– Но я никак не ожидал, что он пошлет меня ко всем этим молодым леди, что занимались мной.
– Эти девушки – лаборантки, каждая обучена делать специальный анализ.
– Какой, например?
– Ну, в общем, любые: например, они изучают твои кровяные тельца и, конечно же, определяют группу крови.
– Но разве вы не могли бы сделать то же самое, доктор Лоуренс?
– Естественно, мог бы, будь у меня их оборудование. У тебя, если хочешь знать, группа крови АВ.
– Она нормальная?
– Абсолютно. Наименее распространенная группа крови.
– А у вас какая группа?
– У меня группа 0.
– Похоже, они действительно заинтересовались моей кровью, – размышлял он. – Возможно, она недостаточно голубая. – Он поднял глаза, словно ожидая, что я улыбнусь. – Надеюсь, доктор Ламотт высказал вам свое мнение обо мне.
– Конечно, – сказал я, освободив руку от его маленькой потной хватки и похлопав его по спине, чтобы он успокоился. – Мы поговорим об этом.
Мы шли по аллее платанов, сухая опавшая листва шуршала под ногами. Из еды у меня с собой ничего не было, кроме сэндвича с говядиной, поэтому я сказал:
– Нам надо поесть как следует, прежде чем мы поедем обратно.
– Хорошо! – весело сказал он. – Раз все закончилось, я готов чего-нибудь поклевать.
Это заставило меня замолчать.
Мы сели в наш «опель-универсал», который я припарковал у больницы, и я отвез его в «Sprüngli», где между ланчем и пятью часами вечера бывает свободно. Наверху, сев у окна, я заказал яйца пашот на тосте, горячее молоко для него, эспрессо для себя.
– И ни одного из этих прекрасных пирожных? – намекнул он. – Помните, мы о чем-то договаривались…
– Куплю тебе… когда съешь яйца.
Какого черта, не все ли равно? Пусть получает удовольствие, пока это еще возможно.
Его бледное напряженное личико посветлело, а я глянул в окно, смутно различив забитую транспортом Банхофштрассе и длинные приземистые синие трамваи, что, покачиваясь, катили по острову мимо газетного киоска на Парад-Плац.
Классическая лейкоцитемия. Злокачественная, миелоцитарного типа: причина пока неизвестна. Ламотт польстил мне, подтвердив мой диагноз и добавив к картине маслом парочку уточняющих мазков. Неуклонно прогрессирует. Аномальные клетки множатся и колонизируют печень, селезенку, почки, легкие; они усиленно размножаются в костном мозге, и все больше и больше их поступает оттуда в другие органы. Симптомы: слабость и истощение организма, вздутие живота, кровоизлияние в желудок и кишечник, отек ног из-за закупорки лимфатических сосудов. Лечение: специфические лекарственные препараты неизвестны; лучевая терапия в малых дозах неэффективна, в больших дозах уничтожает здоровые клетки; в чрезвычайных ситуациях показано переливание крови. Прогноз: неопределенный, но с неизбежно смертельным исходом – срок от шести месяцев до самое большее трех лет.
Разумеется, хуже некуда. Но он был не первым ребенком, получившим такой приговор. Вдруг вспомнилась эпидемия цереброспинального менингита[202], с которой я столкнулся в Рондде. Сколько грязных одеял я натянул на эти бедные маленькие трупики? Неудивительно, что в результате черствеешь. Необходимо было подготовить почву, и чем скорее, тем лучше. Когда он приступил ко второму яйцу, я наклонился к нему:
– Как закусон?
– Первоклассный.
– Хорошо. Это часть твоего лечения – больше никакого рыбьего жира, но много белка. Кажется, я говорил, что у тебя анемия.
– А, да. Вы действительно это заметили. А доктор Ламотт… он с этим согласен?
Я кивнул.
– И разработан план твоего лечения. – Я сделал паузу и весело добавил: – Очень жаль, что в Мэйбелле мы не можем вылечить тебя.
Его рот раскрылся, как у форели на крючке, и кусок яйца упал с вилки.
– Почему?
– У нас нет для этого условий.
Он медленно переварил услышанное.
– А я не могу посещать Kantonspital? Как сегодня?
– Боюсь, что нет, Даниэль. Это слишком далеко от Шлевальда. Тебе требуется стационарное лечение. И самое подходящее место для этого – больница «Виктория» у тебя дома.
Его подбородок уткнулся в тонкую цыплячью шею.
– Вы имеете в виду, что надо вернуться в Ливенфорд?
– Почему бы и нет, мой мальчик? – засмеялся я. – Ты ведь там живешь, не так ли?
– Да, я там жил, – медленно сказал он. – Но я… мама говорила… мы надеялись подольше побыть в Швейцарии.
– Я тоже надеялся, но раз такое дело… И что не так с милым старым Ливенфордом?
Он помолчал, глядя в свою тарелку.
– Там мне было не очень-то хорошо, когда умер папа.
– Ты скучаешь по нему?
– Думаю, да. Но дело не в этом… совсем не в этом.
– А в чем тогда?
Лицо его, начиная от губ, стало бледнеть, и мне вдруг захотелось вскочить, рассчитаться и поскорее сесть в машину. Но что-то удержало меня, и, наклонившись к нему, я ждал ответа. И дождался. Медленно, не глядя на меня, Даниэль сказал:
– Когда мой папа умер, то есть погиб, упав с крыши, было много неприятных разговоров. – Он сделал паузу, и одна мысль ударила меня как электрическим током: неудивительно, что мать не хочет возвращаться в Ливенфорд.
