Я оттолкнулся от стены, воздев посох, и заставил огонь разгореться ярче. Еще выдох – и на рукояти запылал факел, а затем расцвело солнце.
Антуана не одолела слепота, как было ему предсказано, и все же победа обошлась ему дорого. Наш герой склонился над своей любимой – та едва дышала. Тень пронзила горло девушки и отняла голос. Смертельной оказалась рана, и Этайния знала, что ее ждет.
Не медлил Антуан: прижал он губы ко рту любимой и поцеловал долгим и глубоким поцелуем, выдохнув в нее весь огонь, все тепло, что способен был породить Принц солнечного света.
– Люблю тебя! Когда умру – сольюсь с огнем отца моего, буду следить за тобой с небес и отгоню любую тьму.
Разомкнула губы она и заключила любимого в объятия:
– Знаю…
И Антуан из Кармеама, Принц солнечного света, муж Этайнии, в честь которой названа эта страна, покинул бренный мир.
Углубившись в свое сознание, я изучил каждую из бесчисленных граней разума, каждую складку между ними. Выйти из измененного состояния для меня не представляло никакого труда, и мало-помалу вера и созданные ею плетения начали уходить. Ум расчистился и опустел, уподобившись гладкой поверхности пруда в сезон весенних оттепелей.
Сплетение огня и воздуха, моргнув последний раз, исчезло, а с ним погас и пылающий очаг – языки пламени сперва съежились, а затем вовсе пропали.
Таверна погрузилась в безмолвие и темноту.
На этом рассказ завершился.
Я глубоко надвинул капюшон – не следует никому видеть мое лицо – и заплакал.
4Песнь и ложь
Сказание давно закончилось, а в таверне все висела тишина, окутавшая публику почти осязаемой тонкой пленкой. Настолько тонкой, что разорвать ее можно было одним дуновением. Разок выдохнешь – и на зал обрушится лавина звуков.
Кто-то из зрителей сидел, прижав ладонь ко рту, кто-то протирал глаза. Историю, рассказанную мной, они знали и помнили, что случится в конце; и все же никто не сомневался, что я заставлю трепетать сердца. За это меня и любили. Легенда об Антуане дала собравшимся то, в чем они нуждались, – надежду на окончание смутных времен. Каждому хотелось верить, что далекие беды обойдут его дом стороной. А если нет – защитник, подобный Антуану, обязательно появится у порога и отгонит тень. По общему мнению, такие герои существовали. Не могли не существовать.
Одна из девушек в передничках завозилась в темноте, разжигая свечи.
Улыбнувшись, я тихонько пробормотал еще пару формул:
– Так… Рох…
Грани восприятия моего разума отразили огонек свечи, и я сплел ткань пространства, соединив между собой горящий фитилек и потухший очаг. Отрывисто щелкнул сучок, и пламя, вспыхнув за моей спиной, бросило на зал оранжевые отблески.
На том и завершился последний акт.
Вернулось солнце, вернулось тепло, и занавес тьмы поднялся.
Таверна словно взорвалась. Люди, что в темноте плакали в кулачок, теперь рыдали в голос, другие кричали «Браво!». Мужчины с бессвязными возгласами поднимали кружки и бутылки, женщины аплодировали, кто-то сидел с угрюмым лицом.
Я не сошел с места. Ждал, пока утихнет общий шум. Как только в зале наступила относительная тишина, я направился к стойке бара, молча кивнув Дэннилу. Разговаривать после подобной истории казалось едва ли не кощунством. Да и что можно выразить словами после такого представления? Облокотившись о стойку, я бросил взгляд в зал, отметив, что несколько посетителей не сводят с меня глаз.
Дэннил, протиравший пустой стакан, тоже уставился мне в лицо. В таверне было шумно: люди разговаривали, звенели бутылками и стучали по столам, однако в зал вновь вполз тонкий ручеек безмолвия, протянувшись от меня к Дэннилу.
Взяв под мысленный контроль связующую нас нить тишины, я приподнял уголки рта в легком намеке на улыбку, а на лице Дэннила вновь появилась маска невозмутимости, которую он надел при первой нашей встрече.
Молчание длилось долго, и народу оно пришлось не по вкусу.
– Черт, скажи хоть слово! Поговори со мной, приятель! – хлопнул меня по спине один из завсегдатаев.
– Вот тебе и оплата за мой эль, и даже сверх того, – во весь рот улыбнулся я трактирщику.
Глянь я на себя в зеркало – наверняка увидел бы, как в глазах плещется свет.
Дэннил откинул голову и расхохотался:
– Что взять с чертова лицедея! Жди здесь.
Цокая языком, он отошел от стойки и исчез за дверью у лестницы. Вернулся быстро, держа в руке маленькую чашку – похоже, что фарфоровую. Над ее ободком поднимался пар.
– Чай, который ты давеча просил, – подмигнул он.
Пересилив желание фыркнуть, я принял чашку с благодарным кивком. Цвет напитка был неопределенным – нечто среднее между сосновой древесиной и сахарной патокой. Я поднес чашку к губам и долго дул на жидкость, остужая ее перед первым глотком.
Кстати, надо сказать, что в Этайнии особого пристрастия к чаю не питали. Интересно, почему, подумал я, ощутив во рту вкус меда и гвоздики. Впрочем, напитку слегка недоставало аромата, который дают особые специи, напоминающие мне о местах далеко на востоке. Порой – в душевном порыве – называю их домом. Ну да ничего.
