Море ждет, а мы совсем не там, —
Такую жизнь пошлем мы к лешему.
Боцман — я, ты будешь капитан.
Нацепим шпаги потускневшие.
Мы с тобой пройдем по кабакам,
Команду старую разыщем мы…
А здесь, а здесь мы просто лишние,
Давай, командуй, капитан!
С. Баканов
Первокурсница
На лекцию ты вошла
И сразу меня пленила.
Я понял тогда, что ты навсегда
Вдруг сердце мое разбила.
И сразу же в первый день
Забыл я про все на свете
И только тебя, безумно любя,
Я видел на всей планете.
То косы твои, то бантики,
То прядь золотых волос,
На блузке витые кантики,
Да милый курносый нос.
Я видел тебя во сне.
И даже такое дело —
Ты молча, без слов с чертежных листов.
Со стен на меня глядела.
А в сущности только раз
Твой взор на меня склонился,
Когда в поздний час, в чертежке у нас
Твой лист мне к ногам свалился.
Ах, косы твои! Ах, бантики!
Ах, прядь золотых волос!
На блузке витые кантики
Да милый курносый нос.
Но вскоре пришла весна,
С поличным ты мне попалась —
Нежна и мила с дипломником шла
И только ему улыбалась.
Вся жизнь колесом пошла,
На сессии плавал как губка,
А знаешь ли ты, что эти хвосты
Ты мне подарила, голубка?!
Все косы твои! Все бантики!
Все прядь золотых волос!
На блузке витые кантики
Да милый курносый нос.
В. Баранов
По диким степям Аризоны…
По диким степям Аризоны,
Где золото роют в горах,
Ковбой, убежавший из зоны,
Тащился на тощих ногах.
Бежал от шерифа он ночью
И в прериях прятался он,
Бежать больше не было мочи,
Пред ним простирался каньон.
Ковбой до каньона подходит,
Индейскую лодку берет.
Унылую песню заводит,
На берег далекий гребет.
Навстречу ему Клементина,
Как ангел, чиста и нежна:
«Ай, где ж ты таскался, скотина!
Жена я тебе, не жена?»
По диким степям Аризоны,
Где золото роют в горах,
Ковбой, убежавший из зоны,
Тащился на тощих ногах.
Б. Вахнюк
Глаза
Я понимаю, как смешно
В глазах искать ответ,
В глазах, которым все равно, —
Я рядом или нет.
Глаза то лукаво блестят,
То смотрят сердито,
То тихонько грустят
О ком-то незабытом…
Пускай остались мы вдвоем,
Пусть рядом нет ребят,
Во взгляде ласковом твоем
Я вижу не себя.
Глаза то лукаво блестят,
То смотрят сердито,
То тихонько грустят
О ком-то незабытом…
Но я дождусь иного дня —
И вера в то крепка, —
Ты жить не сможешь без меня,
Не сможешь! А пока…
Глаза то лукаво блестят,
То смотрят сердито,
То тихонько грустят
О ком-то незабытом…
П. Вегин
Уходя, оставьте свет
Уходя, оставлю свет
В комнатушке обветшалой,
Невзирая на запрет
Правил противопожарных.
Уходя, оставлю свет,
Уходя, оставлю свет,
Невзирая на запрет
Правил противопожарных.
У любви гарантий нет —
Это очень скверно, братцы,
Но, уходя, оставьте свет
В тех, с кем выпадет расстаться!
Уходя, оставьте свет,
Уходя, оставьте свет,
Уходя, оставьте свет
В тех, с кем выпадет расстаться!
Жаль, что неизбежна смерть,
Но возможна сатисфакция:
Уходя, оставить свет —
Это больше, чем остаться.
Уходя, оставить свет,
Уходя, оставить свет,
Уходя, оставить свет —
Это больше, чем остаться.
А. Величанский
Под музыку Вивальди[2]
Под музыку Вивальди,
Вивальди, Вивальди,
Под музыку Вивальди,
Под вьюгу за окном
Печалиться давайте,
Давайте, давайте,
Печалиться давайте
Об этом и о том…
Вы слышите, как жалко,
Как жалко, как жалко,
Вы слышите, как жалко,
И безнадежно как
Заплакали синьоры,
Их жены и служанки,
Собаки на лежанках
И дети на руках!..
И стало нам так ясно,
Так ясно, так ясно,
Что на дворе ненастно,
Как на сердце у нас,
Что жили не напрасно,
Что жизнь была прекрасна,
Что все мы будем счастливы
Когда-нибудь, Бог даст.
И только ты молчала,
Молчала… молчала
И головой качала
Любви печальной в такт.
А после говорила:
— Поставьте все сначала!
Мы все начнем сначала,
Любимый мой… Итак,
Под музыку Вивальди,
Вивальди, Вивальди,
Под музыку Вивальди,
Под славный клавесин,
Под скрипок переливы,
Под завыванье вьюги
Условимся друг друга
Любить что было сил.
Ю. Визбор
Вставайте, граф
Вставайте, граф! Рассвет уже полощется,
Из-за озерной выглянув воды.
И, кстати, та вчерашняя молочница
Уже поднялась, полная беды.
Она была робка и молчалива,
Но, ваша честь, от вас не утаю:
Вы, несомненно, сделали счастливой
Ее саму и всю ее семью.
Вставайте, граф! Уже друзья с мультуками
Коней седлают около крыльца,
Уж горожане радостными звуками
Готовы в вас приветствовать отца.
Не хмурьте лоб! Коль было согрешение,
То будет время обо всем забыть.
Вставайте! Мир ждет вашего решения:
Быть иль не быть, любить иль не любить.
И граф встает. Ладонью бьет будильник,
Берет гантели, смотрит на дома
И безнадежно лезет в холодильник,
А там зима, пустынная зима.
Он выйдет в город, вспомнит вечер давешний:
Где был, что ел, кто доставал питье.
У перекрестка встретит он товарища,
У остановки подождет ее.
Она придет и глянет мимоходом,
Что было ночью — будто трын-трава.
«Привет!» — «Привет! Хорошая погода!..
Тебе в метро? А мне ведь на трамвай!..»
И продают на перекрестках сливы,
И обтекает постовых народ…
Шагает граф. Он хочет быть счастливым,
И он не хочет, чтоб наоборот.
Милая моя
Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены,
Тих и печален ручей у янтарной сосны.
Пеплом несмелым подернулись угли костра —
Вот и окончилось все, расставаться пора.
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?
Крылья сложили палатки — их кончен полет.
Крылья расправил искатель разлук — самолет,
И потихонечку пятится трап от крыла —
Вот уж, действительно, пропасть меж нами легла.
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?
Не утешайте меня, мне слова не нужны —
Мне б отыскать тот ручей у янтарной сосны,
Вдруг там в тумане краснеет кусочек огня,
А у огня ожидают, представьте, меня.
Милая моя,
Солнышко лесное,
Где, в каких краях
Встретишься со мною?
Рассказ ветерана
Мы это дело разом увидали,
Как роты две поднялись из земли,
И рукава по локоть закатали,
И к нам с Виталий Палычем пошли.
А солнце жарит, чтоб оно пропало,
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой».
И тихо в мире, только временами
Травиночка в прицеле задрожит,
Кусочек леса редкого за нами,
А дальше — поле, Родина лежит,
И солнце жарит, чтоб оно пропало,
Но нет уже судьбы у нас другой,
И я шепчу: «Постой, Виталий Палыч,
Постой, подпустим ближе, дорогой».
Окопчик наш — последняя квартира,
Другой не будет, видно, нам дано.
И черные проклятые мундиры