— Не знаю. Вид дурацкий…
— Ты не говори, девчата любят…
— Ну уж, какая тут белая подкладка!
— Что ж ты будешь делать?
— Инспектор велел подать заявление на имя господина директора. Если он разрешит, могу в куртке ходить.
— Дурацкая история! Не все ли равно, в чем человек ходит. Лишь бы голова на плечах была, а не капуста, — сказал Андрей.
— А вот мой папаша почтеннейший, — усмехнулся Ливанов, — когда у него спросишь деньги на новые сапоги, говорит, что «одежда — сие тлен», а в других случаях утверждает, что человека по одежде встречают.
— Выходит, гимназия не для меня? — спросил Василий и при этом покраснел.
— Это мой папа так говорит. Я, брат, его не очень уважаю, но, увы, родителя не выбирал.
— Да ты не думай, что меня это может смутить. Учиться буду, остальное чепуха.
Голос Василия звучал уверенно, брови сошлись, серые глаза глядели ровно, не мигая.
Хрипло, с надрывом задребезжал в коридоре разбитый звонок, и вся квартира вдруг пришла в движение. По комнатам с лорнетом в руках проплыла полная седая дама. Быстрым взором она оглядела присутствующих. Мальчик младшего класса, лежавший на кровати, положив ноги на железную спинку, вскочил и принялся одергивать куцую суконную курточку.
— Педеля [3] черт принес, — сообразил Ливанов.
— Ну что ж… Еще девяти нет.
— Без четверти, — посмотрел на часы Володька.
В комнату уже входил невысокий человек в мундире министерства народного просвещения. Лицо, испещренное синими жилками, какие бывают у алкоголиков, маленькое и невыразительное. Черные седеющие волосы были зализаны на висках. Большие очки с темными стеклами сидели как маска, и улыбка казалась гримасой. Истинное настроение, которое выражали глаза педеля, оставалось тайной.
Это был старший надзиратель гимназии и одновременно регент хора. Никто не знал, сколько уже лет он служит верой и правдой многочисленным директорам горбатовской гимназии. Это была ходячая традиция, архив воспоминаний. Он был одновременно гонителем всех живых, веселых ребят и трубадуром отучившихся героических поколений. В его рассказах какие-то давно ушедшие из гимназических стен Терещенки, Кривенки, Ковалевы и другие герои местных гимназических мифов казались необыкновенными существами, перед которыми нынешнее поколение не больше чем пигмеи, достойные жалости и снисходительной улыбки из-под очков.
При исполнении служебных обязанностей и в особенности при посещениях квартир это был черствый педант с зорким, умеющим видеть глазом, враг гимназической вольницы, гроза картежников, любителей слоняться вечерами по бульварам и набережным, — словом, всех нарушителей строгого, узаконенного распорядка жизни гимназистов.
— Какое блестящее общество! — приветствовал он вставших и кланяющихся гимназистов. — Чем занимаетесь?
— Пришли товарища проведать… После церкви…
— Ага. Это хорошо. Котельников нуждается в товарищеской поддержке. Что же, читали что-нибудь, о чем-нибудь беседовали? Или, может быть, в картишки перебросились?
— Что вы, Яков Петрович! Да мы короля от дамы отличить не умеем.
— А в преферанс с разбойником играете? — сострил педель, подошел к столу, выдвинул ящик и внимательно осмотрел его.
— Это ваше? — спросил он Котельникова.
— Мое, — сказал удивленный этим обыском Василий. — А что вас там интересует?
— Ничего в особенности. Так вообще… Нам предложено начальством знакомиться с домашним бытом наших учеников. Лю-бо-пыт-но! — протянул он, извлекая из ящика какую-то фотографию. — И неожиданно… Это кто же? Ваша матушка?
На фотографии была изображена полная, красивая крестьянка в платке и дешевеньком ситцевом платье.
— Да, мать, — отрезал Василий.
— А вы не фыркайте, молодой человек, — окрысился педель. — Усвойте себе вежливый тон с гимназическим начальством. А вы, господа, извольте отправляться по домам. Уже девять.
— Прощай, Василий, — со вздохом сказал Ливанов, — до лучших времен. Хотелось поболтать с тобой, узнать, откуда ты, что думаешь, что читаешь, да видишь — девять часов, пора заткнуться. Покойной ночи, господин надзиратель!
— У меня есть имя, отчество, — обиделся педель.
— А вы знаете, как вас в гимназии зовут? — захохотал вдруг Володька, и все трое приятелей поспешили ретироваться.
Андрей и Костя Ливанов дружат еще с первого класса. Гимназическая дружба всегда строится на общности интересов. Оба любят читать, оба признаны классом как заведомые «романтики»… Впрочем, лучше не перечислять. Много общего. Достаточно сравнить первые страницы записной книжки «Товарищ», где курсивом выведены вопросы и где ответы давались обдуманно и одновременно обоими гимназистами.
У Андрея:
1. Имя, отчество и фамилия Андрей Мартынович Костров.
2. Возраст……. 14 лет и 2 месяца.
3. Рост…….. 156 сантиметров.
4. Любимое занятие …. Читать.
5. Любимый герой всеобщей истории……. Ганнибал.
6. Любимый герой русской истории……. Суворов.
