Он горько засмеялся, выплюнув воду.
– Тихо! – шепнула Крыса.
Но с берега их уже услышали: слово бежит по воде быстрее, чем по суше.
– Скажи перед смертью, глупый Беркут, чему ты смеялся?
И она быстрее, уже не таясь, забила ногами по воде. Несколько острог[5] блеснуло в прибрежной тьме, заскрипел песок, и глубокие бревна, как всплывшие рыбы, закачались у светлой отмели.
– Они думают, что нашли храброго Беркута! А мое сердце сделает их еще слабее.
Девчонка вдруг резко ударила своей мокрой ладонью по шее Рика:
– Что ты висишь, как мокрая падаль? У тебя вместо сердца – сусличья лапа! Возвращайся к Уткам, Заморыш! В твоих жилах не кровь, а моча старого пещерника…
Рик зарычал от негодования. Никто в целом мире не мог оскорбить его сильнее!
Он попытался достать девчонку свободной рукой, но в пальцах его оказался лишь хвост – мокрый и скользкий хвост Водяной Крысы. Он отбросил его с брезгливостью.
Он забил ногами изо всей силы и, перехватывая сучья на выворотне, хотел прыгнуть на девчонку и откусить ей ухо.
Но Крыса была проворнее. Она оттолкнулась от вздыбленного ствола и не пошла на дно, как ожидал Рик, а рывками, как лягушка, стала плыть на расстоянии полукопья.
Просвистела над головой – и вонзилась в затылок выворотню блеснувшая светлой костью острога.
…Их настигали!
В панике Рик уцепился за отбойник, но тут и вторая острога свирепо и жадно вчавкалась в древесное тулово – и матерый сук, за который держался Рик, разлетелся в щепы. Вдруг Беркут ушел под воду, и это спасло ему жизнь.
Когда он вынырнул, на миг ослепший от мутной воды, рядом не было никакой опоры.
– Кры-са-а-а! – позвал он, барахтаясь в воде подранком. Ему показалось, что Крыса давно уплыла и он один-одинешенек в озере. Нет, умирать лучше на твердой земле!
Но вода уже заливала ему рот, ноги и руки тянули вниз, а тело страшно и неумолимо закрутил озерный Дух. Словно понесся он в бешеной пляске вкруг погашенного кострища, замелькали в зеленых крыльях воды лица сородичей, перевернулись горы, и заходили ходуном твердь и толщь – и обрушились, придавив небесной тяжестью. Последний крик озерный Дух унес с собой.
Глава 14. Опасность не миновала
Очнулся Рик от холода, покоя и тесноты.
«Погребалище!» – ужаснулся Рик. Его тело похоронили, засыпав влажной землей, и душа не успела пуститься в последний полет!
Он хотел закричать и позвать Беркутов. Но вместо этого тихо и тонко завыл, царапая ногтями корни. А пальцы неожиданно нащупали худую человеческую руку. Тяжесть легла на сердце Рика: он не один в погребалище?
– Кто здесь? – проскулил он.
Худая рука шевельнулась под его судорожно сжатыми пальцами. И была эта рука теплая, шершавая, с острыми коготками.
– Молчи, заморыш! – услышал он знакомый голос. – Селезни рыщут над нами.
– Селезни?
Он вспомнил жесткий мокрый сук, смертельную пляску в объятьях озерного Духа.
– Где Убейтур, маленькая Крыса? Где брат мой Чун?
– Говори тише. Над нами – враги! Они слушают землю.
И – словно эхо – почуял Рик процеженные толщей земли приглушенные голоса встревоженных Уток.
– Мы в погребалище? – спросил он полушепотом.
Едва слышный смешок был ему ответом. Девчонка острыми ногтями сжала ему запястье. На лоб Рику сыпались земляные крохи – кто-то терпеливо выжидал, переваливаясь по темечку их земляной пещеры.
Шаги стали гаснуть… И девчонка сама отпустила руку Беркута.
– Твой брат, Убейтур, назвал маленькую Крысу новым именем. Теперь я – Визга, Заморыш!
– Не называй меня Заморышем… – стал просить подавленный этой вестью Рик.
– Ты слабее Чуна, ты – слаборукий, Заморыш! Когда я тащила тебя в родовую нору, ты стонал и хныкал зайчонком.
– О какой норе ты говоришь?
– О той, которая тебя защищает. В этих местах жил наш род, отважный род Водяной Крысы! Подобно своему Предку, мы вырыли в рыхлой земле свои норы, а кострища поставили наверху. В каждой норе есть выходы наверх и под воду! Возле моей норы, у подводного выхода, зимой спит, а летом пробуждается водоворот, и я направила выворотень сюда. Я кричала, когда ты исчез, а потом ты чуть не утопил меня, Трясогузка!
Рик хотел возразить, но вдруг понял, что возразить нечего. Все же он пробурчал несмело:
– Я не Крыса, я – Беркут! А Беркуты парят в вышине, змеехвостка!
– Змеехвостка… – опять услышал он затаенный издевательский смешок. – Когда умирал, то раньше смерти ты звал не Беркутов, а Змеехвостку, Крысу!
– Я не знаю, где Беркуты! – огрызнулся Рик.
– Они ждут нас у трех поваленных в ряд кедров: это за Гиблой Топью. Я выдала Убейтуру скрытую тропу через Топь. Убейтур – смелый охотник: он пройдет через всю тропу и не испугается даже болотного Духа!
Рик при этом известии дернулся и во всю ширь открыл глаза, хотя темень стояла непроглядная. Шепотом он спросил, что это за топь и стерегущий её зверь.
