– Нет, спасибо. Меня ждут у Дэвиганов.
Я спокойно и нагло врал. Я ненавидел Дэвиганов, а их сына Даниэля презирал особенно.
– Что ж… – с сомнением сказал Фрэнк. – Ну, если так…
Дом Консидайнов был рядом с домом Энниса, такого же размера вилла, с прилегающим садом без ограды, который, возможно, служил местом интимных встреч. Я поставил чемодан у входа. Кэти окинула меня критическим, не совсем понятным, но явно недружелюбным взглядом:
– Я вам обязана, носильщик. Не слишком ли было тяжело для вашей тонкой конституции?
– Сущие пустяки. Что у вас там внутри? Каменный уголь или стальные корсеты?
– И то и другое, разумеется. И власяница. Сколько с меня причитается?
– Заплатите Фрэнку, – сказал я. – Обычно я подменяю его, когда требуется физическое усилие.
Уходя, я увидел, как Фрэнк покраснел после моего неявного намека на то, что ради него я несколько раз ввязывался в разные истории, и на сердце у меня кошки заскребли. Конечно же, я считал ее во всем виноватой и поклялся, что больше не буду иметь с ней дело. Тем не менее, в ярости направляясь к своему дому, я никак не мог выкинуть ее из головы. Во время чая я специально задал несколько бесцеремонных вопросов бабушке. Да, она, в общем, имела представление о матери девушки. Миссис Консидайн, вдова бывшего главного конструктора у Деннисонов, комфортно живущая на пожизненную пенсию от верфи, была толстой, апатичной женщиной, которую я теперь смутно вспоминал: неторопливая, в каком-то расшитом черным бисером наряде, она садилась в первом ряду в церкви Святого Патрика.
– Значит, ты встретился с ее дочерью?
– В первый и последний раз.
– Говорят, она довольно испорчена.
– Она ужасно легкомысленна.
Тем не менее, полный ненависти к этой маленькой дряни в двубортном пиджаке с медными пуговицами, я запал на нее, пораженный нелепой мукой первой подростковой любви. Когда на следующее утро Фрэнк пришел в дом Брюса, ни словом не помянув вчерашний конфликт и дурной юмор с моей стороны, моя решимость была сломлена, я согласился пойти с ними на сбор гербария.
Это была моя самая грубая ошибка, нанесшая серьезный удар по моей самооценке. Никогда еще, даже в самых двусмысленных обстоятельствах, испытанных в ущербной моей юности, я не чувствовал себя столь отверженным – разумеется, не из-за Фрэнка, а из-за нее. Наша вялая словесная перепалка, поначалу намеренно язвительная, к концу похода стала донельзя оскорбительной, и я поклялся моим любимым святым – Августином до его обращения[149], – что больше никогда никуда с ними не пойду.
Их случайным помощником в идиотской цветочной охоте, которой они занялись, стал юнец Даниэль Дэвиган, жалкий прихлебатель, дурень-переросток, на два года старше всех остальных, но еще не окончивший приходскую школу Святого Патрика, – я прерывал на корню его подобострастные попытки набиться мне в друзья.
Эта его кооптация на мое место была для меня горькой пилюлей, и поскольку имела в дальнейшем определенные последствия, Дэвиган заслуживает более детального портрета. Внешним видом он к себе не располагал: плоское, с расплывчатыми чертами, бледное лицо, рыжие, цвета ржавчины, волосы и блеклые зеленоватые глаза, – казалось, все его пигменты пошли на рыжую поросль. Однако меня оскорбляло другое – его манера общения, эта смесь грубости и заискивания, с помощью чего он пытался самоутверждаться. Разумеется, я был предвзят по отношению к Дэвигану. Фрэнк, ни к кому не испытывавший неприязни, во всяком случае, был готов терпеть Дэна – в конце концов, у того были свои социальные проблемы как у старшего сына каменщика, работавшего по найму, – коротконогого, волосатого, огненно-рыжего гориллообразного человека, над которым посмеивались в городе – да и как иначе, если ты геройски настрогал шестнадцать детей, одиннадцать из которых живы-здоровы. Однажды во время случайного визита в дом Дэвиганов я не без содрогания бросил взгляд на супружескую спальню с огромной, отделанной бронзой кроватью, на которой осуществлялось неустанное приумножение и воспроизводство рода, что, казалось, подтверждало стишки, посвященные миссис Дэвиган, чья девичья фамилия была О’Шейн, авторство которых приписывали доктору Эннису.
О Бригитта О’Шейн, нет ужаснее доли…
Три минуты тоски – девять месяцев боли.
Две недели антракт, и опять в той же роли.
О Бригитта О’Шейн, нет ужаснее доли…
Предполагалось, что Дэну трудно было примириться с этим, и хотя меня злила его привилегия сопровождать Фрэнка и Кэти, он, по крайней мере, служил там своего рода сторожевым псом. И правда, пусть он будет возле них, думал я, поскольку, когда его не было и они отправлялись в леса вдвоем, я страдал самым жестоким образом, представляя их не только в процессе нежных ласк, но и – пусть я и ошибался сгоряча – предающимися сексуальным утехам. И правда, многие из этих летних дней я провел в районе Крейг-Кресент, укрывшись за подходящей стеной в тщетной надежде уличить их в чем-то неподобающем и бросить им в лицо свое обвинение. Однажды, когда они вышли из леса, я, больше не в силах сдерживаться, шагнул навстречу и нагло пристал к ним, ища признаки их прегрешений. Увы, они выглядели счастливыми, только и всего. У Кэти, разумеется, сияли глаза, она раскраснелась, от нее исходил легкий пьянящий аромат, но не духов, а ее собственного разгоряченного тела, она была в игривом возбуждении и полна жизни, волной проходящей через нее, но вид Фрэнка, спокойного и безмятежного как всегда, безошибочно свидетельствовал в пользу счастливой, бесхитростной невинности. Я уже собирался повернуть в сторону, как он крикнул:
– Посмотри, что мы нашли сегодня! Абсолютная редкость. Орхидея офрис пчелоносная. И кстати, Лори, завтра днем мне нужно к пастору. Может, ты сходишь с Кэти в лес?
