На берегу показалось животное еще необыкновеннее его самого. Новый пришлец был тридцати пяти футов в длину, и его тяжелое тело опиралось на такие короткие и согнутые ноги, что он полз, почти касаясь животом почвы. Его маленькая голова, опущенная к земле, походила на голову ящерицы с плоским черепом; его рот заходил дальше глупых глаз. От затылка начиналась оборонительная броня. По всей громадной арке спины до задних ляжек и до половины толстого хвоста бежал ряд громадных стоячих плоских роговых пластин с остроконечными концами и заостренными краями. Самые большие из этих пластин прикрывали центр спины, поднимались каждая на три фута и были почти такой же ширины. Там, где меньшие пластины кончались — на середине хвоста, они заменялись восемью громадными, заостренными в иголки шипами, сидевшими попарно; главная пара имела около двух футов длины. Кожа чудовища была покрыта чешуей и роговыми выпуклостями, ярко окрашенными в черный, желтый и зеленый цвет; благодаря этому, его странное тело было мало заметно среди резких теней и пятен света в зарослях папоротников, служивших его жилищем.
Исполин диплодок нервно задвигался и попятился от него, когда новый пришлец, казалось, решил подойти к воде.
Но и новый посетитель не был спокоен… Его тревога скоро объяснилась. Огромными прыжками за ним неслись два динозавра, которые не нравились наблюдателю, лежавшему среди тростников. Они появились по обеим сторонам пятнистого стегозавра, который остановился, напряг все мышцы и так втянул голову в широкие складки кожи на шее, что только из-под первой чешуйки брони выставлялся его острый кусающий клюв. Один из двух нападающих грозил ему с фронта, другой поспешно и ловко кинулся на его заднюю дугообразную ногу, стараясь выдернуть ее наружу и уронить врага на бок.
В то же мгновение застучала кожа, покрытая пластинами, и вооруженный хвост взмахнулся с изумительной быстротой… Один из нападающих взвизгнул: три из гигантских шипов стегозавра вонзились в него.
Он царапался, извивался, стараясь освободиться, а его товарищ смело кинулся ему на выручку, ударив на незащищенный бок стегозавра. С ужасным ворчанием великан упал на бок. В то же время его толстые передние лапы сжали нападающего и до такой степени давили и разрывали его, что он был рад, когда вырвался.
С отрывистым звуком, вроде кашля, он отскочил подальше, а его товарищ, сошедший с зубцов, уныло потащился по берегу к лесу, оставляя позади себя длинную кровавую полосу. Второй динозавр мрачно последовал его примеру. Торжествующий стегозавр тяжело перекачнулся, снова стал на ноги, сердито хрюкнул, потряс своими бронями, помахал страшным хвостом, точно желая убедиться, что все в порядке, и пошел в другую сторону леса, очевидно забыв о воде.
Между тем колосс-диплодок, наблюдавший за битвой, вылез на берег, подвернув под себя бесконечный хвост и лег погреться на знойном солнце. Он начинал осваиваться с новым местом, в котором поселился, начинал верить в свою силу. Его глаза прикрылись пленчатыми веками, и еле глядели на колышущиеся заросли на поверхность воды, которая время от времени вскипала от быстрого движения какого-нибудь невидимого исполина — акулы или ихтиозавра.
В тяжелой жаре полуденного зноя, юный мир затих. Летучие ящерицы закутались в свои крылья и, немые, неподвижные сидели на стенах из красных скал.
Слышался только легкий шелест тростников, да внезапное жужжание больших насекомых, случайно проносившихся вверху.
За отмелью там, где древесные папоротники и каламарии росли особенно густо, листва бесшумно раздвинулась на высоте двадцати футов от почвы, и оттуда выглянула страшная голова. Ее челюсти были длинны, массивны и вооружены громадными зубами, изогнутыми, как турецкие сабли. Над пылающими глазами свешивались костистые пластинки, и на морде поднимался один длинный и острый рог. В течение нескольких минут страшное существо смотрело на спящего колосса; потом прокралось бесшумно к отмели.
В общем, это чудовище походило на других кровожадных динозавров, отличие составляли только рог на храпе да броня над глазами. Зато он был гораздо больше, достигал длины тридцати пяти футов, и его сложение казалось крепче. Бесшумно, но, по-видимому, неуклюже покачиваясь, подняв хвост кверху, чтобы он не тянулся и не двигал камни, хищник подкрадывался к дремавшему диплодоку…
В уме мирно спящего колосса зашевелилось смутное предчувствие опасности. Он боязливо поднял голову. Рогатый гигант весь сжался и двумя громадными прыжками подскочил к нему. Хвост колосса страшно бичевал воздух, но нападающий миновал его, вскочил на плечи жертвы и запустил свои страшные клыки в основание ее колоннообразной шеи.
В первый раз колосс потерялся от ужаса. Из его пасти вырвалось пронзительное, тонкое мычание, до нелепости тонкое при такой гороподобной фигуре. Он изогнул шею в змеиные складки и стал судорожно бить кольцами хвоста. Но челюсти врага не ослабевали, и железные когти по-прежнему не выпускали его тела.
