Чем отличается жизнь настоящего сыщика от жизни рядового гражданина? Тем, прежде всего, что первому случается пахать сутками и, по существу, без выходных. Хотя его никто не принуждает работать. Как говорится, выбрал крест — так, будь добр, пронеси его по жизни с достоинством.
Этого неписаного правила и старался придерживаться лейтенант Владимир Тимофеев. Что скрывать, дело молодое — иногда хотелось и ему посидеть с друзьями юности в ресторане, послушать музыку, выпить бокал-другой шампанского, сходить с любимой девушкой в кино, в музей, просто отдохнуть в парке под столетними платанами, послушать шелест листвы — это успокаивало нервы. Но на все это у Тимофеева чаще всего не находилось времени. Что поделаешь — работа.
Вот и в воскресное утро Владимира разбудил телефонный звонок. Тимофеев сонно поднял трубку.
— Алло...
— Володенька, это ты?
— Нет, Шерлок Холмс, — он всегда так шутил.
Трубка отозвалась упоительным смехом. Все-таки здорово смеется Светка, его давняя знакомая, продавщица комиссионки. Волосы у Светки жгуче черные, как у Мирей Матье, а в сердце «чертик». К тому же она большая фантазерка и отличный кулинар.
— Слушаю, Светуля!
— А у меня для тебя сюрприз...
— Какой?
— Два билета в театр. На «Полет над гнездом кукушки». Еле достала — и то по знакомству.
Владимир вздохнул. Ох, как не хотелось ему огорчать любимую девушку. Ведь не виделся с ней уже целую неделю.
— Понимаешь ли, Светулечка, — начал он.
— Понимаю, понимаю, — вмиг потускнел голос на том конце провода, — опять что-нибудь срочное...
Владимир хотел сказать ей что-то хорошее, но в трубке послышались гудки. Он несколько раз дунул в мембрану, чертыхнулся и резким движением опустил трубку на рычаг. Но не мог же он, в самом деле, даже ради Светки отложить дела. День только начинался, и предстояло вместе с матерью съездить в морг.
Увы, фотография не обманула профессиональную зрительную память следователя Ахунова. Когда Галина Ильинична со страхом перешагнула порог тусклого помещения, она сразу схватилась за сердце. На белом столе под простыней лежал ее сын — Сережа Игнатенко.
...В полдень Тимофеев побывал и на месте трагедии. Недостроенная девятиэтажка. Рядом два низких домика старой застройки. Видимо, ждут своего часа — скоро на слом. Рядом с домиками — акации. А еще дальше — заселенное многоэтажье. Микрорайон — с интенсивной жизнью, со своими большими и маленькими радостями и огорчениями.
А здесь пустырь. Под ногами — арматура, битые кирпичи, галька, строительный хлам. И — глубокий канализационный колодец. Ржавая чугунная крышка люка валяется в стороне. Людей поблизости — никого. Изредка промелькнет вдали велосипедист, промчится машина или проковыляет какой-нибудь одинокий путник. На строительных лесах дома — тоже пусто. Законсервировали, что ли? Или потому, что воскресенье?..
Если убийство произошло здесь даже в сумерки — дело безнадежное, вряд ли кто-то видел. Весна, и темнеет рано, к тому же территория совершенно не освещена... И все-таки Владимир решил подойти к домишкам. Может, кто-нибудь там еще живет? А вдруг что-нибудь все-таки видели или слышали?..
В первом доме рамы уже были выставлены и комнаты пустовали — значит, хозяева успели переехать. Во втором на окнах висели аккуратные занавески. В открытую форточку просачивалась тихая музыка — играло радио. Тимофеев подошел к двери, нажал на кнопку звонка. Где-то в глубине двора дзенькнуло. И сразу же загремела цепь, яростно загавкала собака.
Через минуту-другую послышались шаги. И глухой, ворчливый голос произнес: «Кого еще там принесло?»
— Откройте, пожалуйста! — крикнул Тимофеев.
Хозяин на всякий случай спустил с цепи пса и осторожно приоткрыл дверь. В щели мелькнуло немолодое бугристое лицо.
Тимофеев показал удостоверение, представился.
— А-а, — подобрел мужик. Тут же привязал обратно большого лохматого кобеля, открыл калитку и впустил Тимофеева во двор. — Идите, не бойтесь! Нельзя ныне доверяться первому встречному. Совсем оборзели люди.
Расположились на веранде на старых табуретках. Хозяин даже чаю предложил выпить — с вареньем. «Сам сготовил».
Но Владимир поблагодарил и сослался на нехватку времени. Сразу поинтересовался: не видел ли мужчина шестнадцатого апреля на пустыре чего-нибудь подозрительного?
Тот долго морщил лоб, говорил, что до обеда спал после смены, — работает ведь дежурным истопником в котельной. Потом подвел решительную черту.
— Нет, — сказал, как отрубил.
— И ничего не слышали?
— После обеда сходил в магазин за хлебом. Вернулся — на пустыре ни души. А к вечеру потемнело небо, потом пошел дождь.
— А раньше кого-нибудь встречали на пустыре?
Хозяин опять наморщил лоб.
— Раньше, раньше... — он неожиданно улыбнулся. — Раньше встречал. Хмыри какие-то... Резались в карты.
— А где именно? Вспомнить не можете?
— Дак на пустыре.
— Не возле люка?
— А кто его знает! Можа, и у люка...
— Старые или молодые?
— А кто их разглядит, в сумерках-то?
— Сколько их было?
— Можа, двое, а можа, трое... Не упомню сейчас. Дак если б знать, что спросят, запомнил бы в аккурат...
