Делая вид, что изучает меню, Дзержинский внимательно наблюдал за полицейским. Вот он подошел к другому, что-то сказал ему, слегка кивнув в их сторону. Другой полицейский скользнул глазами по фигурам сидящих за столиком, внимательно посмотрел на чемодан и пожал плечами.
— Ясно, — негромко сказал Дзержинский, не отрываясь от меню, — их смущает чемодан, но толком они еще ничего не знают.
Ганецкий снова посмотрел на часы — посадка в поезд уже шла полным ходом, через несколько минут должна закончиться. И если они не двинутся с места — полицейские все поймут.
Буфет быстро пустел. Но если они сейчас поднимутся — полиция обязательно задержит их. Вот уже один полицейский направился в их сторону. Он пока еще выжидает чего-то, но хочет быть поближе. Вот он поравнялся со столиком, миновал его…
— Эй ты!
От неожиданности полицейский вздрогнул и остановился.
— Ну, долго мне ждать?! — снова раздался властный голос.
Полицейский обернулся. Один из господ, сидевших за столиком, гневно смотрел прямо на него.
— Вы меня зовете? — нерешительно осведомился полицейский, никак не ожидая, что позовет его тот самый человек, которого он собирался задержать.
— А кого же, черт побери! — не унимался господин за столиком. — Распустились, канальи! Подать шубу, живо!
В первую секунду полицейский опешил, но через мгновение он уже рысцой бежал к столику. А господин продолжал бушевать:
— Поезд вот-вот отойдет, а тут никого не дозовешься — ни швейцара, ни носильщика. Бери чемодан — и живо на перрон! — приказал он вернувшемуся с шубой полицейскому. — Да не зевай!
— Слушаюсь, ваше благородие! — козырнул вконец растерявшийся полицейский, подхватывая тяжелый чемодан.
Он уже понял свою ошибку и мысленно благодарил бога, что не связался с этими важными господами — иначе неприятностей было бы много!
«Господа» шли не оглядываясь, а полицейский покорно трусил сзади. Лишь у вагона один из господ остановился и жестом приказал полицейскому внести чемодан.
— Спасибо, братец, — небрежно бросил господин, когда полицейский уложил чемодан на полку.
— Рад стараться! — гаркнул полицейский, прикладывая руку к козырьку.
За окном давно уже промелькнули пригороды Варшавы, а Ганецкий все еще не мог прийти в себя. Он то начинал смеяться, вспоминая грозный вид «разгневанного господина» — Дзержинского, или ошарашенную физиономию полицейского, то, закусив губу, старался представить себе, что могло бы произойти, не найдись вовремя Дзержинский.
Дзержинский задумчиво смотрел в окно.
— Знаешь, Ян, — сказал он тихо, — когда-нибудь о нас будут писать книги, мы сами будем писать воспоминания. Там будет много хороших слов о наших делах, но, наверное, немногие догадаются написать о находчивости подпольщиков. А ведь это очень важно! У властей против нас — армия шпионов, сыщиков, провокаторов, полицейских, жандармов. Против нас — могучий государственный аппарат. Казалось бы, мы уже давно все до одного должны оказаться в тюрьмах и ссылке. А мы на свободе, мы действуем, мы боремся! Конечно, одной находчивости, для того чтоб быть настоящим революционером, мало, — усмехнулся Феликс Эдмундович, — но без находчивости не может быть хорошего революционера. Ты убедился в этом сегодня, убедишься в этом еще не раз.
Говоря это, Дзержинский даже и не подозревал, как в эту минуту он близок к истине.
В Лодзи среди товарищей оказался предатель. Он сообщил полиции адрес квартиры, где должны были встретиться лодзинские подпольщики с приехавшим из Варшавы Дзержинским. И полиция с утра устроила засаду на этой квартире, Феликс Эдмундович, конечно, не знал об этом.
Подойдя к дому, он остановился и осторожно осмотрелся. Все как будто в порядке, никакой слежки нет. Не торопясь, Дзержинский стал подниматься по лестнице. На площадке он снова остановился, прислушался. За дверью была тишина, «А хозяева дома», — подумал Дзержинский, заметив торчащий из замочной скважины ключ.
Он открыл дверь — и сразу увидел полицейских.
Быстро сообразив, в чем дело, Дзержинский захлопнул дверь, нащупал торчащий из замочной скважины ключ и повернул его. В ту же секунду дверь загудела под мощными кулаками запертых полицейских. Постояв секунду на площадке и поняв, что толстая дубовая дверь и крепкий замок не скоро поддадутся усилиям полицейских, он спокойно вынул ключ из замочной скважины, положил его в карман и спустился вниз.
У подъезда он встретил товарища, шедшего на явочную квартиру.
— Что там происходит? — спросил товарищ, прислушиваясь к непонятным звукам, доносившимся сверху.
— Наскочил на засаду, — усмехнулся Дзержинский, — и пришлось посадить полицейских на время под замок. Не все же нам сидеть за запертыми дверьми!
Потом он коротко рассказал товарищу о случившемся.
— Двери крепкие, замок надежный, — закончил Дзержинский. — Полицейские выйдут не скоро… Но кто знает, что они могут предпринять… — Феликс
Эдмундович секунду подумал и быстро сказал:
— Уйти отсюда мы сейчас не можем. Мы разойдемся в разные стороны и будем ждать товарищей…
Они разошлись, чтобы встретить идущих на явочную квартиру и предупредить их об опасности.
Тщательно подготовленная полицейская операция была сорвана.
