Обниму жену,
Напою коня.
Ой, мороз, мороз,
Не морозь меня,
Не морозь меня,
Моего коня.
Ой, то не вечер
Ой, да не вечер, да не вечер.
Мне малым-мало спалось.
Мне малым-мало спалось,
Ой, да во сне привиделось.
Мне во сне вчера привиделось
Будто конь мой вороной
Разыгрался, расплясался,
Ой, разрезвился подо мной.
Ой, налетели ветры злые,
Да с восточной стороны,
И сорвали черну шапку
С моей буйной головы.
А есаул-то наш догадлив был,
Он сумел сон мой разгадать.
Ой, пропадет он говорил мне
Твоя буйна голова.
Ой, да не вечер, да не вечер.
Мне малым-мало спалось.
Мне малым-мало спалось,
Ой, да во сне привиделось.
Окрасился месяц багрянцем
Окрасился месяц багрянцем,
Где волны бушуют у скал.
«Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя поджидал».
«Я еду с тобою охотно,
Я волны морские люблю.
Дай парусу полную волю,
Сама же я сяду к рулю».
«Ты правишь в открытое море,
Где с бурей не справиться нам.
В такую шальную погоду
Нельзя доверяться волнам».
«Нельзя? Почему ж, дорогой мой?
А в прошлой, минувшей судьбе,
Ты помнишь, изменщик коварный,
Как я доверялась тебе?»
«Послушай, мы жизнью рискуем,
Безумная, руль поверни!
На это сердитое море,
На эти ты волны взгляни».
А волны бросаются с ревом
На их беззащитный челнок.
«Прочь весла! От гибели верной
Спасти чтоб никто нас не мог!
Меня обманул ты однажды,
Сегодня тебя провела.
Смотри же: вот ножик булатный,
Недаром с собою взяла!»
И это сказавши, вонзила
В грудь ножик булатный ему.
Сама с обессиленным сердцем
Нырнула в морскую волну.
Наутро утихла та буря,
И волны, лаская песок,
Прибили два трупа холодных
И в щепки разбитый челнок.
Окрасился месяц багрянцем,
Где волны бушуют у скал.
«Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя поджидал».
По Дону гуляет казак молодой
По Дону гуляет, по Дону гуляет,
По Дону гуляет казак молодой.
В саду дева плачет, в саду дева плачет,
В саду дева плачет на быстрой рекой.
Её утешает, её утешает,
Её утешает казак молодой:
«О чем, дева, плачешь, о чем, дева, плачешь,
О чем, дева, плачешь, о чем слезы льешь?»
«О, как мне не плакать, о, как мне не плакать,
О, как мне не плакать, слез горьких не лить!
В саду я гуляла, в саду я гуляла,
В саду я гуляла, цветочки рвала.
Цветочки рвала я, цветочки рвала я,
Цветочки рвала я — цыганка пришла;
Цыганка гадала, цыганка гадала,
Цыганка гадала, за ручку брала.
Брала и шутила, брала и шутила,
Брала и шутила, качала головой:
„Утонешь, девчонка, утонешь, девчонка,
Утонешь, девчонка, в день свадьбы своей!“» —
«Не верь, моя радость, не верь, моя радость,
Не верь, моя радость, не верь никому.
Поверь, моя радость, поверь, моя радость,
Поверь, моя радость, лишь мне одному!
Поедем венчаться, поедем венчаться,
Поедем венчаться — я выстрою мост,
Чугунный и длинный, чугунный и длинный,
Чугунный и длинный на тысячу верст.
Поставлю я стражей, поставлю я стражей,
Поставлю я стражей — донских казаков».
Вот едет карета, вот едет карета,
Вот едет карета, пошли кони в ряд.
Споткнулися кони, споткнулися кони,
Споткнулися кони на этом мосту.
Невеста упала, невеста упала,
Невеста упала да прямо в реку.
Невеста кричала, невеста кричала,
Невеста кричала: «Прощай, белый свет!»
Еще раз кричала, еще раз кричала,
Еще раз кричала: «Прощай, мать-отец!»