7. Любимый писатель (поэт) А. Дюма.
8. Любимая книга….. «Три мушкетера».
9. Любимый цветок …. Астра.
10. Любимый предмет… История и география.
11. Любимый преподаватель… Нет.
12. Любимый товарищ… Костя Ливанов.
13. О каком высшем учебном заведении мечтаете?… Еще не знаю.
У Ливанова:
1. Имя, отчество и фамилия Константин Давыдович Ливанов.
2. Возраст……. 14 лет и 1/2 месяца.
3. Рост…….. 156 сантиметров.
4. Любимое занятие …. Читать.
5. Любимый герой всеобщей истории……. Ганнибал.
6. Любимый герой русской истории……. Суворов.
7. Любимый писатель (поэт) А. Дюма.
8. Любимая книга….. «Три мушкетера».
9. Любимый цветок …. Гвоздика.
10. Любимый предмет. . История и русский язык.
11. Любимый преподаватель … Нет.
12. Любимый товарищ. . Андрюша Костров.
13. О каком высшем учебном заведении мечтаете? Филологический факультет.
Надо, впрочем, заметить, что у Андрея в графе седьмой, рядом с именем А. Дюма, записан А. С. Пушкин, но перечеркнут. При более внимательном просмотре анкеты гимназисты заметили, что вопрос идет не о «любимых писателях», а о «любимом писателе». Евгений Онегин и даже Кочубей никак не могли заслонить в воображении друзей пребывающие в вечном движении фигуры Атоса и д'Артаньяна. Французский романист восторжествовал и остался в одиночестве.
У Ливанова против графы седьмой, на самом берегу обширной кляксы, виднеются буквы «Лер…» и дальше за кляксой — неуверенная буква «в». Можно догадаться, что здесь погребен под слоем чернил М. Ю. Лермонтов.
Суворов прошел единогласно, Ганнибал с трудом. У него были сильные соперники: Александр Македонский, Цезарь и Наполеон. Спор в пользу Ганнибала решил чрезвычайно авторитетный для обоих гимназистов дедушка Кострова — немец-инженер, эмигрировавший в Россию еще в середине девятнадцатого века и прошедший у себя на родине в маленьком саксонском городке суровую классическую школу.
На филологический факультет Андрюша Костров не согласился, несмотря на все уговоры товарища. Это значило стать преподавателем — однообразно и скучно. Но техника не увлекала, юриспруденция — тоже, оставалось не торопиться и ждать…
Страницы «Товарища» у обоих засекречены, постороннему глазу вход воспрещен.
Володька Черный — это не друг, это просто товарищ. Он совсем иной. У него, например, на первой странице «Товарища» написаны всякие глупости и нарисованы рожи.
Но Володька Черный хороший товарищ по прогулкам на Днепр, за город, в поле, в лес и во всех играх и боях, какие разыгрываются на гимназическом дворе. За это ему многое прощается…
Гимназический двор в перемену не то ярмарка, не то обезьянник. Никакой глаз не уследит за этими вихрями, шквалами и ураганами мальчишеской сытой энергии. Дерзость неотработанных мышц, хитрая жажда состязания находят себе выход на этом шумном и бойком спектакле.
Ведущие актеры — это ученики средних классов. Это они без устали показывают свою удаль, ловкость, силу, проворство в борьбе и в играх.
Старшеклассники снисходительно посматривают на четырнадцатилетних чемпионов бега, прыжков, игры в рюхи, в цурки, в мяч. Они с трудом сдерживаются, чтобы не броситься самим в этот веселый водоворот. Но шалости не подходят взрослым юношам, какими они себя считают.
У высокого здания гимназии по асфальтовой дорожке степенно прохаживаются с раскрытыми книжками в руках первые ученики и присяжные зубрилы всех классов, искренне презираемые шумными, растрепанными и беспечными подростками.
Под каштанами, в тени гимназической церкви, на вросших в землю, почерневших от времени скамьях без спинок — кружки ребят вокруг надзирателей и старшеклассников. Здесь ведутся беседы о далеких больших городах, о чужих странах, о городских происшествиях, о поражении царских армий под Ляояном.
Для малышей интереснее всего наблюдать игру в мяч, которой не пренебрегают даже семиклассники. Из дальнего угла крепкие загорелые парни бьют толстой палкой упругий черный мяч, и он летит куда-то вверх, к кучам белых облаков, превращается на секунду в черного жучка, в крошечную точку, чтобы потом упругим ударом упасть с высоты где-нибудь у церкви или у инспекторского флигеля.
К месту, куда вот-вот упадет мяч, сбегается толпа. Мальчишки сшибают с ног друг друга, — каждому лестно поймать мяч на лету, хотя черный кусок резины больно ударяет по рукам.
Зато потом получишь право взять в руки толстую палку и бить мяч, чтобы ловили другие.
В игре в мяч можно поразить товарищей и отличиться.
Заветная мечта каждого игрока — ударить мяч так, чтобы он перелетел весь огромный лысый двор и упал где-нибудь в каштанах или еще дальше, на церковную крышу, или же — предел мечтаний, об этом будут говорить целую неделю — за церковью, на улице. На гимназическом дворе так легко вызвать восторг и презрение! Никакая самая жирная пятерка не доставит столько сладостного удовольствия.