– Ты не слишком молод для университета. Осенью тебе будет больше шестнадцати. Поздно думать о школе, по крайней мере о той, которая тебе доступна, – продолжал наступать он. – Что касается твоей матери, разве не здорово сказать ей, что ты пробовал получить стипендию Эллисона и, возможно даже… – он сделал паузу, – что ты победил? Какая радость, какое облегчение для нее! Ты начнешь учиться в университете с более чем достаточными средствами. Тридцать фунтов в год с гарантией на целых пять лет. Подумай об этом, Лоуренс. И не забывай, что я помогу тебе.
Сознательно или нет, но он нажимал на мои уязвимые точки, заставляя с нежностью думать о матери и презирать самого себя, – это была нечестная игра на моих эмоциях, отчего щеки мои зарделись сердитым румянцем, и мне нечего было сказать в ответ.
Он смотрел в сторону, подергивая свою бородку, делая вид, что не замечает моего унижения, пока под конец, сдержанным тоном, не произнес возмутительную и непростительную фразу:
– Полагаю, можешь себе представить, что это значило бы для такого бесполезного старика, как я, если бы я помог тебе получить стипендию Эллисона.
Он что, актерствовал, используя запрещенные приемы, лишь бы захомутать меня? Пин был филологом, знатоком классических языков, эрудитом, но в его жилах текла по преимуществу кровь местечкового патриота. Теперь я думаю, что он верил каждому своему слову. Тогда же мне этих слов было достаточно, чтобы понять: я побежден. И он тоже понял это. Живо поднявшись, он – чувствуя себя свободно в шлепанце и без протеза – прыгнул к встроенному в стену шкафу.
– Тебе нечего пить – бутылка пуста. Я подумал, ты захочешь еще. У меня есть в шкафу. – Он достал лимонад и наполнил чистый стакан. – Если хочешь, есть еще печенье.
Я не хотел ни печенья, ни лимонада, чувствуя, что, посчитав меня взрослым, он теперь обращался со мной как с ребенком. Но я принял это, чтобы выиграть время, собраться с мыслями и, пока мы молчали, избавиться от этого чувства. Я не испытывал ни малейшего восторга от нашей затеи. Он, должно быть, уловил это, потому что сказал мне с повелительными нотками в голосе:
– Теперь внимание. Ты будешь приходить сюда в семь часов вечера три раза в неделю, и мы будем заниматься как минимум два часа. Я набросал план чтения. Вот твои первые две книги: одна – «Общая история Шотландии» Хьюма Брауна[104], вторая – «Пограничные войны» Дункана. – Он сунул мне один из томов и наугад полистал другой. – Ты представить себе не можешь, какое прекрасное время тебя ждет… удивительные люди, о которых ты узнаешь. Подумать только, что мне пришлось тебя уговаривать! Возьмем, например, этого графа Ангуса, по имени Арчибальд Отчаянный[105]. Вот кто был личностью, доложу я тебе. Подвинь-ка стул поближе, и мы пройдемся по нему.
Мы начали изучать героические выходки Ангуса, представителя рода Рыжих Дугласов, то, как он повесил музыкантов короля и получил прозвище Отчаянный. Вопреки всему, мне стало интересно. Как бы себя ни вел Пин за кафедрой учителя, он всегда увлекал и вызывал симпатию. Мне было жаль, когда в девять часов он закончил урок.
– Для начала достаточно. Теперь, помимо чтения, которое я задал, жду от тебя короткий письменный отчет, скажем в пятьсот слов, о том, что мы сегодня прошли. Принеси его в пятницу.
Я встал, пытаясь подобрать правильные слова, чтобы выразить свою готовность заниматься. Как я мог так упрямиться, так трусливо отнекиваться? Но он остановил меня:
– Я тебя знаю, Лоуренс. Пожалуйста, никаких восторгов. Это тяжкий труд.
С книгами под мышкой я пустился в свой обычный спринт по парку, а затем, настолько мне не терпелось возобновить знакомство с пограничными разбойниками, я бегом припустил назад к «храму тамплиеров» по берегу реки, далее по пустынным улицам и слабо освещенным переулкам, слыша за собой эхо своих шагов, между темными ангарами доков, пока наконец я не оказался в своей комнате, в постели со свечой и раскрытой книгой на коленях.
Глава двадцать восьмая
Наконец наступило долгожданное воскресенье. Хотя я встал около семи, я, как обычно, отправился с миссис Тобин на утреннюю, в десять часов, мессу в церковь Святого Малахии. Эта церковь в беднейшем районе города по соседству с нами так и ассоциируется в моей памяти с очередями женщин в платках и вечным кашлем. Но миссис Тобин она нравилось, у нее были друзья среди прихожан, и я всегда сопровождал ее. Вообще-то, в это исключительное утро я подумывал о том, чтобы сходить на девятичасовую мессу, тогда около десяти я мог бы уже быть в Кресент-парке, но, помня о намеке Норы не появляться слишком рано, я решил, что мне лучше оказаться там около одиннадцати часов. Пусть далее я и засомневался – не поздно ли.
А в действительности университетские часы отбивали одиннадцать ударов, когда я, в наилучшем своем виде, позвонил в подъезд номер девять, нервничая, конечно, но полный приятных ожиданий. Моя преданность стипендии Эллисона больше не вызывала сомнений, но до нее было еще далеко, и ничто не могло заставить меня упустить шанс встретиться с моей обожаемой кузиной.
Возможно, звонок не работал. Я снова нажал на него и стал ждать. Ответа не было. Я еще раз надавил пальцем на кнопку – внутри раздались шаги, а затем открылась дверь, не полностью, но достаточно, чтобы я увидел, что Нора в ночной рубашке и халате. Еще не совсем проснувшись, она сонно моргала… Было похоже, что она чем-то недовольна.
