была правильной, оберегающей.
Мы видели, как развалилась деревянная пристань.
Мы видели, как вода
поднялась до мостков, ощутили ее дикие
брызги.
В ту ночь: молчание за ужином, шторм,
рожденный из прохладного, знакомого воздуха.
Мой отец
всегда доводил свои восхитительные ошибки
до неприятностей. Мать всегда ожидала их,
будучи настороже,
как угнетенные,
ожидающие своего исторического момента.
В будни после шести я направлялся на велосипеде
в сторону «Флит-стрит Инн»,
чтобы забрать отца на ужин. Все его друзья
были там, гордые ирландцы-одиночки,
которые всегда хохотали.
Стыдно, что он там был, стыдно
было звать его домой. Но кем я тогда был,
как не мальчиком,
который научился любить
ветер, ветер, дующий, куда захочет,
невзирая ни на что. Наверное, я думал: катастрофа –
вот что сейчас происходит[60].
И снова мы видим, как родитель служит связующим звеном между ребенком и таинствами бушующего, ветром взбитого в пену моря – отец здесь выступает как проводник в мир чудес. Попытки матери защитить свое дитя – правильные, но ограничивающие – тоже проявление любви, необходимое ему. Таким образом, сталкиваются две формы эроса, а между ними оказывается ребенок. Ураган служит метафорой других, опасных штормов. Ребенку, находящемуся между матерью и отцом, стыдно звать отца домой, выступая в роли посланника. Он интериоризирует этот стыд как воспоминания о том, что он оказался в ловушке между родителями, любя их и нуждаясь в них обоих. Но при этом ему нужно следовать за потоком собственного внутреннего ветра, что бы ни происходило. Многие годы спустя обычные события воспринимаются как причиняющие вред. Какой вред, спросим мы? Каковы последствия? Как сегодня это сказывается на вас и на окружающих? Это вопросы для других стихотворений.
Человек так и будет продолжать нести в себе грусть, злость или непрожитую жизнь родителя, если не осознает этого. То же самое относится и к чувству стыда, ибо стыд означает, что индивид ощущает себя причастным к чужим травмам. В конце концов, мы можем судить других только по их душевным качествам, что вовсе не означает, что они тем временем не успеют нанести вред себе или окружающим. В приведенных трех стихотворениях Стивена Данна мы видим воплощение позитивных и негативных родительских комплексов. Опять-таки комплексы неизбежны. Неосознаваемое содержимое прошлого проникает в настоящее и определяет будущее. То, насколько мы ощущаем заботу о себе, напрямую влияет на нашу способность заботиться о других. То, насколько мы ощущаем предоставленную нам свободу, напрямую влияет на нашу способность строить собственную жизнь. Степень, в какой мы можем отважиться на отношения или даже воспринимать их как источник поддержки, а не вреда, есть прямое следствие уровня осознанности диалога с родительскими комплексами.
У многих из нас травмированные родители, которые не могут удовлетворить наши архетипические потребности в заботе или независимости. В период перевала в середине пути крайне важно изучить историю собственной жизни. Мне не раз доводилось слышать, что психотерапия сводится к обвинению родителей во всех напастях. Как раз наоборот, чем лучше мы осознаем хрупкость человеческой психики, тем выше вероятность того, что мы простим родителей и за их собственные травмы, и за травмы, нанесенные нам. Оставаться в неведении – тяжкое преступление, на которое мы не можем пойти. Там, где мы обнаруживаем свои травмы или некий дефицит, мы обязаны поработать с собой.
Само собой разумеется, достичь того, что не было активизировано архетипически, гораздо, гораздо труднее. Ничего нельзя добиться без огромного риска, ибо в данном случае человеку приходится ступать на неизведанную землю. Если меня когда-либо предавал родитель, мне будет исключительно трудно доверять другим людям, а следовательно, отваживаться на отношения. Возможно, я буду опасаться противоположного пола. Возможно, я буду портить отношения с ним, с самого начала выбирая неподходящих партнеров. Не получив подтверждения собственной значимости, я буду бояться неудачи, избегать успеха и программировать себя уклоняться от решения жизненных задач. Даже если я не чувствую опоры под ногами, мне все равно нужно двигаться вперед, шаг за шагом, оставляя за собой тонкий шлейф достижений, пока я не нащупаю твердую почву.
Ничего нельзя добиться, не определив источник этих базовых импульсов, не признав их наличие. Наша задача – жить полной жизнью и, если мы не получили поддержки в раннем возрасте, учиться как-то обходиться без нее. Юнг как-то заметил, что мы не сможем повзрослеть, пока не признаем, что наши родители – такие же взрослые люди, играющие, безусловно, немалую роль в нашей жизни, возможно, травмированные, но прежде всего обычные люди, которые признали или не признали масштаб собственного пути. Мы же отправляемся в свое странствие, и оно достаточно большое, чтобы вывести нас за пределы нашей личной истории и помочь в максимальной степени реализовать весь заложенный потенциал.
