и будет гореть в аду вместе с самыми страшными еретиками, имена которых были аккуратно перечислены. Патриарх и его сторонники прокляты навечно и будут страдать «от Сатаны и его ангелов до тех пор, пока не раскаются. Аминь, аминь, аминь». Сказав это, Гумберт повернулся и вышел из храма, остановившись у дверей Св. Софии лишь для того, чтобы стряхнуть пыль с сандалий. После этого он повернулся к прихожанам и торжественно объявил: «Пусть Господь увидит и рассудит»{43}.
Это был самый худший момент в отношениях Рима и Константинополя – Великий раскол. Взаимная неприязнь Востока и Запада христианского мира была отныне фактически узаконена. Например, в 1078 году папа Григорий VII издал буллу об отлучении от церкви императора Никифора III Вотаниата, хотя у нового императора не было никаких контактов с Римом; через три года папа поступил подобным образом по отношению к Алексею I Комнину, после того как последний сверг Никифора{44}. Примерно в то же самое время папа не только санкционировал нападение на Византию, но и передал главнокомандующему знамя, под которым следовало идти в бой против армии императора ромеев. Более того, папа назвал главу армии, Роберта Гвискара, законным кандидатом на императорский трон в самом Константинополе, хотя этот норманн не имел ни собственных претензий, ни реальных шансов на то, чтобы стать византийским императором{45}.
Вот таким был исторический контекст клермонской проповеди Урбана II. Источники не оставляют сомнений в том, что папа внимательно следил за страданиями христиан в Малой Азии и гонениями на восточные церкви – иными словами, на церкви, следующие греческим обрядам и ритуалам{46}. Что же стало причиной столь решительного поворота в отношениях между Римом и Константинополем? Новая политика связана с борьбой папы за влияние на церковь в конце XI века и, в частности, со слабыми позициями Урбана II на Западе.
Взойдя на папский престол, Урбан II четко осознавал, что Климент III и его покровитель Генрих IV его переиграли. Ему пришлось наводить мосты везде, где это только было возможно. Одним из первых шагов, предпринятых Урбаном II, стал поиск путей примирения с Константинополем. Вскоре после своего избрания папа отправил в столицу империи небольшую делегацию для обсуждения деликатных вопросов, спровоцировавших раскол за тридцать лет до этого. На аудиенции у императора они «в мягкой и отеческой манере», как выразился один из современников, рассказали о проблемах, упомянув среди прочего такие темы, как использование в соответствии с греческим ритуалом квасного хлеба, а также удаление имени папы из константинопольских списков для поминовения во время литургии (диптихов), где перечисляются епископы, как живые, так и покойные, которые находятся в общении с церковью{47}.
Император Алексей I в прошлом был военачальником, имел спартанские привычки и серьезно относился к вере – старшая дочь императора писала, что он часто допоздна не ложился спать, глубоко погрузившись вместе с супругой в изучение Священного Писания{48}. Алексей I выслушал послов папы и приказал созвать собор для обсуждения высказанных ими претензий, включая жалобы о закрытии в столице церквей латинского обряда, что мешало выходцам с Запада, проживавшим в городе, участвовать в литургии. Император также лично председательствовал на встрече, на которой присутствовали константинопольский и антиохийский патриархи, два архиепископа и восемнадцать епископов, и попросил рассмотреть документы, относящиеся к решению об удалении имени папы с диптихов. Когда Алексею I сообщили о том, что таких документов не существует и, более того, что для отсутствия имени папы на диптихах нет канонического основания, он приказал внести его в соответствии с обычаем{49}.
Но на этом Алексей I не остановился. Через послов он передал папе приглашение прибыть в Константинополь, чтобы положить конец спорам, которые нанесли церкви в прошлом такой ущерб. В послании, заверенном золотой императорской печатью, он предложил созвать особый собор, в состав которого вошли бы греческие и латинские священнослужители, для обсуждения основных противоречий между Востоком и Западом. Со своей стороны император обещал придерживаться достигнутых договоренностей, чтобы достигнуть единого определения церкви Господней{50}.
Патриарх Константинопольский Николай III Грамматик в октябре 1089 года написал отдельное послание папе, выразив свое восхищение тем, что Урбан II стремится положить конец разногласиям в церкви. «Папа ошибается», – учтиво отмечал Николай III, полагая, что патриарх лично испытывает неприязнь к латинянам. Он также ошибается, если думает, что столичные церкви, следующие западным обрядам, были закрыты; на самом деле живущие в Константинополе выходцы с Запада могут участвовать в литургии по латинскому обряду. «Мы желаем от всего сердца более всего на свете единства церкви», – писал патриарх{51}.
