– Всех пассажиров швейцарской авиалинии, следующих рейсом четыреста девятнадцать в Лондон, просим пройти на посадку к выходу номер восемь.
– Пошли скорее, – сказал я.
Он все еще держался за меня, когда я поспешил с ним наверх. Лотта оставила его паспорт на контрольном пункте. Я схватил паспорт, и мы помчались в нижний зал. Они ждали нас у выхода номер восемь.
– Хотите опоздать на самолет? – сказала Лотта.
Я пожал руку Хиггинсу и Джеймисон, затем мне пришлось оказаться лицом к лицу с Дэвиган. Теперь, когда она выглядела ужасно уязвимой, я боялся, что она сломается. Но она сдержалась, хотя на это ушли ее последние силы. О боже, она снова была старой, бледной, измученной и больной. Мы обменялись рукопожатием, просто для приличия. Она пошла на это ради меня.
– Спасибо вам за все, что вы сделали для Даниэля, доктор Кэрролл. – Она порылась в своей дорожной сумке с лейблом Швейцарских авиалиний. – Встреча с вами мне много дала. Поскольку мы больше не увидимся, я хочу отдать вам вот это. Я давно это храню. – Она протянула мне небольшой сверток в коричневой бумаге. – В то утро вы оставили это в моей комнате, когда отправились на свой корабль.
Я как болван взял сверток, не представляя, что там внутри. Затем они прошли на посадку, а я остался стоять, глядя им вслед.
– Подожди меня, – оглянулась через плечо Лотта.
Я сел в зале и посмотрел на сверток. Что это? Бомба замедленного действия? Она не тикала. Я сам не очень-то тикал. Во всяком случае, чего я боюсь? Я развернул упаковку. Какой облом! Это была книга, которую Дингволл всучил мне на рукоположении Фрэнка. Я забыл ее тем ранним утром у Кэти. Теперь же я сунул ее в карман – возвращалась Лотта.
– Итак, Лоуренс, что ты можешь сказать в свое оправдание? Что ты там натворил? Я хочу больших объяснений, прежде чем мы снова будем вместе.
– Мне нечего объяснять…
– У бедной женщины разбито сердце от расставания с тобой. В самолете у нее полились слезы. И слезы ужасные…
– Не из-за меня. Маленький мальчик болен.
– По-прежнему?
– Да.
– Нет, это еще не все. Думаю, ты спишь с ней.
– Я говорил тебе, что это старая история. Тебе все время кажется, что я с кем-то сплю. А ты сама – ни с кем?
– И ты еще будешь меня обвинять? Когда ты надолго оставляешь меня одну. Но я ни с кем не сплю. В этом разница между нами. Ладно, забыли. Ты все равно мне очень дорог, и теперь мы вместе для уютных приятностей. Я дежурю до шести часов – чартер прибывает из Хельсинки. На́ вот ключ от квартиры, езжай туда и жди меня.
Я взял ключ.
– Приготовь коктейли к шести тридцати. – И она широко и соблазнительно улыбнулась.
Когда она ушла, у меня вдруг возникло нестерпимое желание выйти на открытую террасу – посмотреть, как взлетает самолет, бросить туда последний взгляд, но я запихнул это чувство подальше и поглубже – к странной ноющей боли под ребрами – и придушил его, затем развернулся, направился к выходу, попросил одного из водителей автобусов компании «Швейцарские авиалинии» подвезти меня и уже через двадцать минут был на месте.
Глава девятнадцатая
Минут пять я был в смятении, хотя не мог объяснить почему, и ходил туда-сюда перед дверью в квартиру, прежде чем заставил себя войти и включить свет. По крайней мере, тут было лучше, чем на промозглой улице с грудами грязного снега по обе ее стороны. В квартире все было как всегда – аккуратно, тепло и стерильно. Лотта сказала приготовить коктейли к шести тридцати. Мне же требовалось сейчас. Я подошел к столику на колесах, где в термосе еще не растаяла горстка смерзшихся ледяных кубиков, разломил ее и опустил несколько в джин с вермутом. Если я попытаюсь описать свое настроение, вы можете мне не поверить, поскольку теперь, когда мои проблемы закончились и я был свободен как ветер, я погрузился в наихудшую из депрессий, которые когда-либо выпадали мне. Трудновато будет жить с тем, что я нагородил против Дэвиган, составив совершенно неверное представление о ней и задвинув ее куда подальше, как коробку какого-то барахла. Впервые за много лет я почувствовал угрызения совести, тем более что вот здесь, прямо сейчас, собирался заняться любовью с этой медовоглазой шведской тролльшей. Нет, нет, раскаяние может завести слишком далеко. Возьми себя в руки, Кэрролл, тебе нужно расслабиться, немножко развлечься, вкусить сладкой жизни. Нет смысла терзаться тем, что уже ускользнуло в прошлое. Ты славно вывернулся из неприятной ситуации. И что еще ты мог бы сделать? Хочешь зафрахтовать один из самолетов Лотты и догнать их на полпути, чтобы сказать «Пожалуйста, прости меня, давай поцелуемся и будем друзьями»? Забудь.