– Испугался? Топь – это озеро, смешанное с глиной. Даже те, кто умеет плавать, вязнут и навсегда погибают, провалившись в бучило. Но у нас нет другой тропы: в ногах – озеро, в головах – засада. Тропу через Гиблую Топь стережет дух болота – Черный Чавкарь. В темные ночи он выползает на тропу сушить свой мокрый хвост. И живот его блестит, как речной песок. А когда не ест много дней – он пыхтит, как осенний вепрь. Тогда охотники-Крысы загоняют в Гиблую Топь тура, кустолоба или гривача.
– Но все ваши охотники ушли в нашу пещеру!
– Ушли, – согласилась Визга вполне мирно. – Но старая Крольчиха сказала, что большая вода подняла зверей и живородов из логовищ, лежбищ, нор, и сейчас Черный Чавкарь очень сыт. К тому же, – усмехнулась она в темноте, – он не впустит в свой живот слаборуких.
Глава 15. Встреча на тропе
Убейтур спустил Чуна с плеч на землю.
Отсюда через мшистые кочки начинала свой бег тропа Водяных Крыс, исчезающая в низине.
«Если я не приду к полночи – значит, оба мы погибли с Риком, – сказала ему Визга. – Путь через Гиблую Топь начинай, когда Небесное Копье во мраке упадет через все бучило. Иди по нему и никуда не сворачивай!»
Она передала мешок с припасом. И, скрепя сердце, глядел он вслед, как уходила маленькая чужеродка, уходила спасать его – Беркута! – сородича… И непонятно это, и тяжело. Каждый род за себя стоит – таков обычай. И разве это дело для девчонки: спасать его брата? Но она права: Беркут на воде беспомощен, а маленький Чун сам по себе погибнет.
Он слышал шум, видел шеезеленых молодых Селезней, видел и белошеих – старых, все не уходящих с берега; и в его сердце закралось радостное волнение: что если Рик спасен, а хитрая Крыса просто выжидает… И все же, боясь, что Чун разревется и накличет беду, он отступил к истоку тропы и прождал там до полуночи.
Закрепив на левом бедре мешок, он взял в правую руку боевое копье, сработанное Смелом-кремнебоем.
– Мы в чужих полях, Беркутенок, – сказал он Чуну. – И пока пылает Небесное Око, должны успеть к заболотью. Ужас ночи ждет нас. Но другой тропы нет. Храни нас, Еловник!
И Чун покорно пошел следом. Он прижимался к тени старшего брата и вообще чуть не залезал в нее, как в бесплотную шкуру.
– Не сходи с моего следа, – тихо учил Убейтур, держа копье наизготовку. – Плохо, что ты совсем глупыш: ничего не знаешь, не умеешь, – продолжал он, чтобы подбодрить всегда готового зареветь Чуна. – Сейчас твое место – под шкурой у старой Беркутихи.
Они вступили на узкую холодную тропу. Чернел мох под ногами, за редкими кустами чудились угрожающие пасти. Хрустнула ветка под ногой Чуна, и он жалобно вскрикнул.
– Ты ходишь, как гривач, наступая на всю ступню, – недовольно заметил Убейтур. – А мы должны красться. Хоть Крысы и ушли с полей дичи, но поля остались, и мы не должны сами стать дичью!
Немного погодя Чун робко спросил старшего брата:
– А кто живет там, за черной водой?
– Полуродичи, – ответил охотник, приостанавливая шаг. – Они примут нас в свое стойбище. Но до них далеко.
Чун словно споткнулся о брата. Убейтур замер. Он чутко вслушивался в ночную тишину и вдруг сделал копьем широкий полукруглый взмах: внимание!
Слева что-то заурчало в болоте, и у Чуна от страха защелкали зубы: он сильно закусил ладонь, как учили в роду.
«А что, – думал он, – если это просто гривач, огромный болотный гривач, поедающий мед из дупла и урчащий от удовольствия?..»
Он хотел спросить брата, но урчание стало громче и явственней.
«Сердится! – струхнул Чун. – Точно, это гривач! Когда урчит – спокоен, ворчит – сердится, а как заревет!..»
И Чун заткнул уши от рева проснувшегося зверя!
Убейтур оттолкнул его спиной и сам стал медленно отходить, держа копье в боевом захвате.
А там, в черноте, ворча и гневаясь, шумно вздыхая, ползло что-то и прогибало тропу… Чун ничего не видел из-за спины брата; глупышу казалось, что душа уже оставила его тело и, не разбирая троп, рыщет в испуге среди омертвевших от рева кочек. Странный запах, какой бывает от перепревшей в зной дичины, прыгнул ему на плечи и мохнатой лапой забил рот.
Под легкоступ попала ветка, Чун шлепнулся на тропу и завопил что было мочи. Если бы не младший брат, Убейтур давно бы вернулся назад огромными прыжками. Но Чун копошился во тьме под ногами, и Убейтур приготовился к борьбе.
Черная вода слева заплакала пузырями – и туша неведомого хищника стала всплывать на поверхность. Резкий запах тухлых яиц забил ноздри.
Охотник онемел от удивления: он даже забыл угрожающе зашипеть, как делают Беркуты перед схваткой. Живород, хищник… или сам дух болота – Черный Чавкарь? Всплыли исполинские ребра, лишенные головы… Убейтур глазами пожирал темноту, но головы не было! И вдруг невыносимо яркий свет Небесного Копья ударил сквозь ребра – и пронзил их! Быстро всплывающие пузыри лопались вокруг туши; косой дротик света бил сквозь грудную западню и освещал густые потоки желтой крови, заливавшие тропу. Всего половина туловища всплыла из топких вод – и внезапно струей ударил в небо грозный черный поток… Еще и еще.