух. Преследователи не заметили ее, — настегивая коней, они проскакали вдоль берега.
— Далеко ей все равно не уехать, кони скоро выдохнутся.
— Она может свернуть куда-нибудь…
— Никуда не денется, если и свернет!
Явно голос мужа — Текебая. В его тоне угроза, смешанная с тревогой.
Черная темь поглотила преследователей.
Оголодавшие кони потянулись к траве. «Куда теперь торопиться. Пусть попасутся…» — подумала Зуракан.
…Небо постепенно серело, начали проступать еще смутные пока очертания хребтов и ущелий. Камни на горных террасах казались то мирно лежащими верблюдами, то отарой отдыхающих овец.
Уже совсем развиднелось, когда Зуракан взнуздала коней и вскочила на гнедого. Отпустив подлинней повод коня, которого вела чуть позади, она скакала, то пригибаясь под низкими ветвями, то чуть подаваясь в сторону.
Но вот на её пути встала высокая скала с укоренившимися в расселине елочками и кустами рябины. Зуракан пришпорила коня, чтобы скорее обогнуть каменную глыбу. «За выступом, — подумала она с надеждой, — дорога будет лучше». И действительно, как только миновала выступ, перед ней открылась широкая долина.