.
– О, пожалуйста, Хозяйка, вы получите все одиомы, какие только у меня есть.
Эй, поосторожней, клоун, не заходи слишком далеко. Я сверкнул в ее сторону улыбкой, постаравшись придать таковой очарование. В любом учреждении это первое правило выживания рядом с сестрой-хозяйкой. И так как я получил небесное послание всего семь месяцев назад, то усердно окучивал Хюльду, вешая ей на уши вдохновенную лапшу, создавая благородных предков, дабы укрепить свой имидж. Так что теперь этот старый огнедышащий дракон, этот ветеран больничных уток, эта жрица Гиппократа в белой сутане была полностью моей, или, точнее, я был ее ясноглазый Junge[129].
– Теперь у нас перерыв на шесть неделя, – размышляла она. – Вы вернетесь к работа аспирантом в Zurich Kantonspital?[130]
– Я буду туда ездить по крайней мере раз или два раза в неделю, – подумав, согласился я. – Начиная со вторника.
– Ах, как хорошо иметь молодой, напористый, научный доктор. Наш бывший Herr доктор был… – она покачала головой, – ein Schrinker[131].
– Das war nicht gut für Sie[132], – ответил я, продемонстрировав свой прогресс в разговорном немецком.
– Nein, aber das ist ein Problem für seine neue Frau[133]. — Прояснив таким образом, что женатые доктора нежелательны в данной лечебнице, она посмотрела на часы, висевшие у нее на груди. – А теперь пойду присмотреть за ваш чай. – Отойдя, она лукаво взглянула на меня. – Вам ведь нравятся сырники с яйцо и хлебный крошка – я их специально для вас готовить.
– Хозяйка, они прелесть… А вы… вы просто прелестница.
Она хихикнула – не удивленная, а просто польщенная.
– При лестнице? Это хорош?
– Лучше не бывает.
Когда она ушла, я вдруг рассердился на себя. Она была по-своему доброй и достойной уважения. И разве я не должен благодарить свою счастливую звезду за пребывание здесь? Наконец-то я в шоколаде после восьми лет всевозможного дерьма в виде общей практики.
Окончив университет в Уинтоне, я отправился в Австралию судовым врачом на грузовом корабле, а затем вернулся в полной боевой готовности для прыжка на Харли-стрит[134]. Довольно скоро выяснилось, чего стоят финансовая и профессиональная составляющие шотландского высшего, низко котируемого образования. Кому ты такой нужен, с огородным навозом на сапогах и кашей, еще не просохшей на губах? Сначала несколько случайных заработков, один в Хайленде у тяжко пьющего члена клана Макклуфов, затем – недолго – ассистентом, а далее – в трущобах Уинтона, где, чуть ли не голодая, я сверхурочно принимал страдающего ожирением старого тунеядца, который пригребал ко мне после выходных, проведенных в Глендрум-Гидро, с кучей карт меню, предлагавших самые разные блюда, тотчас же садился и, пуская слюни на пузо, читал их мне одно за другим.
Затем долгая работа помощником врача в Ноттингеме при довольно смутных видах на партнерство, чему так и не было суждено осуществиться. Но стоит ли расширять сей печальный список: бесконечные часы тяжелых операций, ночные вызовы, медицинские страховки, которые в результате оказывались поддельными, скудная, нерегулярная сухомятка, неравномерное разделение труда под самодовольные тирады: «Да, кстати, Кэрролл, мы с женой собираемся на званый ужин и в театр. Ты не против разделаться с этими тремя последними вызовами, которые только что поступили?»
Но на ужин вывозили не всех жен. «Я часто думаю, доктор Кэрролл, что гроблю лучшие годы своей жизни в Садсбери. Сидни так завяз в своей практике; вам, должно быть, это очевидно – вы такой понимающий для молодого человека». Притом с томным взглядом она отрезает мне лишний кусок тощей баранины под картофельное пюре, пока Сидни зарывался мордой в B. M. J.[135] Бедная, пухлая, увядающая в тоске, я утешил вас лишь добрым словом. Как можно было найти любовь в этих унылых панталонах, каждый понедельник вывешиваемых на заднем дворе Садсбери?
Последний раз я сполна черпанул грязи, когда меня, в статусе врача-акушера Службы медицинской помощи Рондда-Вэлли в Южном Уэльсе, чуть ли не каждую ночь будила сестра-акушерка, – полуодетый и все еще полусонный, я, пошатываясь, брел в сумрачный мир бесконечных шахтерских жилищ, где на ощупь взбирался по лестнице на чердак, накладывал щипцы и тянул, ощущая себя послушным роботом, возможно, ударником на тарелках, в дикой симфонии пота, слез, дерьма и крови.
Стоя утром после такой ночи на бетонном полу центральной больницы, все еще в своем профессиональном облачении, в старом пальто и разваливающихся башмаках, и заворачивая бутылку экстракта спорыньи – эту панацею при нежелающей выходить плаценте – в выдранную из «Ланцета»[136] страницу, я случайно прочел на ней воспаленными глазами рекламное объявление.