Сев и глотнув напитка, я почувствовал, что мой боковой карман что-то оттягивает. Книга Дингволла: сборник стихов Фрэнсиса Томпсона. Я смутно что-то помнил: симпатичный томик в зеленом кожаном переплете, страницы слегка пожелтели от времени, типичный подарок для семинаристов. Я посмотрел на часы. Еще почти час ждать, и, чтобы отвлечься, я поискал стихотворение, которое этот Макиавелли отметил для меня. Именно так сейчас я и думал о нем – прикрывающем самоубийц потому, что цель оправдывала средства. Я нашел стихотворение благодаря картинке с иконкой, которую Дингволл использовал в качестве закладки, – любимый мною в юности Симон Мартини, должно быть выбранный специально. Название, которое я вспомнил только теперь, гласило: «Небесный ловчий».
Я быстро прочел первые несколько строк.
Я бежал от Него и ночами, и днями;
Я бежал от Него под аркадами лет;
Я бежал от Него, обливаясь слезами,
В лабиринте теней пробиваясь на свет.
Я скрывался как мог, но в ответ слышал хохот,
За спиной раздавался шагов Его грохот.
И в борьбе бесполезной
Обрывался я в бездны,
Как титан, что сразиться дерзнул с Небесами.
И звучало вослед,
Что спасения нет, —
И не помню ни ночи, ни дня,
Чтобы грозно, моими путями,
Он за мной не шагал со словами:
«Все тебя предадут, коль ты предал Меня».
Я резко остановился, поскольку все вдруг вернулось ко мне: пустая церковь после рукоположения Фрэнка, где я сидел и читал это стихотворение. Тот сюжет полностью выпал из моей памяти, и теперь, держа книгу, я снова начал читать, только гораздо медленнее. Чем больше я вникал в смысл строк, тем больше мне хотелось остановиться. Это была не та литература, которую я любил, тем паче в настоящее время. Если и раньше я представлял собой не бог весть что, то теперь опустился еще ниже. Но я должен был продолжить чтение, а закончив, так и остался сидеть абсолютно неподвижно, пораженный и плененный магической красотой этой поэзии.
Теперь мне было ясно, откуда тот страх, та периодически возвращающаяся мука, то таинственное неумолимое преследование, от которого не было спасения. В пустой церкви в день рукоположения Фрэнка, в состоянии крайней восприимчивости, я пробежал глазами стихи, едва осознавая их смысл, просто чтобы убить время, и не ощутив никакого эффекта. Мой мозг был занят другими проблемами, но подсознание подхватило эти строки, глубоко восприняв тему бесконечного преследования Им (Высшим существом) грешника, пребывающего в лабиринте жизни. Символ Ловчего тоже застрял во мне, чтобы стать сигналом к освобождению. Да, я все мог себе объяснить. Но почему-то это не помогало. Казалось, всего этого было мало для исчерпывающего ответа, так как теперь я тоже чувствовал себя как «беззащитный беглец, оскорбленный словами, что стоит, изнуренный своими путями, полумертвый юнец над золой прошлых лет».
Я не стал допивать свой напиток. Наспех приготовленный, он мне не помог. Невозможно улучшить коктейль, добавив в него джина. Мне нужен был другой, новый и крепкий. Я медленно встал, прошел через спальню в ванную и вылил в раковину остаток. Когда я вернулся, полностью поглощенный стихами, все еще ощущая, что «я из плоти людской – наитемная плоть», мой взгляд уперся в кончик галстука, зажатый закрытым ящиком в аккуратном маленьком шведском шкафчике Лотты. Мне по рассеянности показалось, что это, должно быть, мой. Один из двух, купленных мной не так давно у «Гридера». Я открыл ящик.
Это был не мой галстук. При всей своей устремленности к жизни на более высоком уровне, я не мог себе позволить галстуки с лейблом «Контесса Мара», и теперь два галстука были на виду, красиво помеченные особой короной и буквами CM[243]. Также в ящике были две сверхтонкие шелковые рубашки, со свежими метками из прачечной, очень шикарные, ручной работы, с вышитой монограммой C. de V. и аккуратной маленькой петлицей на воротнике: Brioni. Roma. Я стоял, рассматривая эти люксовые аксессуары, как клептоман в универмаге. Возможно, меня заинтриговало это «де». Конечно, я бывал порой несколько подозрительным в отношении Лотты, но в то же время всегда льстил себя надеждой, что в настоящем я единственный ее сожитель. Я закрыл ящик и шагнул к встроенному шкафу. Он был полон ее прекрасного запаха, а также прекрасных предметов ее одежды, возможно, теперь размышлял я, от C. de V. Тем не менее костюм на одной из крайних вешалок демонстрировал полный контраст всему прочему: мужской, серый в тонкую полоску, из превосходной ткани. Вульгарное любопытство нанесло мне еще больший ущерб. Я посмотрел на нашивку во внутреннем кармане: D. Caraceni. Via Boncompagni, 21. Roma – лучший портной в Италии, если не во всей Европе. C. de V., должно быть, принц или какой-нибудь грязный спекулянт. Я всегда обещал себе, что если когда-нибудь у меня будут серьезные деньги и я отправлюсь в Рим, чтобы посмотреть на папу, то закажу сшить костюм у самого Карачени. Теперь я увидел именно такой костюм. Увы, не мой.
Я закрыл дверцу и вернулся в гостиную. На сей раз я приготовил себе действительно крепкий напиток, в котором за духом мартини джин почти не улавливался, и сразу же опрокинул его в глотку. Смешав еще одну порцию такого же коктейля, я уселся с ним в кресло. Я сделал всего один глоток, когда услышал поворот ключа в английском замке. Сколько у нее ключей, спросил я себя, когда впорхнула Лотта