Не выпить чаю – значит обидеть хозяина.
Сделав глоток, я поставил чашку на стойку.
– Я ведь не случайно сюда забрел, Дэннил. Кое-что ищу.
Мои слова заставили тишину зазвенеть натянутой струной, возбуждая любопытство толпы.
– Что именно?
Трактирщик не глядя забрал у посетителя кружку. Плавно переместившись к бочонку, с грацией, способной посрамить профессионального танцора, он вновь наполнил ее до краев.
– Кабы знать, – вздохнул я, сдержав улыбку. Любопытная публика была явно разочарована. – В любом случае мне бы где-то переночевать. Не знаешь ли ты достойных таверн, интересующихся представлениями вроде сегодняшнего?
К чести Дэннила, он не задумался даже на секунду. Вытянул кошель и, положив на стойку две бронзовые монеты – каждая величиной с человеческий глаз, – двинул их ко мне.
Не выказав удивления, я глотнул еще чая. Две септы – не самый фантастический для меня гонорар, хотя и несущественной эту сумму назвать тоже нельзя.
Впрочем, порой ценность благодарности зависит от того, кто именно тебя благодарит и что он готов для тебя сделать.
Каждая септа равняется семидесяти битам. Многие из тех, что толпятся сейчас в таверне, таких денег и за сезон не заработают. А если и заработают – потратят на самое необходимое, а в кубышку ничего не попадет.
– За что так много? – на секунду заколебался я.
– За сегодняшнее зрелище. – Дэннил сдвинул монету на дюйм обратно, добавив легкой театральности. – И за обещание повторить представление. Твоя комната – третья слева, под самой крышей. Имей в виду – это лучший номер, что у меня есть.
Он бросил на меня многозначительный взгляд. Дело ясное: от меня ждут продолжения.
– Повторить можно, – согласился я, накрыв ладонью его кисть. – Только, боюсь, не за ту цену, что ты предлагаешь.
Мое лицо превратилось в мрачную маску, по сравнению с которой недавняя каменная физиономия Дэннила показалась бы донельзя веселой.
Вокруг все замерли.
Выждав несколько секунд, я улыбнулся:
– За представление я беру септу, а вторая пойдет в оплату за напитки, которые сегодня выпьют замечательные посетители твоей чудесной таверны.
Зал разразился аплодисментами и выкриками: «Слава сказителю!»
Заставить зал полюбить тебя – настоящее искусство, едва ли не более сложное, чем умение рассказывать легенды. Зритель должен понимать, что его ценят. Для сказителя это задача несложная, а для любого человека значит очень много.
Ибо что это за мир, в котором нет уважения, что за мир, в котором люди ничего не стоят…
Аплодисменты стихли, и на меня уставились глаза самого прекрасного в «Трех сказаниях» создания. Сейчас она не напевала, однако музыка осталась с ней. При каждом шаге ее браслеты издавали легкий мелодичный перезвон, пробивающийся яркой вибрирующей нотой сквозь общий гомон. Очень необычно. Меня невольно к ней потянуло.
Я сверкнул из-под капюшона ослепительной улыбкой, и женщина на нее тут же откликнулась:
– Щедро…
Всего одно слово, а музыки в нем куда больше, чем в иной песне.
– Ко мне твое предложение тоже относится?
Изогнув черную бровь, она приподняла уголки губ, однако обещанной ими улыбки я не дождался.
– А как же! Дэннил, этой даме – все, что она пожелает. – Повернувшись на табурете, я откинул капюшон и взглянул на певицу. – Ужасно, что я не знаю твоего имени.
– Что ж, мне жаль, но придется тебе на некоторое время смириться с этим неприятным ощущением. – Она нахмурилась. – Кстати, я рассчитываю на новые сказания, только пусть они будут не хуже сегодняшнего. Хотя, боюсь, больше у тебя в запасе ничего не найдется. – Она сверкнула сочувственным взглядом из-под длинных ресниц и положила руку мне на плечо.
– И мне жаль. Жаль, что не расслышал, как тебя зовут. – Я сжал ее пальчики в своей ладони.
Женщина быстро высвободила руку и сделала несколько скользящих шажков назад, проведя пальцем по поверхности стойки.
– Не припомню, чтобы я его вообще произносила. – Певица подарила мне широкую, исполненную внутреннего жара улыбку, замурлыкала какой-то мотив, и мои вопросы испарились сами собой. – Все же, вполне возможно, свой шанс ты получишь, – добавила она с лукавым взглядом.
Подошел Дэннил и поставил перед моей собеседницей хрустальный бокал с плескавшимся внутри светлым янтарным напитком. Наверняка знал ее предпочтения.
Я сделал мысленную зарубку – на память.
– Благодарю, Дэннил, – произнесла она, не сводя с меня глаз, и сделала несколько глотков.
Странно, но пены на ее губах не осталось – похоже, она к ним не липла.
Рядом остановился мужчина. Пошатнувшись, он случайно толкнул меня в плечо.
– Песню… – Незнакомец оглянулся в поисках поддержки. – Песню, песню! Давай же! Сказание мы уже послушали – прекрасную, настоящую историю. Так красиво ее еще никто не рассказывал. Почему бы не сопроводить легенду хорошей мелодией? Что-нибудь поживее, чтобы у нас высохли слезы.