Профессиональная деятельность: работа или призвание
К середине жизни уже никому не нужно напоминать об экономической реальности. К этому моменту мы убеждаемся в верности расхожего выражения, гласящего, что счастье нельзя купить за деньги, даже если нас беспокоит бедная старость. Но деньги, как и носители других проекций первой взрослости, могут рассматриваться лишь как клочки бумаги и кружочки металла, полезные, но в конечном счете не столь уж важные. Поэтому у каждого из нас имеется финансовая задача и финансовая травма. Для многих женщин, посвятивших себя заботам о семье, финансовая свобода означает самостоятельность, в которой им было отказано. Для многих мужчин среднего возраста, обремененных счетами от стоматологов и платой за обучение в колледже, экономика сводится к денежной кабале и нескончаемым ограничениям.
Чтобы соответствовать этим реалиям, большинству из нас приходится трудиться всю жизнь. Для одних работа служит эмоциональной подпиткой, других же пенсия манит, словно оазис в пустыне. По мнению Фрейда, работа может выступать необходимым компонентом поддержания психического здоровья, но какая именно работа? Между работой и призванием лежит гигантская пропасть. Работа – это дело, которым мы занимаемся ради удовлетворения экономических требований. Английское слово vocation («призвание») произошло от латинского vocatus («призывание, зов») и обозначает то, как мы призваны использовать свою жизненную энергию. Обязательная часть нашей индивидуации – ощущать себя продуктивными, а игнорирование своего призвания разрушает душу.
На самом деле не мы выбираем призвание, а оно выбирает нас. Мы лишь можем выбрать, как отреагировать. Иногда призвание никак не связано с зарабатыванием денег. Кто-то видит свое предназначение в том, чтобы заботиться о других. Чье-то призвание состоит в том, чтобы быть художником во времена, когда искусство не особо востребовано, но одно «да» способно поддержать и вдохновить, несмотря на десять «нет» и пренебрежение. В романе «Последнее искушение Христа» Казандзакис предпринимает попытку разрешить эту дилемму. Иисус из Назарета желает походить на отца и быть плотником, который изготавливает кресты для римской власти. Он хочет жениться на Марии Магдалине, жить в пригороде, ездить на спортивной версии верблюда и обзавестись 2,2 детей. Внутренний голос, vocatus, призывает его к иной жизни. Его последнее искушение, когда он чувствует себя одиноко и ощущает покинутость отцом, заключается в том, чтобы отказаться от своего предназначения и стать обычным человеком. Когда он мысленно представляет подобную жизнь, то понимает, что предаст себя, если предаст свою индивидуацию. Откликнувшись на зов, Иисус стал Христом. Юнг утверждал, что истинное подражание Христу состоит не в том, чтобы жить как назарянин в давние времена, а в том, чтобы следовать индивидуации, призванию в такой же полной мере, в какой Иисус проживал жизнь Христа[61]. (Именно это имел в виду святой Петр, говоря: «И уже не я живу, но живет во мне Христос»[62].)
Наше призвание редко ведет нас прямой дорогой. Обычно это сплошные зигзаги и повороты. В недавней газетной статье упоминалось, что каждый год практически сорок процентов американцев меняют профессию; именно профессию, а не просто работу. Подобная мобильность частично обусловлена нестабильными экономическими обстоятельствами, но, без сомнения, многие люди кардинально меняют свою жизнь. Продолжительность жизни увеличилась, и ничто не мешает попробовать себя в различных сферах деятельности, каждая из которых активизирует новую грань многогранного «я».
Конечно, материальную составляющую игнорировать нельзя, но задумайтесь об альтернативах. Можно всю жизнь провести в финансовом рабстве, а можно сказать: «Вот так я зарабатываю на жизнь и оплачиваю счета, а вот так насыщается моя душа». Я, к примеру, знавал одного мужчину, имевшего степень магистра по философии, который с трех ночи до восьми утра разносил газеты. Эта работа не требовала никаких усилий и предназначалась исключительно для оплаты счетов, зато весь оставшийся день он был свободным человеком. Ему удалось найти баланс между работой и призванием, при этом и первая, и второе удовлетворяли его в полной мере.
Некоторым удается соединить работу и призвание, хотя порой приходится платить за это слишком дорогую цену. По иронии судьбы, иногда настойчивое призвание даже требует пожертвовать желаниями эго. Но мы не просим о призвании, оно само заявляет о себе. И смысл жизни во многом определяется утвердительным ответом на его зов. Эго не управляет нашей жизнью, так как слишком мало знает. Это таинство Самости, что удивительным образом просит нас о цельности, и то, как мы решаем направлять свою энергию, играет существенную роль в нашем странствии.