КОГДА Я ДУМАЮ О МАЛЮТКЕ НАШЕМ ЛЮБИМОМ, О ЯСИНЕ. МЕНЯ ЗАЛИВАЕТ ВОЛНА СЧАСТЬЯ…
И Я МЕЧТАЮ: …КОГДА ОН ВЫРАСТЕТ, ЖИЗНЬ ЕЩЕ БОЛЬШЕ ЗАОСТРИТ ЕГО ЗРЕНИЕ И СЛУХ И РАСШИРИТ ЧУВСТВО ЛЮБВИ К ЛЮДЯМ, И ОН В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ СОЛЬЕТСЯ С МИЛЛИОНАМИ, ПОЙМЕТ ИХ, ИХ ПЕСНЬ СТАНЕТ ЕГО ПЕСНЬЮ, И ОН ПРОНИКНЕТСЯ МУЗЫКОЙ ЭТОЙ ПЕСНИ И ПОЙМЕТ, ОСОЗНАЕТ ПОДЛИННУЮ КРАСОТУ И СЧАСТЬЕ ЧЕЛОВЕКА.
СВИДАНИЕ
Доктор Генрих Гольдшмидт, он же известный писатель Януш Корчак, он же организатор и директор «Дома сирот» в Варшаве, всегда был очень занят. Дети требовали постоянного внимания и заботы, а надо было еще находить время для молодых педагогов — надо было учить их и самому учиться, надо было писать книги и лечить богатых, чтобы полученные за это деньги отдавать беднякам. Вот почему рабочий день Корчака начинался на рассвете и часто заканчивался далеко за полночь.
Так было и сегодня: поздно вечером он обошел спальни, поговорил с дежурными воспитателями и вернулся в свой кабинет. На столе лежала неоконченная книга — веселая и добрая сказка для малышей. Корчак давно придумал эту сказку, но работа шла с трудом — тяжелые мысли одолевали доктора. А книжку надо было дописать и дописать как можно скорее. Корчак знал, как нужны детям веселые и добрые книжки. Он до сих пор прекрасно помнил, как сам в детстве любил читать такие книжки. А ведь у него детство было куда счастливее, чем детство его воспитанников: Генрих родился в богатой семье, жил в роскошной квартире, его окружали няньки и прислуги… Но счастливое детство быстро пролетело — умер отец и наступила бедность. Однако Генрих никогда не забывал о книгах, о хороших, учивших добру книгах. Не забывал и в полуголодные студенческие годы, не забывал и потом, когда к нему пришла врачебная слава.
Вместе со славой пришли деньги. Он уже мог бы быть богатым, очень богатым человеком, если бы еще давно и на всю жизнь в душу его, в сердце не вошли дети. Им отдал он все свое время, всю свою любовь. Для них он работал без устали, не зная ни покоя, ни отдыха. Для них он писал книги, для них жил. Но как трудно делать добро, как трудно воспитывать честность, когда вокруг столько злобы и лжи, вражды и горя!
Даже то, что он организовал дом для больных сирот, то, что содержит этот дом на свои средства, что лечит детей, воспитывает их, учит добру, — даже это вызывает у многих злобу и ненависть! Чего стоит одна лишь статья, напечатанная недавно в газете!
Конечно, у него есть и друзья — друзья писателя Корчака и доктора Гольдшмидта. Они есть и в Польше, и в России, и во многих странах…
Задумавшись, Корчак не сразу услышал, как в кабинет вошла служанка и сказала, что какой-то человек срочно просит принять его.
— Больной? — спросил Корчак, взглянув на часы и машинально отмечая, что уже скоро полночь.
— Нет, он не похож на больного, — пожала плечами горничная.
— Все равно проси.
В кабинет быстрой походкой вошел высокий человек с небольшой бородкой и удивительно ясными, почти детскими глазами. Доктор сразу обратил внимание на эти глаза.
Вошедший поклонился и, не называя своего имени, извинился за столь поздний визит.
— Если человек приходит в полночь, значит, ему это очень надо, — жестом прервав собеседника, сказал Корчак.
— Спасибо, — незнакомец еще раз поклонился, — мне действительно очень надо было попасть к вам. — Он секунду помедлил, видимо не зная, как начать.
— Помните ли вы, доктор, что некоторое время назад вы получили открытку из-за границы от незнакомого человека с просьбой устроить его сына, родившегося в тюрьме, в ясли…
— Помню. Ребенка поместили в частные ясли мадам Савицкой — это сын Феликса и Софьи Дзержинских, — кивнул Корчак, — мальчик по имени Ясик.
— Да, да, Ясик, — почти крикнул пришедший, но тут же взял себя в руки и продолжал: — Меня просили поблагодарить вас, пан доктор, от всей души поблагодарить за участие. Я понимаю, — человек снова стал волноваться, — я говорю не те слова. Но какими словами можно передать благодарность родителей, ребенка которых вы спасли.
Корчак покачал головой.
— Спасать людей — а дети это самые лучшие люди — моя профессия. Но я думаю, вы пришли ночью не за тем, чтоб поблагодарить…
— Вы правы, доктор. Я пришел просить вас еще об одном огромном одолжении. Помогите мне увидать Ясика. Я… я его дядя… Со стороны отца.
— Я так и понял. — Корчак внимательно посмотрел на гостя. — Вы — дядя. И завтра вы сможете увидеть своего племянника.
— Нет, пан доктор, завтра я не смогу этого сделать… Я на рассвете уезжаю.
— Но сейчас ночь, дети спят. Нельзя же будить ребенка.
— Нет! Ради бога, не надо будить. Я просто посмотрю на него, на спящего хотя бы, — добавил он тихо. — Вы можете это сделать, доктор?