Еще повторяла, еще повторяла,
Еще повторяла: «Прощай, милый мой!
Наверно, наверно, не жить нам с тобой!»
По Муромской дорожке
По Муромской дорожке
Стояли три сосны.
Со мной прощался милый
До будущей весны.
Он клялся и божился
Со мной одною быть.
На дальней на сторонке
Меня не позабыть.
Наутро он уехал,
Умчался милый вдаль.
На сердце мне оставил
Тоску лишь, да печаль.
А ночью мне приснился
Ужасный страшный сон,
Что милый мой женился,
Нарушил клятву он.
А я над сном смеялась
При ярком свете дня.
Да разве ж это можно,
Чтоб мил забыл меня?
Но сон мой вскоре сбылся.
И раннею весной
Мой милый возвратился
С красавицей женой.
Я у ворот стояла,
Когда он проезжал,
Меня в толпе народа
Он взглядом отыскал.
Увидев мои слезы,
Глаза он опустил.
И понял, что навеки
Мне сердце погубил.
По Муромской дорожке
Стояли три сосны.
Со мной прощался милый
До будущей весны.
Пойду ль я, выйду ль я
Пойду ль я, выйду ль я, да
Пойду ль я, выйду ль я, да
Во дол, во долинушку, да
Во дол, во широкую.
Сорву ль я, вырву ль я, да
Сорву ль я, вырву ль я, да
С винограда ягоду, да
С винограда винную.
То ли мне не ягода, да
То ли мне не винная, да
Я цветочек сорвала, да
Я веночек совила.
Кинуся, брошуся, да
Кинуся, брошуся, да
Ко молодцу на колени,
Ко молодцу на колени.
Я у молодца сижу, да
Я на молодца гляжу, да
Скажи, душа, скажи, свет, да
Скажи, любишь али нет?
Скажи, душа, скажи, свет, да
Скажи, любишь али нет? — да
«Я любить-то не люблю, да
Наглядеться не могу!»
Раскинулось море широко
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко.
Далеко от нашей земли.
Не слышно на палубе песен,
И Красное море шумит,
А берег суровый и тесный, —
Как вспомнишь, так сердце болит.
На баке уж восемь пробило —
Товарища надо сменить.
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: «Шевелись!»
«Товарищ, я вахты не в силах стоять, —
Сказал кочегар кочегару, —
Огни в моих топках совсем прогорят,
В котлах не сдержать мне уж пару.
Пойди, заяви всем, что я заболел
И вахту, не кончив, бросаю.
Весь потом истек, от жары изнемог;
Работать нет сил — умираю».
Товарищ ушел… Он лопату схватил,
Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил,
И пламя его озарило.
Лицо его, плечи, открытую грудь
И пот, с них струившийся градом…
О, если бы мог кто туда заглянуть.
Назвал кочегарку бы адом!
Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей, пары те шипят,
Из труб кое-где пробиваясь.
А он, извиваясь пред жарким огнем.
Лопатой бросал ловко уголь.
Внизу было мрачно — луч солнца и днем
Не может проникнуть в тот угол.
Нет ветра сегодня, — нет мочи стоять.
Согрелась вода, душно, жарко…
Термометр поднялся на сорок пять, —
Без воздуха вся кочегарка.
Окончив кидать, он напился воды, —
Воды опресненной, нечистой,
С лица его падал пот, сажи следы,
Услышал он крик машиниста:
«Ты вахты, не кончив, не смеешь бросать.
Механик тобой недоволен.
Ты к доктору должен пойти и сказать, —
Лекарство он даст, если болен».
За поручни слабо хватаясь рукой,
По трапу наверх он взбирался;
Идти за лекарством в приемный покой
Не мог — от жары задыхался.
На палубу вышел, — сознанья уж нет.
В глазах у него помутилось.
Увидел на миг ослепительный свет.
Упал. Сердце больше не билось….
К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь привесть его в чувство,
Но доктор оказал, покачав головой:
«Бессильно здесь наше искусство…»
Всю ночь в лазарете покойник лежал,