Казалось, жизнь давала шанс сблизиться с ней. Она смотрела на меня со странным выражением, полунасмешливым-полувыжидающим, я же сказал:
– Извини, Фрэнк, не хотелось бы, чтобы меня нашли мертвым с твоей Кэти, в лесу или еще где.
И я ушел.
Поначалу я не собирался никуда с ней идти, убежденный, что и у нее нет ни малейшего желания отправляться завтра в лес одной. Тем не менее к двум часам дня меня, несмотря ни на что, потащило в этот, теперь ненавистный, конец Крейг-Кресент. И когда я подошел к последнему повороту, она была там – сидела на воротах, ведущих к лесу Лонгкрагс. Я остановился как вкопанный от удивления.
– Итак, ты решил объявиться, – сказала она.
Я перевел дыхание:
– Хотел посмотреть, пойдешь ли ты одна.
– Ну я и пошла. Разочарован?
– Не совсем.
Она засмеялась:
– Странно такое слышать от прямого наследника Брюса. Я думала, ты ненавидишь меня.
– А разве не наоборот?
– Вообще-то, меня должно было бы мутить от тебя, Фрэнк так нахваливал тебя, что я взорвалась. Знаешь, он считает тебя совершенно исключительным.
– Странное заблуждение, не так ли?
– Мне становится интересно. Похоже, ты действительно сделал что-то совершенно необычное. Я имею в виду, написал, например, это эссе, едва выйдя из тюрьмы, и выиграл конкурс на стипендию.
Мне нечего было сказать на это, и наступило молчание, в течение которого она, казалось, изучала меня, притом так беспардонно, что я не выдержал:
– Ну что, пойдем собирать твою коллекцию?
– Давай просто погуляем. – Она спрыгнула с ворот. – По правде сказать, меня тошнит от всех этих ужасных кукушников и пузырчаток. И, спасибо Фрэнку, я уже набрала достаточно всего, чтобы у сестры Филомены выпала вставная челюсть.
– Тебе этого хочется?
– Часто.
– Что с ней не так?
– О, просто она в своей обычной роли. – Когда мы углубились в лес, Кэти продолжила: – Всегда придирается – что прилично, что неприлично и все такое, заставляет в сорочках принимать ванну и следит за мной так, будто я собираюсь завести ребенка. – Она замолчала. – Да фиг с ней. Мне ее и в школе хватает.
Какое-то время мы шли молча под высокими буками, по извилистой зеленой тропе в узорах солнечного света, падающего сквозь листву. В лесу было тепло и совершенно спокойно. Мне не верилось, что я физически здесь, рядом с ней, в этом тихом тайном месте. Возможно, она чувствовала себя так же, поскольку выглядела взволнованной и вдруг ни с того ни с сего начала смеяться.
– Забавно, что мы гуляем тут с тобой! И вполне ладим. – Она быстро искоса взглянула на меня. – Мне и в самом деле надо извиниться за свое свинство.
– Да, познакомились мы не очень-то удачно.
– Это моя ошибка – я была такой гадкой на станции. Наверное, мне хотелось поразить тебя.
– У тебя получилось, – сказал я, чувствуя, как у меня вдруг сжалось сердце. – Я подумал, что ты самая красивая девушка, какую я когда-либо видел в жизни.
Тут она покраснела и опустила глаза.
– Понимаешь, Лоуренс… – неуверенно сказала она и помолчала, даже не подозревая, какую бурю чувств вызвало у меня то, что она назвала меня по имени. – Просто я настолько привязана к Фрэнку, что меня чуть ли не возмущает, когда ему еще кто-то дорог. Но не сейчас. Если это что-то для тебя значит, хотя я так не думаю, то ты мне очень нравишься. – Она колебалась, все еще не глядя на меня. – Очень надеюсь, что и я тебе понравлюсь.
Мне показалось, что сердце мое расширилось, заполнив всю грудь, так что я едва дышал. Со всей мукой отроческой невинности я признался:
– Если хочешь знать, я влюбился в тебя с первого взгляда.
Она недоверчиво хохотнула:
– Ну, вряд ли это так. Но мило с твоей стороны, Лоуренс. И на душе легче. А то я была расстроена и дергалась из-за нашего недоразумения. Видимо, – поспешно добавила она, – поскольку чувствовала, что это расстраивает Фрэнка. Он такой… такой щепетильный во всем.
– Да, это так.
– Думаешь, он в этом немножко чересчур?
– То есть?
– Ну… слишком уж строг в мелочах. Принципиален. Можешь себе представить, мы уже столько времени провели в этом прекрасном лесу, а он меня ни разу не поцеловал. Он говорит, что мы должны подождать, пока не будем помолвлены.