В тот день он нанес еще шесть визитов, и, хотя ему не удалось прибавить ни одной новой фамилии в список заказов, все же нигде он не казался нежеланным гостем: словарь «Тритон», который он с достоинством, хотя и не слишком настойчиво, предлагал, обеспечивал ему внимательное и заинтересованное отношение. В одном доме ему предложили чашку кофе, в другом он попал на празднование детского дня рождения, его заставили отведать миндального печенья и подарили розовый бумажный цветок. Возможно, ему и удалось бы пристроить еще два экземпляра в соседнем доме, но, как он с удивлением обнаружил, словарь там уже успел продать другой человек. Андерсену показали оригинал заказа, под ним стояла подпись «Альфонс Штюббс». На площадке под фонарем, где обычно стояла машина Кристианы, на этот раз был припаркован автомобиль ее брата Норберта. Должно быть, он забыл выключить свет — в желтоватых лучах фар кружились падающие снежинки. Андерсен пересек улицу, по которой почти бесшумно тянулись машины, и посмотрел на освещенные окна своей квартиры, но за ними ничего не было видно — ни человеческой фигуры, ни тени. Как он и предполагал, Кристиана и Норберт сидели за кухонным столом. Норберт был в расстегнутом пальто, перед ним стоял недопитый стакан вина, которое Андерсен купил, чтобы отметить свое поступление на работу, пусть и временную. Когда он вошел, Кристиана предложила сделать ему бутерброды, но он покачал головой:
— Может быть, потом.
От вина он тоже отказался.
— Норберт подвез меня домой из мастерской, — поспешно сказала Кристиана и, глядя в сторону, добавила: — Нам предстоят большие траты.
Дружески кивнув, Андерсен поблагодарил Норберта. Он был рад видеть шурина, ему нравился этот полноватый, беззаботный человек, который всегда повышал настроение окружающим, и Андерсен не сомневался, что на его симпатию Норберт отвечает взаимностью.
— Ну давай, рассказывай, — попросил Норберт, — я уже слышал, что тебе наконец удалось что-то найти.
Андерсен пожал плечами. Он грустно улыбался, пытаясь поймать взгляд Кристианы, однако та сидела молча, с озабоченным видом, будто ждала, что сейчас подтвердятся все опасения, которые возникли у нее с самого начала. Чтобы помочь Адерсену, а может, и его подбодрить, Норберт сказал:
— Поначалу всегда приходится бегать и обивать пороги или что-то в этом роде, даже кое-кому из великих пришлось через это пройти. Ты не поверишь, какое дело мне поручили в лаборатории, когда я только начинал.
Запинаясь и тщательно отбирая впечатления от своего первого рабочего дня, Андерсен не стал делать окончательные выводы, он лишь признал, что иной раз ему приходилось буквально заставлять себя нажимать на кнопку звонка. Вероятно, пока ему недостает увлеченности и упорства, по-видимому, необходимых для этой работы. Но не бросит же он ее только потому, что в первый день ему мало что удалось, тем более что это занятие для него временное.
— Конечно, не бросай, — решительно поддержал его Норберт. — Твое место в редакции, это с твоими-то способностями, и, если путь туда ведет через временную работу на улице, придется с этим смириться.
Норберт хотел его утешить, Андерсен это чувствовал. Он с благодарностью посмотрел на Норберта и предложил выпить.
Кристиана резко встала и сказала, вздохнув:
— Даже не знаю, к чему все это приведет. Незавидная у вас судьба, я говорю не о тебе, Норберт, и вообще не об ученых-естественниках, а о тех, кто изучал древние языки, историю искусств или классическую философию, а таких немало. Мы же видим, чем им приходится заниматься, когда они заканчивают учиться. Кто хочет стать гуманитарием, должен понимать, что перспективы у него, прямо скажем, неважные, по крайней мере сегодня. Я почти уверена, что скоро на всех должностях у нас будут работать люди с университетским образованием — на стройках, в портах, проводниками и таксистами.
Кристиана остановилась, покачала головой, внезапно что-то вспомнив, и с горечью сказала Норберту:
— Ты, наверное, помнишь, как Арно получил престижную премию для молодых ученых. Он тогда прокомментировал фрагмент из Гераклита. В дипломе было сказано, что своей работой Арно внес решающий вклад в дискуссию о теории ценностей. И что в результате? А ничего! Кроме членов жюри, его работой никто не заинтересовался. Зато если бы в какой-то телевикторине ему удалось назвать все хобби Майкла Джексона, вот тогда он наверняка бы прославился.
— Прошу тебя, Кристиана, — возразил Андерсен, — пожалуйста, перестань, я же вижу, к чему ты клонишь, но я все равно убежден, что факультет выбрал правильно, — это моя профессия. И ты знаешь, как много она для меня значит. Я бы никогда не смог пойти по тому пути, который выбрал Норберт. У меня просто нет к химии способностей. Так что наберись терпения.
Он взглянул на Кристиану, которая подошла к окну и смотрела вниз на улицу, и ему почудилось, что ее поза выражает отчаяние.
— Арно прав, — сказал Норберт. — Лучшая работа — это вовсе не та, которую можно получить прямо сейчас. Вам нужно просто потерпеть.
В ответ Кристиана обернулась и сухо произнесла:
— Ты не выключил фары.
