Впрочем, самого главного шефа – хозяина хозяев – в их группе не видел никто, и никто даже не представляет, как он выглядит. Интересно было бы на него посмотреть. Но шеф даже на связь сам не выходит, только через бабу свою доверенную, через секретаршу, вот ведь как.
За окном замелькали каменные, с новыми блестящими крышами дома – похоже, дачные, но эти дома не были дачными, дачные владения располагались еще далеко, за пределами бетонного окружного кольца, Москва ныне растеклась, расползлась по земле, словно студень, – никогда уже не собрать ее в одну компактную горсть, – Москва стала неуправляемой, и такой она будет еще очень долго. Клоп оценивающе глянул на очередной, выстроенный в стиле «модерн» домик с высокой кирпичной трубой, на которой сидела жирная ворона, вздохнул: хотелось и самому заиметь такой вот домик, в палисаднике разводить цветы, кормить с рук голубей и нянчить на коленке сына, да, видать, не дано…
Клоп вздохнул, взялся покрепче за баранку. Поймав в зеркальце свирепый взгляд Деверя, пригнулся, выводя собственное тело, незащищенную спину из «зоны».
Мальчишка был без сознания, буржуйский домострой за окнами машины кончился, на смену особнякам пришли современные безликие девятиэтажки – собственно, это были те же хрущобы, что в большом количестве ставили на земле в пятидесятых – шестидесятых годах, только поновее да малость получше. Самую, впрочем, малость. Заблудиться в них ничего не стоило.
Если сейчас пацаненок очнется и, глянув в окно, что-то засечет, то никогда не определит, что именно он засек. Окраины Москвы всегда были безлики.
20 сентября, среда, 9 час. 10 мин.
Вика показалась ему сегодня необычно яркой, горячей. Белозерцев даже застонал от какого-то странного отчаяния, от неверия – неужели он обладает этой женщиной? Он был растроган, был благодарен судьбе за Вику, за то, что не прошел тогда мимо мрачной сталинской высотки, оседлавшей Смоленскую площадь, а ведь мог промахнуть мимо на машине, мог пройти по противоположной стороне улицы и не заметить Вику – все могло быть, но судьба распорядилась так, чтобы он ее увидел.
– Как ты ко мне относишься? – неожиданно, возвращая его с небес на землю, спросила Вика.
– Лучше всех! – совершенно бездумно и по-детски счастливо ответил Белозерцев.
– Значит, никак, – помрачнела Вика.
– Разве я не предложил тебе отдых на Сейшельских островах?
– Одесская манера – вопросом на вопрос, – Вика усмехнулась. – И где только ты этому научился, Белозерцев?
Белозерцев не раз замечал: когда Вика начинает сердиться на него – называет не по имени, а по фамилии. В другой раз он обязательно сделал бы ответное движение, достал бы из кармана какую-нибудь золотую побрякушку, брошку или кулончик на тоненькой изящной цепочке, быстро бы свел все на нет – женщины от золота тают, преображаются на глазах, исключений нет, странно даже, что на них такое колдовское воздействие оказывает довольно невзрачный желтый металл, но сейчас этого не сделал. В нем вновь, как и полчаса назад, неожиданно возникло ощущение тоски, зажатости, некой странной оторопи. Чувство тепла, солнечной яркости, праздника, которое владело им еще две минуты назад, исчезло бесследно.
– О чем ты думаешь, Белозерцев? – словно бы ощутив холод, возникший в душе Белозерцева, проникшись его маятой, спросила Вика. Сделала она это скорее интуитивно, чем от осознания того, что не все у Белозерцева ладно.
– О внеземной цивилизации, летающих тарелках или о ценах на хлеб в Чебоксарах?
– О ценах на хлеб в Чебоксарах, – выплывая из своих мыслей, ответил Белозерцев. – Прости меня, Вика.
Глаза у Вики потеплели, она едва приметно, нежно провела рукой по его щеке:
– Тебе по-прежнему плохо?
– Очень, – признался Белозерцев.
– Ничего не прошло?
– Нет.
Легкая тень проползла у Вики по лицу, она откинулась назад, хрипловато, как-то незнакомо рассмеялась. Белозерцев прикрыл глаза и в который уж раз устало удивился тому, как умеют изменяться женщины.
Сейчас что-нибудь про жену начнет пытать, выспрашивать, какая она, что носит и что ест на завтрак, в какие магазины предпочитает ходить и в автомобиле какой марки ездить?
– Как твоя мымра? – кончив смеяться и обретя нежный серебристый голос, спросила Вика. – Ходит еще по земле?
– Ходит. У тебя что, деньги закончились? – враз сделавшись хмурым, спросил Белозерцев. – Могу добавить энную сумму на кухонные расходы. На кастрюли, спички или, скажем, чистящий порошок. Либо на новомодное средство от тараканов.
Вика улыбнулась, уголки рта у нее поползли вниз, придав лицу капризно-кислое выражение.
– Разве в деньгах счастье?
– Не в деньгах, конечно, но без денег в жизни счастья нет совершенно никакого, – Белозерцев улыбнулся ответно, улыбка у него получилась натянутой, он чуть ли не физически почувствовал ее натянутость и отвернул лицо от Вики. – Знаешь, это раньше заключенные малевали у себя на груди татуировки с бессмертным текстом: «Нет щастья в жизни»!