– Да, Дэнни? – сказал я.
– Мальчишки кричали что-то мне вслед. И на дознании, после того как Канон Дингволл сказал мне…
Он замолчал, жалобно подняв голову, чтобы посмотреть на меня, – и я увидел слезы на его щеках. Как низко ты можешь опуститься, Кэрролл? Прекрати все это, ради бога. Ты разузнал более чем достаточно.
– Постой, малыш Дэнни. Ни слова больше. Ни в коем случае не будем тебя расстраивать. Вот, возьми мой носовой платок, а я схожу к стойке за твоими пирожными.
Мне пришлось сыграть в добросердечного дядю, и спустя пять минут он, успокоенный, забыв о слезах, уже ел свои меренги, лишь изредка судорожно вздыхая.
По дороге к машине, которую я припарковал на Тильштрассе, я надеялся, что это не повторится, но все повторилось. Сначала его рука, потом уже знакомое:
– Спасибо, вы так добры ко мне, доктор Лоуренс.
Но когда ты – Кэрролл, то, пережив короткое дурное мгновение, можно вполне отмахнуться от угрызений совести. Самосохранение – это первый закон природы. Все, что именовалось «Дэвиганы», всегда отдавало для меня ядом, я со всей решимостью должен был избавиться от них. Я ничего не имел против этого маленького полуживого кусочка серого вещества, но его мать меня уничтожит. Она всегда будет со мной на ножах и в один прекрасный день выдворит меня из Мэйбелле.
Когда мы сели в машину, небо налилось серовато-сизым цветом и запорхали, опускаясь на землю, мягкие снежные хлопья.
– Видишь, Даниэль, – рассуждал я, – снег начинается. Скоро будет зима, а для тебя это не очень-то подходит.
– Я люблю снег, – сказал он и, глядя на это прекрасное медленное падение белых перьев, пробормотал себе под нос, как бы объясняя свои слова: – Это просто ангелы устраивают бой подушками.
– Они, должно быть, вытряхивают ад из самих себя, – сказал я, притом что снег повалил гуще.
Я нажал на газ, и мы поехали.
Ехать было непросто, так как стеклообогреватель работал неважно, и где-то возле Кура я подумал, что, возможно, придется остановиться и приладить цепи к колесам. Но на исходе десятого часа мы все-таки добрались до Мэйбелле.
Я оставил мальчика в шале, где его ждала мать, чтобы уложить в постель, и направился в главное здание. Хозяйка, догадавшись, что я приехал, лишь по включенным фарам автомобиля, так как снегопад приглушал все звуки, встречала меня у входа, и хотя она вела себя сдержанно и официально, но, к моему удивлению, отнюдь не враждебно.
– Schlechte Nacht[203], Herr доктор. С благополучным возвращением. – Затем, когда я скинул пальто и шарф: – Haben Sie Hunger?[204]
– Почти ничего не ел весь день.
Она кивнула и вышла. Дальнейшие сюрпризы были впереди. В моей комнате топилась печь, стол был накрыт для ужина, и тут же старая перечница появилась с подносом; на нем я распознал супницу, от содержимого которой исходил парок, и увидел то, чего не пробовал годами, – большое блюдо с доброй половиной оставшегося после ланча стейка и пирог с почками.
Мне не терпелось приступить к еде, но, растаяв от такого отношения, не садясь, я сказал:
– Полагаю, вы хотите все узнать.
– Nein, Herr доктор. – И, поскольку я удивленно воззрился на нее, она продолжила: – Простите, но Катерина так волноваться, и я тоше, что я звонить на телефон старшая медицинская сестра доктор Ламотт. Мы всё знаем, увы. Знаем тоше, что все, что вы сказать об эта плохая болезнь, абсолютно и правильно.
Со стороны Хюльды это было весьма красноречивым возмещением ущерба, нанесенного мне, и если бы я не так продрог, то, наверное, светился бы. Я же пристроился к супу и активно заработал ложкой, а Хозяйка продолжала:
– Итак, теперь, без сомнения, решено, что Катерина и малшик должны остаться здесь. Сегодня днем я послать экспресс-почта письмо Herr Скригемур, я написал, как она незаменим для меня, а то я столько лет биться одна без надлежащий помощь. Он согласится. Это точно. Так что, Herr доктор, я желаю вам gute Nacht.
Сказав это, она сделала книксен, что с недавних пор добавила к своему формальному полупоклону, и вышла.
После супа я не спеша, раздумчиво съел стейк и почки, смакуя вкус отличной шотландской пищи. Съел все подчистую, и ничто не могло быть вкуснее. Несомненно, бойкая Катерина уделяла гораздо больше внимание Хюльде, чем тому, кому хотелось бы, чтобы его хорошо кормили. Что ж – ладно, пусть ведут себя пока как пожелают. Я держал козырную карту. На данный момент ее не было у меня в рукаве, но будет, потому что я знал, где ее взять.
Поужинав, я, хотя и наелся до отвала и чувствовал усталость, сел и целенаправленно написал письмо в газету «Ливенфорд геральд», запросив прислать мне обратной почтой выводы следствия по делу Дэвигана.