Эти меры создали почву для возобновления диалога с Римом и заложили основу для перестройки Византийской империи в преддверии Первого крестового похода. Высокопоставленному византийскому священнослужителю Феофилакту Гефаисту было поручено подготовить документ, который осторожно преуменьшал важность различий между греческими и латинскими обрядами, чтобы успокоить опасения византийских священнослужителей. Эти различия в большинстве своем – пустяковые, писал Феофилакт. Латинские священники соблюдали пост по субботам, а не по воскресеньям; они же неправильно постились во время Великого поста; в отличие от православных священников, они не носили кольца на пальцах; они стригли волосы и брили бороды; они не одевались в черное на время литургии и носили яркие шелковые облачения; они неверно преклоняли колени; наконец, в отличие от греческих монахов, которые были строгими вегетарианцами, они с большим удовольствием ели свиное сало и разные виды мяса. Все эти проблемы, как утверждал священнослужитель, можно было бы легко решить, то же самое относится к вопросу использования квашеного хлеба в евхаристии{52}. Он признавал, что добавление филиокве к Символу веры было намного более серьезным противоречием и те, кто признает истинность этого положения, сгорят в адском пламени{53}. Тем не менее он по-прежнему надеется на то, что филиокве будет удалено{54}.
Целью этого осторожного изменения позиции было ликвидировать раскол между Константинополем и Римом, причем не только в вопросах религии, и заложить основу для политического и даже военного союза. Этот момент является важной вехой в предыстории Первого крестового похода. Сыграли переговоры свою роль и в прозвучавшем через несколько лет обращении папы к европейскому рыцарству о походе на защиту Византии.
Урбан II быстро отреагировал на позитивные сигналы из Константинополя. Он отправился на юг, чтобы встретиться с одним из своих немногочисленных сторонников, графом Рожером Сицилийским, и попросить его поддержки и одобрения политики улучшения отношений с Византией. Граф Рожер уже давно был встревожен агрессивными действиями Генриха IV в Италии. В середине 1080-х годов некоторые сторонники германского императора призвали его идти походом на Константинополь и затем на Иерусалим, где его будут ожидать пышные церемонии коронации, по пути он должен также утвердить свою власть над норманнами, подчинив себе Апулию и Калабрию. Последняя принадлежала графу Рожеру{55}. Узнав о предложении Алексея I провести собор, призванный уладить отношения, Рожер дал недвусмысленный ответ: папа должен на нем присутствовать и избавить церковь от Великого раскола{56}.
Именно такие слова и хотел услышать Урбан II: они давали ему возможность взять на себя роль человека, восстановившего единство церкви. В контексте борьбы Урбана II с Климентом III этот прорыв был просто бесценен – и Климент III это знал. Он получил информацию о контактах своего соперника с Константинополем от Василия Калабрийского, сурового византийского священнослужителя, недовольного тем, что Урбан II не позволил ему занять пост епископа в Южной Италии. Василий присутствовал на заседании собора в Мельфи осенью 1089 года, на котором ему разъяснили, что он получит пост в Реджио, если признает власть папы. Придя в ужас от того, что двое его коллег пошли на это, Василий взорвался от гнева{57}. В его глазах Урбан II был недостоин занимать папский престол, так же как и его «трижды проклятый» предшественник Григорий VII. Василий отправил патриарху константинопольскому послание, в котором назвал папу трусливым волком, который сбежал, столкнувшись с самыми главными вопросами о христианской доктрине. Он – еретик, который также пристрастился к продаже церковных чинов тому, кто больше заплатит{58}.
Негативная реакция Василия скрывает тот факт, что собор в Мельфи был важным моментом для восстановления отношений между Римом и Константинополем. То, что Василий считал непростительной уступчивостью своих коллег, стремящихся занять церковные должности в Россано и Санта-Северине, было на самом деле самым важным примером нового сотрудничества между папой и Византией в Южной Италии{59}.
Василий взял дело в свои руки. Как только он узнал о жестах примирения, сделанных Константинополем, то сразу связался с Климентом III. Антипапа незамедлительно ответил: «Пожалуйста, быстро перешлите нам письмо нашего святого брата Патриарха Константинопольского, о котором вы упоминаете», – имея в виду инструкции по примирению с Римом, полученные Василием. «Мы также должны ответить ему по предмету, который вызывает такую озабоченность; ему следует знать, что все подготовлено нами в должное время, потому что мы тоже желаем и приветствуем мир и единство»