– Не знаю, в заключении не была, – Вика по-девчоночьи фыркнула, глаза у нее сделались совсем темными, в них мелькнуло что-то неясное – то ли злость, то ли испуг, и Вика поджала губы.
Белозерцев подумал о том, как быстро способна меняться Вика – настроение у нее подобно ветру в поле – то в одну сторону дует, то в другую, то в третью, то вообще зависает в воздухе, и что произойдет в следующий миг, никто не может предсказать: Виолетта – женщина непредсказуемая. Впрочем, такой она не была, такой она стала.
«Собственно, такая не только Вика, большинство женщин такие, они – непредсказуемы», – Белозерцев вздохнул, попробовал перед самим собой оправдать Вику и тут же оборвал себя: а нужны ли оправдания?
Пока было непонятно, куда клонит Вика. Но куда-то она клонит, это точно… Иначе с чего бы такая резкая смена настроений! Белое без всяких причин обращается в черное – стремительно, в считанные секунды – Белозерцев даже глазом моргнуть не успевает…
Без всяких причин… «Без причин ли? – возник в мозгу усталый вопрос. – Не-ет, причина есть, только Вика не выложила ее. Но поскольку она – женщина последовательная, то обязательно выложит. Так что терпи, жди? Белозерцев. Отдыхом на Сейшелах ты от Вики не откупишься – слишком мало, дешево, хотя на самом деле дорого, к Сейшелам надо еще приплюсовать Канары либо основательную пробежку по магазинам вашингтонского Джордж-тауна и золотой презент весом килограмма в полтора. Гос-споди, и еще эта непроходящая иссасывающая тоска – откуда она? Почему не проходит? И это дурацкое преследование “яичного желтка”, которое Боря сумел удачно пресечь… Все напластовалось, собралось в одну кучу, спрессовалось, одно наползло на другое, селедка влипла в джем, джем смешался с горчицей, горчица пристала к куску рыбы, рыба к мясу, а к мясу приклеился большой кусок халвы».
– Скажи, пожалуйста, ты хотел бы иметь ребенка? – неожиданно спросила Вика.
– Хотел бы, – не колеблясь, ответил Белозерцев.
– И я хотела бы. У тебя ведь есть уже ребенок?
– Как будто ты не знаешь! Есть… Сын.
– Я тоже хочу сына, – тихо произнесла Виолетта.
Белозерцев резко откинулся от Вики, словно хотел рассмотреть ее со стороны – эта мысль была неожиданна, как удар током, он об этом не думал, скорее наоборот; он всегда считал, что такой красивой женщине, как Виолетта, ребенок только будет помехой, – почувствовал внутри секущий жар, ему сделалось жаль себя, как и жаль Вику: как же он упустил такой сюжетный ход, как же его не просчитал? Он пристально посмотрел на Вику, сглотнул что-то липкое, противное, возникшее во рту, проговорил почему-то шепотом – наверное, потому, что у него не стало голоса:
– Чтобы иметь ребенка, тебе надо выйти замуж.
Вика также спросила шепотом, в унисон Белозерцеву:
– За кого? За тебя?
Белозерцев отрицательно потряс гловой – жест был хотя и машинальным, но очень поспешным и оттого обидным, и Вика не выдержала, прикусила зубами нижнюю губу:
– Что, неужели твоя Матрена Терентьевна лучше меня?
– Да не Матрена она, Вика, и не Терентьевна…
– Мне все равно.
– А мне, Вика, нет. Понимаешь? – он приблизился к Виолетте, лицом к лицу, потерся лбом о лоб, почувствовал, как гладка и тепла у нее кожа, увидел совсем рядом Викины глаза, ощутил жар в висках и в глотке. – Эх, Вика, Вика… Ну что же ты со мной делаешь!
– Сегодня я поняла – просто почувствовала это физически, раньше этого у меня никогда не было, что я начала стареть. Внешне это неприметно, но внутри… Внутри, как говорил один пятнисто-лысый пряник: «Процесс пошел…» Процесс, дорогой Вава, к сожалению, пошел, он идет – от наших лет ни ты, ни я не сумеем скрыться. Природу не обмануть.
– Какой возраст, Вика, о чем ты говоришь? Ты выглядишь на восемнадцать лет – на восемнадцать! Ну, может быть, на восемнадцать с небольшим хвостиком, – стал убеждать ее Белозерцев, – ты вообще указница, с такими опасно знакомиться – это карается законом.
– В каком смысле карается?
– В смысле несовершеннолетия. По старому указу, принятому еще при царе Горохе Свекловиче, за приставания к малолетним полагался приличный срок.
– А-а-а, – насмешливо протянула Виолетта.
Белозерцев отер ладонью лицо – словно бы снял со лба, со щек некую странную налипь, осеннюю паутину – что-то мешало ему, одно накладывалось на другое, плохое настроение на тоску, внутренняя боль на внутреннюю боль, он никак не мог избавиться от удручающего состояния, навалившегося на него, никак не мог прийти в себя, и это раздражало его. Белозерцев думал, что визит к Вике принесет облегчение, а он облегчения не принес. Наоборот, ему стало хуже.
– Значит, так, Вика… – проговорил он тихо, прислушиваясь к самому себе, – тебе надо выходить замуж.
Вика, глядя на Белозерцева, согласно наклонила голову, Белозерцев отвел глаза в сторону – слишком уж острым, испытующим сделался взгляд Вики, зрачки даже стали похожи на шляпки хорошо откованных гвоздей.