Норберт не спеша попрощался, обнял их обоих, мельком глянул вниз на свой автомобиль и попросил Андерсена проводить его до двери. Перед книжным стеллажом он вдруг остановился и стал рассматривать серебряный набор, стоявший на овальном подносе рядом с фотографиями: кружечки, кофейник и два ажурных блюдца. Его рука ласково потянулась к ним, будто хотела защитить.
— Шеффилд, — проговорил он тихо. — Это работа знаменитого серебряных дел мастера из Шеффилда. Подарок маме к ее свадьбе.
— Я знаю, — сказал Андерсен. И еще раз помахав Норберту рукой, вернулся на кухню. Он не удивился, увидев, что Кристиана нетерпеливо его ждет, нетерпеливо и требовательно, как будто теперь, когда они остались одни, он обязан дать ей полный отчет.
Андерсен положил свой чемодан на стол, выудил из него книжку с бланками заказов и показал Кристиане.
— Я чуть было не пристроил три штуки, — сказал он.
— Но здесь отмечен только один заказ, — удивилась Кристиана.
— Тут явно какое-то недоразумение, мне перебежал дорогу Штюббс, он тоже работает на «Тритон», по-видимому, он там побывал незадолго до меня.
Кристиана вновь и вновь перечитывала запись единственного заказа, было заметно, что ей хочется узнать, какая сумма будет отнесена на его счет. Она подняла голову и спросила:
— Сколько стоит словарь?
— Двести шестьдесят, — ответил он и добавил: — Мой процент начисляется ступенчато, как обычно. Для начала они дают мне восемь процентов, если же заказов будет больше, может получиться и девять.
Она на мгновение задумалась, а потом сказала:
— Я приготовлю тебе бутерброды.
Андерсен взял двумя руками раскрытый чемодан и понес в гостиную. Он собирался поставить его на подоконник, но чемодан выскользнул из рук и один том словаря шлепнулся на пол к его ногам. Андерсен быстро его поднял, опасаясь, что могут помяться страницы. Невольно он прочитал статью о Цицероне и обнаружил ошибку: трактат «О причинах порчи красноречия» написал не Цицерон, а Квинтилиан. В этом он был абсолютно уверен, хоть и не предполагал, какое значение имеет его открытие.
Андерсен пришел несколькими минутами раньше положенного срока, не услышав за дверью Болльнова голосов, он постучал, и его тут же пригласили войти. Перед письменным столом Болльнова он увидел посетителя и уже хотел было выйти, но начальник попросил его остаться и познакомил с коллегой. Пожимая Штюббсу руку, Андерсен подумал, что он похож на актера, симпатичного парня с плутоватой улыбкой из фильма «Горький рис». По-видимому, Штюббс только что передал Болльнову свои заказы, и тот похвалил его за хорошие результаты. Самоуверенный и довольный, Штюббс предложил Андерсену сигарету и ничуть не расстроился, когда тот отказался. Штюббс дружески заметил, что рад познакомиться с новым коллегой. Спросил, желает ли Андерсен, чтобы к нему обращались с упоминанием ученого звания, на что Андерсен ответил:
— Между взрослыми людьми это звучало бы смешно.
Штюббсу этот ответ понравился. Перед тем как проститься, он предложил как-нибудь вместе пообедать в одном из портовых рыбных ресторанов и, так сказать, обменяться опытом.
Когда Болльнов взял в руки книгу заказов Андерсена, на его лице не отразилось никаких признаков разочарования или недовольства. Он деловито зарегистрировал итог, сделал пометку в своем ежедневнике и попросил Андерсена рассказать о том, как прошел его первый рабочий день. Он хотел знать, как люди реагируют на его предложение, проявляют ли они в принципе интерес к новому словарю, предлагал ли им Андерсен полистать богато иллюстрированное издание и говорил ли, когда ему это казалось уместным, о возможности оплаты в рассрочку. Отчет Андерсена он выслушал благосклонно, его рассказ порой веселил его или заставлял удивленно качать головой. В конце концов, он заявил, что в любой профессии требуется немного везения, особенно в самом начале. Потом он очистил мандарин, разломил его и угостил Андерсена. Болльнов ел мандарин и одновременно пересчитывал бланки заказов, которые ему оставил Штюббс, Андерсен следил за подсчетом, у него получилось одиннадцать. Ему вдруг захотелось извиниться за свой жалкий результат и заверить, что в дальнейшем он сделает все, чтобы оправдать возлагаемые на него надежды. Однако Болльнов опередил его, посоветовал не падать духом и, как он выразился, дальше идти по следу.
Получив кучу проспектов — гораздо больше, чем он сам сумел бы раздать, — Андерсен уже повернулся к двери, и тут ему вспомнилась ошибка, которую он обнаружил в демонстрационном экземпляре. Он снова вернулся к столу и поделился с Болльновом своим открытием — вовсе не затем, чтобы козырнуть знаниями, а скорее, чтобы посоветоваться. Он считает себя обязанным обратить внимание подписчиков словаря на ошибку и хочет лишь убедиться в том, что Болльнов его позицию разделяет. Тот взял со стеллажа первый том словаря, раскрыл в нужном месте, внимательно прочитал текст статьи «Цицерон», поднял глаза и впервые стал рассматривать Андерсена со снисходительным видом. Затем он спросил, на что Андерсен рассчитывает, если станет указывать на одну-единственную абсолютно несущественную ошибку, и как бы мимоходом заметил, что дефект словаря, на который подписчику укажут, вряд ли будет способствовать удачной торговле.