Несмотря на многопудовую тяжесть, давившую плечи диплодока, он поднялся на задние лапы и постарался перекинуться на тело врага. Но мародер ловко из бежал ушиба и при этом не отпустил жертвы. Весь окровавленный, диплодок опять закричал, разбудив дремавших летучих ящериц, быстро кинулся в воду и унес с собой своего страшного противника, который вместе с ним скрылся под окровавленной пеной.
Рогатый гигант, сам отличный пловец, в воде был как дома; однако, в этом отношении он не мог состязаться со своей добычей. Отказавшись разжать лапы, он был унесен в глубину: там колосс стал быстрым, ловким и сумел умно опрокинуться на врага. Принужденный разжать когти, динозавр нанес диплодоку удар рогом, погрузил его в бок исполина, потом выскользнул из-под него.
Динозавру пришлось подняться на поверхность воды, чтобы дохнуть воздухом. Он колебался, не желая бросить борьбы, но и не желая подвергаться новой боли в глубине. И вот, на расстоянии футов сотни от себя, он увидел кроткую маленькую голову колосса, по-видимому, плывшую по течению, устремив на него тревожный взгляд. Но она мгновенно исчезла и внезапное страшное волнение, а потом водяной след, уходивший с необыкновенной быстротой, показали ему всю бесплодность преследования. Он отправился к берегу.
Жестоко раненый диплодок плыл, оставляя за собою кровавый след. Наконец, на середине залива, далеко от обоих берегов, далеко от ужасов, ютившихся в лесах папоротника, тянулось несколько акров залитой низины, поросшей высокими зелеными тростниками.
Диплодок торопливо двигался по болоту то вплавь, то по колени в воде, считая, что это удобный для него приют и отличное пастбище. Но раны его жестоко болели. Вот он завидел продолговатый, узкий островок и вылез на него. Его ноги вязли в мокром песке; когда же он остановился, то почувствовал, что предательская мель медленно засасывает его.
В ужасе диплодок стал биться, чтобы вернуться к воде, но его усилия еще глубже заставляли погружаться бедного колосса. Он поднялся на задние ноги — и немедленно провалился в песок до бедер. Он упал вперед, — передние лапы его погрузились до лопаток.
Судорожно колотя песок хвостом, гигант поднял голову и жалобно закричал.
Его усилия привлекли страшных мрачных птиц; они спустились и скоро покончили с ним. Песок медленно поглощал изумительно громадный скелет погибшего диплодока, заключая его в свои недра на полмиллиона лет.
А. РомановскийСлоновий «дедушка»
I. Первые следы
Пароход словно в прятки играл с дальним городом, скрываясь в речных излучинах и забегая за дубовые рощицы. Сож, как и все малые реки, вертляв и поэтичен: то над самым омутом свиснет сочно зеленая шапка леса, то в реку врежется желтый нож косы, и на ней, сонно нежась, застынут цапли и аисты, то широким фартуком округлится песчаная отмель с паутиной просушивающихся сетей и рыбачьими биваками. И оттого, что берега были близко и на палубу доносилось мычание коров и голоса береговой жизни, на пароходе казалось уютнее. Да и сам пароход вел себя немного по-домашнему: возьмет, да и ткнется кормой прямо к обсыпающейся береговине. Капитан кричит: «Живо!», и неизвестно кому: причальщикам ли, матросам или пассажирам, суетливо пробегающим по перекинутой доске. А на берегу — пестрые толпы встречающих и любопытствующих. Мальчишки-шутники после отвала подхватят конец причальной веревки и потянут ее вперед, на толпу, подрезая и сваливая людей. Гомон, взвизги, смех…
Мы со спутником сидели наверху, на открытой палубе. Рядом с нами, на скамье примостился смоленский бородач с мешком и плотничьими инструментами, лезвия которых были закручены соломой и тряпками. Он ехал очевидно на заработки. Уж несколько раз, жмурясь от воды и солнца, он порывался заговорить с нами. На его озабоченном лице без слов был написан вопрос: «А что слышно про заработки?» Наконец, поправляя мешок, он как бы вскользь спросил:
— Далече едете, товарищи?
— Да вот куда охота заведет, — говорю я.
— По бекасу али по утям ходите? — допытывается он.
— Нет, мы за мамонтом, — улыбаюсь ему. Он недоуменно глядит.
— Это где же он — спод Киевом али на низу?
— Нет, дядя, он в земле. Тысячи лет в земле лежал, — объясняю я.
Бородач смотрит на меня долгим испытующим взглядом, потом надвигает картуз, отворачивается и недоверчиво косит глазами, словно хочет сказать: «Чудные люди! То ли в глаза смеются, то ли взаправду чудят. А толку от них пожалуй ни на грош». — И он отодвинул от нас свой мешок.
К вечеру пароход добежал до Днепра. Впереди, на полыхающем фоне заката четко обозначилась линия высокого правого берега. Горным гнездом наверху сгрудилась кучка домиков. Это Лоев. Пароход словно обрадовался большой воде: загудел, задымил, встрепенулся и весело нырнул в вечерние речные дали, навстречу кое-где мерцающим сигнальным огонькам.
Спустилась ночь, и берега утонули во мраке. Мир упростился: над головой была бездонная чернь с бисером звезд, под ногами — площадка, уходящая вперед, а в теле — одно чувство мягкого движения. После разнообразия дня не хотелось расставаться с этим полудремотным ускользающим ощущением. Неожиданно справа, из темноты донеслись слова, которые вмиг расшевелили потухавшие мысли. Как н