– Это ты, Лоуренс, – сказала она. – Тебе лучше войти.
Затягивая пояс на халате и шаркая в своих пушистых тапочках, она привела меня на кухню, села на край стула и с трудом подавила зевок.
– О Нора! – горестно воскликнул я, однако очарованный ее видом. – Боюсь, я тебя побеспокоил.
Она посмотрела на меня, в раздумье потирая плечо под ночной рубашкой, затем внезапно рассмеялась:
– Не волнуйся, дружок. Я прошлой ночью припозднилась. Провожала нашу компанию. Мисс Донохью уехала в Перт с Терри и Мартином. Но если ты поставишь чайник и заваришь мне чашку чая, я буду в два счета готова.
Показав мне кухонный шкаф, она удалилась в спальню, а я решил устроить ей хороший завтрак. Пока мы жили с мамой, я стал чуть ли не мастером быстрого приготовления разных блюд. Когда Нора вернулась, чай был заварен, кроме того, я приготовил горку тостов и омлет из нескольких яиц.
– Ну ничего себе! – Она посмотрела на результаты моего творчества, украшавшие клетчатую скатерть. – Роскошь. «Критерион» отдыхает. Я хочу поделиться этим с тобой.
– Я уже завтракал, Нора.
– А что у тебя было?
– О, в основном обычная болтанка. Это вроде каши, Нора.
– Тогда можешь угощаться. А этого Лео надо пристрелить. Насмерть.
Она достала еще одну чашку и налила чая. Мы начали с тостов и омлета. Никогда не думал, что завтрак вдвоем может быть таким приятным. Моя кузина, свежая, как ромашка, была еще красивее, чем когда-либо. Все еще с голыми ногами и в домашних тапочках, она была в мягкой белой блузке и короткой юбке из шотландки, в которой преобладал желтый цвет.
– Это тартан Керри, – объяснила она, разглаживая ее на коленях. – Если ты ирландец, ты должен гордиться этим. Скажи прямо сейчас, Лоуренс, что ты хочешь, чтобы мы делали сегодня?
Это были ее цвета, решил я, темные волосы и глаза по контрасту с кремовой кожей, что и делало ее такой очаровательной. Я с любовью смотрел на ее широкий мягкий рот, когда она пила чай, и на ее маленькие ровные зубы, когда она хрустела тостом, такие же белые, как у моего отца, – отличные зубы Кэрроллов.
Я глубоко вздохнул:
– Больше всего я бы хотел… то есть, если ты захочешь… чтобы мы отправились куда-нибудь за город.
– Ах да, ты же не городской мальчик.
Она посмотрела в окно. Солнце ярко освещало белую стену противоположного дома.
– Тем не менее неплохая идея. Уинтон отвратителен в воскресенье. Предположим, мы сбежим к плавучему дому.
– Плавучему дому?
Она наслаждалась моим удивлением. Это, вдруг подумал я, было особым шармом Норы – ее способность наслаждаться.
– У многих есть плавучие дома на Лох-Ломонде. У Мартина и мисс Донохью, – добавила она, – есть такой, недалеко от Люсса. Для праздников и всякого такого. Да, славно. Возьмем велосипеды, ты можешь взять тот, что у мисс Д., и к часу мы будем там.
Такая перспектива, после нескольких месяцев в трущобах Аргайл-стрит, была настоящим приключением. Я едва мог дождаться, когда мы отправимся.
– Тогда поторопимся, Нора! – вскочил я. – Если хочешь, я вымою посуду и сделаю сэндвичи.
– Никаких сэндвичей, дружок. Тоска смертная. И плевать на еду. Если хочешь прямо сейчас, то поехали, но можно я сначала надену чулки? Вон они – дай-ка мне их.
Пара фильдеперсовых чулок, выстиранных и высушенных, две полупрозрачные ленты, висели на перекладине над кухонной плитой. Я передал их ей – они были легкие, как паутина.
Сидя, она принялась надевать их, искоса следя за мной с явным озорством и еще с чем-то испытующим, читавшимся в ее взгляде из-под опущенных ресниц, с чем-то похожим на искушение, тогда как я изумленно смотрел на неуловимое, но щедро дарованное моему взору мелькание белых бедер под тартаном Керри.
– Ну вот! – небрежно заявила она, поднимаясь и оправляя юбку. – Осталось надеть туфли, и мы выходим.
– Спасибо, Нора, – пробормотал я.
Эта идиотская реплика, возможно вырвавшаяся из моего подсознания как оценка ее маленького спектакля, прозвучала настолько нелепо, что я густо покраснел. К моему облегчению, она, похоже, не обратила на это внимания.
Два велосипеда стояли в подвале. Мы выкатили их во двор и отправились в путь.
Велосипед мисс Донохью, старая модель с высоким рулем и фиксированной малой передачей, без свободного хода заднего колеса, заставил меня попотеть. Мне приходилось крутить педали в два раза быстрее, чем Нора, чтобы не отставать от нее. Спустившись по склону, она устремилась вперед, оборачиваясь и с насмешкой поглядывая, как я, взгромоздившись на высокое сиденье и бешено работая ногами, тарахчу сзади. Я чувствовал, что мисс Д. уже лет сто как не пользовалась этим драндулетом. Но именно такой прогулки мне и хотелось – воскресные дороги были свободны от транспорта, а открытая местность, уже тронутая весенней зеленью, просто пьянила. Боярышник был в цвету, я вдыхал его аромат, когда мы проезжали мимо. На лугах блеяли ягнята, призывая своих матерей. Из-под изгородей уже пробивались примулы и ослинник. Когда мы подъехали к Лоху и покатились вдоль чудесно изогнутого берега, Нора начала дурачиться на велосипеде: