, выразительно посмотрела на часы. Однако она была в хорошем настроении.
– Ах, Herr доктор! – засияла она улыбкой во все лицо. – Мне очень нравится ваш кузина Катерина. Ja, она уже просил меня звать ее так. И она так рано встал, уже одетый, и, зная, что я одна тут, очень помогать мне в моя рапота.
– Я так рад, Хозяйка, – сказал я, слегка огорошенный и озадаченный услышанным.
– Я тоже. Это очень добрый женщина, самый хорош.
Превосходная степень застала меня врасплох, но я продолжал улыбаться.
– Где она сейчас?
– На Kuche[174], так что не беспокойтесь. – Она подняла мизинец, затем кивнула с одобрительным смешком. – Она готовит для Mittagessen[175] рупленый мясо по-шотландец…
Чертова старая перечница… меня убивало, как она чудовищно коверкает язык, что бы за этим ни стояло. Но и у меня самого в голове еще не вполне прояснилось – обычно я так себя чувствовал после прогулки в город или, скажем, после сессии с Лоттой, а тут еще вся эта тягомотина с ночной поездкой на автомобиле, – так что я мог только сверкнуть ответной улыбкой.
– Не буду ей мешать. Мне ужасно приятно, что вы уже подружились. Тогда для начала загляну к мальчику, а потом сделаю осмотр в палате.
Я медленно направился к гостевому шале, задаваясь вопросом, что за игру затеяла эта Катерина. Хочет втереться Хюльде в доверие? Вполне возможно – чтобы остаться здесь подольше. Или после долгих лет с Дэвиганом она просто стала абсолютно забитой и прирученной маленькой домохозяйкой? «Рупленый мясо»! Тут даже лошадь загогочет.
Я открыл дверь шале, полагая, что ребенок еще в постели, но он, как и его «гут мама», уже одетый в шорты и джемпер, склонялся над до смешного маленькой шахматной доской, лежащей на столе в гостиной.
– Доброе утро. – Я вложил в эти слова обычную, как и для всех прочих детей, дозу приветливости. – Ты принимаешь посетителей, Даниэль?
Он поднял глаза и улыбнулся:
– Заходите в логово льва[176].
Для его возраста это было довольно изящное приветствие, но, возможно, кто-то когда-то его научил.
– Что делаешь?
– О, просто обдумываю одну позицию.
– Тебе нравятся шахматы? – полюбопытствовал я.
– Да.
– Ты всегда играешь сам с собой?
– О нет. Только когда я задумываюсь над какой-нибудь проблемой. Дома я играю с Каноном.
– Дингволлом? – (Он кивнул.) – Он еще не растерял свои старые кости?
– Совершенно нет, хотя он сейчас с сестрами в монастыре и мало двигается после болезни. Ему нравится играть… обычно после благословения. Он меня и научил.
– Полагаю, что он разбивает тебя в пух и прах.
Он искоса посмотрел на меня:
– Когда грек встречает грека[177].
Такой ответ заставил меня замолчать. Фрэнк в своем письме не ошибался. В этом заморыше действительно было что-то довольно необычное, но мне показалось, что он сам это осознает, поэтому мне захотелось поставить его на место.
– Как-нибудь сыграем с тобой. В игровой комнате есть приличная шахматная доска.
– О, хорошо. Вы часто играете?
– Ну, скажем, время от времени, – не сразу ответил я. – Между прочим, в деревне есть кафе, где ты всегда найдешь первоклассных соперников.
– Как здорово! Я готов. А сейчас можем сыграть?
– Позже, молодой человек. Сначала надо тебя хорошенько осмотреть.
Он сразу встал, и я повел его вокруг главного корпуса в небольшую лабораторию, которая примыкала к палате. Даниэль нервничал и старался не показать этого, но продолжал украдкой бросать взгляды на застекленный шкаф с медицинскими приборами и на ряды реактивов на полочке. Я почувствовал, что Хозяйка правильно сделала, позволив ему быть с матерью в шале, а не в палате. Когда он разделся по пояс, от него мало что осталось. Этот заморыш, по сути, был совсем не похож на своего покойного родителя. Впрочем, большинство детей, прибывавших к нам, были такими же общипанными маленькими городскими воробьями, так что почти автоматически или, может, потому, что я не хотел упреков от этой Катерины, я с особой тщательностью стал осматривать его: легкие, сердце, суставы, на что у меня ушло добрых полчаса. Действительно, когда я убрал свой стетоскоп, он сказал:
– Вы дольше меня смотрели, чем доктор Мур.
– Он твой врач?
– Да. Он помощник доктора Энниса. Во всяком случае, пока. Он уезжает в Канаду.
Еще один, подумал я, готов убежать от этой проклятой отечественной медицины.
– А как доктор Эннис?
– Думаю… неплохо. – Он отвернулся. – По крайней мере, иногда.
– Понятно.
Он все еще лежал, и я наклонился и снова осмотрел слегка опухший шейный лимфатический узел. Помимо этого довольно распространенного проявления туберкулеза у детей, я ничего не нашел, то есть ничего даже мало-мальски серьезного. Но мне хотелось еще раз убедиться в этом. Рядом с лабораторией у нас был хорошо оборудованный рентгеновский кабинет. Благодаря большим средствам доверительного фонда Мэйбелле необходимая нам диагностическая аппаратура полностью соответствовала требованиям времени. Конечно, как правило, большинство детей до смерти боялись рентгена, поэтому я подготовил мальчика со всей возможной осторожностью. – Ты не против, чтобы мы сфотографировали твою грудную клетку?
– Рентген? – быстро спросил он.
– Ничего страшного.
– О, мне не страшно, доктор Лоуренс. – Он быстро добавил: – Можно вас так называть?
Притворяется храбрым, подумал я, прикрывает этой фразой свой страх. Я не ответил.
Мы вошли, и, опустив тяжелые занавески, я тщательно обследовал его. Он заморгал и побледнел, когда я включил аппарат, но вел себя смирно, и когда все закончилось, сказал:
– Это был очень интересный опыт.
Я строго посмотрел на него: меня совсем не устраивал подобный вариант общения с этим с маленьким скороспелым лордом Фаунтлероем[178].
– Думаю, тебе будет интересно узнать, что у тебя нет никакой патологии в легких. Они абсолютно чистые.
– Я не удивлен, – спокойно сказал он. – Я понимаю, что моя болезнь – королевская хворь. Ну, вы знаете, – добавил он, – скрофулез[179].
– От кого ты услышал этот средневековый вздор? – резко спросил я.
– От моего друга Канона. Мы обсуждали эту болезнь во время шахматной партии. Я тоже считаю, что это вздор. Мы сомневались в эффективности королевского прикосновения…[180] для исцеления больного.
Ну что ты будешь с ним делать – разве что еще раз строго посмотреть на него. Он начинал раздражать меня.
– Твое лечение будет заключаться в том, чтобы ты выполнял все мои предписания. И ради бога, перестань говорить, как детская энциклопедия, которую ты якобы уже проглотил, или я начну думать, что ты просто маленькая поганка.
Он изменился в лице. Я задел его самолюбие, но он попытался улыбнуться:
– Лучше называйте меня головастиком… это звучит приятней. И я не глотал детскую энциклопедию, я лишь раз прочел ее. Извините, доктор Лоуренс, я не могу не умничать, я сам немножко страдаю от этого, но все же я надеюсь, что вы сможете поладить со мной. Понимаете, хотя сначала вы мне не понравились, теперь вы мне, пожалуй, начали нравиться.
Господи, что он такое плетет? Но мне следовало узнать.
– Почему я сначала тебе не понравился?
– Когда я увидел, что грубая шведская стюардесса – ваша подруга.
Похоже, для начала этого было достаточно.
– Одевайся, – сказал я и начал писать историю болезни.
Он был болезненного типа, с пониженной массой тела, но этим можно было заняться, и лимфатический узел был безболезненным и без спаек. Нет смысла держать его в постели. Я бы сделал ему пробу Пирке[181] и последил за температурой тела.
– Так, еще минутку. Заверни рукав. Я сделаю тебе на руке маленькую царапину.
– Это лечение? – спросил он с тревогой.
– Нет, это тест. Твое лечение – это много свежего воздуха, бидоны выпитого молока, горы еды и обязательный тихий час после ланча.
Когда я закончил с ним, был уже почти полдень, и я успел сделать перед обедом обычный обход. У швейцарцев Mittagessen начинается рано, и, поскольку это была главная трапеза дня, мы с Хозяйкой всегда обедали вместе. Сегодня накрытый на четверых стол, украшенный большим горшком с африканскими фиалками, на которых специализировались швейцарские флористы, выглядел необычайно празднично. Кэти, одетая в простую блузку и юбку, уже была там, и, сделав ей комплимент, я не преминул похвалить старую драконшу.
– Ja, это хорош – иметь гостей. – Она улыбнулась гостье, которая с тихим смирением сидела справа от нее. – Когда мы без ребенок, мы так одинок.
Хм! До этого она не была против оставаться только со мной.
Когда мы приступили к густому восхитительному сырно-овощному супу, я сказал:
– Можешь расслабиться, Кэти, с твоим мальчиком все не так уж плохо. Мы поставим его на ноги.
– Ах, это хорош, Herr доктор. Но ваша кузин также нуждается в ваша помощь. Сегодня утром она рассказывать мне о много страданий от потери свой муж и от другой причин. Ей тоже надо остаться с Дэниэл, пока она не станет лучше, да?
– О, конечно, – согласился я, подавившись содержимым ложки. – Я только за.
Кэти подняла глаза на Хозяйку, затем опустила их:
– Если только вы позволите помогать вам.
– Jawohl, meine[182] Катерина. – Она потянулась, чтобы погладить маленькую руку гостьи. – Aber nur ein wenig[183].
Так-так, подумал я, сегодня утром на кухне Катерина действительно спроворила нечто особенное, каковое умозаключение полностью подтвердилось, когда возникло следующее блюдо, внесенное служанкой Розой так, словно это была голова жареного кабана