На том разговор их и кончился.
Нет ничего печальнее на свете присутствия на похоронах. В последний путь проводить Сережу Игнатенко пришли соседи, родственники, друзья, весь класс, в котором он учился, учителя. Много было цветов, венков. И много было всхлипов, слез...
Тимофеев, незаметно переходя от одной группы людей к другой, то и дело слышал: «Изверги! За что убили мальчика?.. Ах, люди, люди...»
Какая-то бойкая старушенция вполголоса делилась свежими «новостями»:
— Говорят, в городе объявилась банда. Режут, насилуют... Вот и Сереженьку нашего, видно, в карты проиграли...
«Пошло-поехало, — подумал про себя Владимир. — Теперь трагедия будет обрастать новыми подробностями, как снежный ком. До лавиноопасности. Пока не докопаемся до сути. До истинных убийц...»
Печально звучала траурная музыка. Владимир шел в полушаге от классного руководителя Сережи, Полины Васильевны — моложавой женщины. Она поминутно вздыхала:
— Надо же, надо... такому произойти. Я ведь Сереженьку знаю с первого класса. Можно сказать, на глазах вырос. Застенчивый такой... В младших классах авиамоделизмом занимался, делал планеры, самолеты. А подрос — увлекался рисованием. Ходил в изостудию при Дворце текстильщиков. Рисовал космос, межпланетные корабли, пришельцев. В блестящих костюмах, с антеннами на головах. Мы однажды в классе организовали выставку его работ. Вся школа посмотрела...
— А как... как у него с друзьями? — спросил Владимир.
— Сережа хоть и был... Как это страшно — «был»... застенчивым, но отличался общительностью. Как сейчас сказали бы — коммуникабельный. У него было много друзей...
Полина Васильевна опять всхлипнула и достала из сумки платочек.
— А кто в классе были самыми близкими друзьями Сережи?..
— Рома Князев, Дамир Зауров... — учительница посмотрела по сторонам и кивнула: — Вон они.
Два довольно высоких подростка — один чернявый, другой светловолосый — шли впереди процессии, поддерживая ладонями гроб. Лица их были печальны.
— А какие у них с Сережей складывались в последнее время отношения?
— Какие у друзей могут быть отношения? — вымучила на лице улыбку Полина Васильевна. — Самые добрые. В кино — вместе. На дискотеку вместе. Со школы — тоже вместе... А как там дома, на улице — уже не знаю. Надо спросить у родителей.
Последнее, что врезалось в память Владимира, — сырой холмик земли. И мужчина средних лет, в помятом пиджаке, опухший и небритый, упавший на комья глины. Его с трудом оттащили в сторону какие-то незнакомые люди.
— Отец Сережи, — пояснила Полина Васильевна. — Они давно уже не живут с матерью. Разошлись.
Марат Давлятович встретил Тимофеева словами, ставшими уже как бы присказкой и от Ахунова не отделимыми:
— Ну-с, так чего мы на сегодня имеем?
Тимофеев подробно рассказал о своем пребывании на месте происшествия, о визите к истопнику, дом которого находился около злополучного пустыря, а также о похоронах.
— М-да, — постучал в раздумье пальцами по столу Ахунов. — Вот если бы этот истопник описал в двух-трех штрихах, какие из себя типы, что появлялись на пустыре... Но ничего... — и Ахунов энергичным движением пододвинул тощую серую папку Тимофееву. — На-ка почитай!
Владимир открыл папку. Справка судмедэкспертизы, вложенная в нее, сухо гласила: «Вскрытие трупа гражданина С. П. Игнатенко, 1975 г. рождения, показало, что смерть наступила в результате глубокой травмы черепно-мозговой коробки, нанесенной металлическим предметом, предположительно стержнем бетонной арматуры, и удушения телефонным проводом между 17 и 18 часами 16 апреля 1991 г.»
Тимофеев вздохнул: так, налицо садистское убийство. Он передвинул бумажку и увидел под ней крохотный газетный обрывок. На самом краешке его химическим карандашом были нацарапаны слова-каракули: «Серега! Ежели еще раз не откроешь дверь, знай — убью». И подпись — «Отец». Наблюдая искоса за лейтенантом, Ахунов произнес:
— А это нашли в кармане убитого.
Тимофеев задумчиво посмотрел на Ахунова, теребя подбородок.
— Не торопись, — сказал тот. — Чутье подсказывает, что здесь не так все просто... Хотя кто его знает. И все-таки поезжай сначала к матери Сережи, расспроси ее обо всем. Выясни, в какой обстановке жил мальчик. А только потом — к его отцу. И смотри, скоропалительных решений не принимай. Держи меня в курсе. Везения!
Тяжелый разговор предстоял Тимофееву с Галиной Ильиничной, только что похоронившей сына. Но и откладывать его на потом нельзя — время торопит. Упустишь его — и затаившиеся до поры до времени преступники, возможно, облюбуют для себя уже новую жертву...
Комната Сережи была маленькой, уютной — письменный стол, в вазочке для цветов карандаши, кисти, на столе — стопка книг: фантастика, детективы, комиксы. Над столом на стене — вырезанные из журналов цветные фотографии боксера Мухаммеда Али, Майкла Джексона, Арнольда Шварценегера... Дальше — сплошные картины. На книжных полках, на стене, в рамках и без них, выполненные маслом и акварелью, темперой и карандашами. Картины Сережи. Их пространство было заполнено фантастическими планетами и городами, ракетами и людьми, звездными сплетениями и космическими пришельцами. «Талантливый парнишка» — отметил про себя Тимофеев, и его сердце еще раз болезненно сжалось.