Требуется:
для детской лечебницы и санатория Мэйбелле, Шлевальд, Швейцария, на должность заведующего медицинской службой британский врач, одинокий и предпочтительно моложе 30 лет. Желательно знание немецкого и легочных болезней. Предоставляются полный пансион и комфортабельные апартаменты. Зарплата 500 фунтов стерлингов в год, выплачиваемая в стерлингах или швейцарских франках. Дополнительные сведения и формы заявки у Дж. Скригемура, адвокатская контора, Галифакс, Йорк.
Я застыл словно загипнотизированный, с каким-то предчувствием, что это именно то, что мне нужно, что я хочу и что должен получить. И все же, глядя в грязное окно бесплатного диспансера, над которым на фоне отвалов нависали надшахтные копры, я прекрасно осознавал, что с точки зрения здравого смысла для меня все это нереально. Тем не менее где-то в глубине души у меня возникло странное чувство, что это не случайное вмешательство в мою жизнь, что здесь кроется возможность, специально разработанная для Лоуренса Кэрролла, которой я должен воспользоваться. Не раздумывая я сел и написал Дж. Скригемуру.
Ответ пришел через три дня.
Лечебница была создана на средства миссис Беллы Кейли, вдовы богатого владельца текстильной фабрики, поселившейся в Шлевальде с дочерью Мэйбелле в 1896 году. Дочь, хрупкое существо с туберкулезом легких, на короткий срок своей жизни была приговорена к Альпам. Когда через несколько лет она умерла, мать, то ли по сентиментальным причинам, то ли из-за подлинной привязанности к Швейцарии, осталась в Шлевальде, и после ее смерти, согласно завещанию, большое шале было расширено, построена палата на двенадцать коек и еще нескольких небольших шале – все это ради малоимущих британских детей, особенно тех, у кого были слабые или уже поврежденные легкие. Персонал состоял из врача-ординатора, сестры-хозяйки и медицинской сестры-практикантки.
Шесть раз в году в лечебницу прибывали группы детей для поправки здоровья или на каникулы. Нуждавшиеся в дополнительном лечении содержались в этой палате.
Спустя две недели я отправился в Галифакс для собеседования, которое состоялось в офисе Скригемура на Маркет-стрит. Я, естественно, нервничал, но в то же время не терял надежды, поскольку хорошо подготовился и полагал, что меня не будут недооценивать. Четверо других кандидатов сидели в приемной и выглядели вполне убедительно, у двоих даже были лондонские дипломы, разумеется лучше моего, но, пообщавшись, я выяснил, что никто из четверых не говорит по-немецки. И на том спасибо. Прежде чем почтительно постучать по матовой панели двери и войти, я напоследок заглянул в старый разговорник для туристов, который откопал на книжном развале в Кардиффе и в последние десять дней зубрил из него разные фразы.
Комитет состоял из трех членов – самого Скригемура, маленького, сверкающего лысиной и доброжелательного, и двух солидных трезвомыслящих йоркширских бизнесменов. Осмотрев меня с ног до головы, они начали допрос. Я был в своей лучшей форме: спокойный, бдительный, убежденный, сдержанно настроенный на дело, но как личность – скромный, не выпячивающий тех преимуществ, которые я себе напридумывал, дающий возможность узреть со стороны те мои достоинства, которые я сам вроде как смутился бы в себе обнаружить. Да, я признал, что люблю детей, всегда с ними ладил, не только как член большой семьи, но и в своей обширной практике. При упоминании превосходных отзывов о моей персоне мне удалась мина удивления, несмотря на то что две лучшие рекомендации написал я сам. Да, я спокойно согласился с тем, что шахтерский городок Южного Уэльса, пожалуй, не такое уже социально привлекательное поле деятельности для амбициозного молодого человека. Тем не менее, как ни странно, городок стал для меня таковым: я специально выбрал это место для изучения пневмокониоза, добавив через паузу после того, как это заявление их накрыло: «Как вам, джентльмены, известно, эта группа легочных заболеваний включает антракоз, силикоз и туберкулез – которым особенно подвержены работники горнодобывающей промышленности».
За этим хорошо продуманным гамбитом наступила впечатляющая тишина; затем, обменявшись взглядами со своими напарниками, Скригемур заметил:
– Это важный для нас момент, доктор Кэрролл. – Потом, как бы едва ли надеясь на положительный ответ, он прочистил горло и неуверенно спросил: – Полагаю, что вы не очень-то знакомы с немецким языком, доктор?
Я улыбнулся, решив пойти ва-банк. Была не была…
– Aber, mein Herr, Ich können das Deutsch gut sprechen[137].
Это их нокаутировало – никто из них не знал ни слова по-немецки. И прежде чем они очухались, я одарил их еще парочкой более непринужденных, хотя и не особо подходящих к случаю шедевров из моей маленькой зеленой книжицы, произнеся их скороговоркой: