ьшой палец на руке. Сейчас палец нарывал и беспокоил Бэйна. Следовало бы осмотреть ранку, тогда он почувствует себя лучше: в аптечке Стюрдеванта, должно быть, что-нибудь осталось. Это надо бы сделать именно сейчас, но кресло было таким удобным, а Бэйн так устал.
Сигарета жгла пальцы. В течение нескольких часов он берег ее и думал о ней и, наконец, закурил, с удовольствием затягиваясь и хорошо помня, что сигарета последняя. Это пугало Бэйна. Вот уже много лет он ежедневно выкуривал по две пачки. Щелчком Бэйн выбросил крошечный окурок через разбитый иллюминатор и долго смотрел, как тот угасал на песке. Потом закрыл глаза и заснул.
В самолете оставалось еще немного продуктов и воды, которые Стюрдевант всегда возил с собой. Большая часть Африки — пустыня, а самолет для пилота — всегда его дом, и потому Стюрдевант заботился, чтобы у него «в доме» было все необходимое. Одна канистра лопнула во время катастрофы, воду из второй они уже выпили. Оставались еще две, почти десять галлонов воды.
Стюрдевант посадил свою машину на «брюхо». Это было похоже на чудо. Самолет долго бесшумно планировал над плоской, как стоп, пустыней; земля приближалась с каждым мгновением. Наконец, колеса коснулись грунта и в тот же момент их сорвало. Затем раздался скрежет раздираемого металла у хвостового оперения и левого крыла. Самолет занесло и начало вращать, он чуть не перевернулся. Наступила тишина. Все остались живы.
Из обломков металла Джеферсон Смит принялся выкладывать знак «Help» [1].
Появилась первая буква. Пассажиры присоединились к нему и помогли закончить слово. Потом, спасаясь от палящего солнца, все забрались в разбитый фюзеляж, довольные, что для их спасения кое-что уже сделано.
Позднее О'Брайен поджег колесо, которое оторвалось от самолета и теперь лежало в трехстах ярдах от фюзеляжа. Он вылил на шину масло и поднес спичку. Все смотрели на черный дым, столбом вздымавшийся в небо в неподвижном воздухе. Они долго подбрасывали в огонь обломки, но в конце концов он все-таки погас. Никто не отозвался на их сигнал. Перед самым рассветом сожгли второе колесо в надежде привлечь все же чье-либо внимание. О'Брайен взял одно из своих ружей и выстрелил три раза подряд, однако все оказалось бесполезным. Пустая трата времени и патронов. Они затерялись в бесконечном море песков.
Когда солнце коснулось линии горизонта, пассажиры потерпевшего аварию самолета пустились в путь. Было предложено и отвергнуто несколько планов. О'Брайену хотелось составить две группы. Одна — из более молодых и выносливых пойдет вперед в качестве разведывательного отряда. Вторая — должна следовать за ней и нести с собой большую часть воды и все необходимое снаряжение. План пришелся всем по душе, кроме Стюрдеванта, который его решительно отверг. Пилот не хотел разбивать всю группу.
Однако собраться в дорогу было не так-то легко. Все стояли у разбитого самолета, пригоняя на себе различные тюки и узлы. Советовали друг другу не брать с собой непосильного груза, но уже через минуту вспоминали о ценности того или иного предмета, который невозможно было оставить. О'Брайен помогал всем, ловко увязывая груз в одеяла с помощью кусков шнура. Гриммельман подходил то к одному, то к другому и настаивал, чтобы обязательно взяли всю обувь: в пустыне она не менее важна, чем вода. Ружья и боеприпасы О'Брайена роздали мужчинам, а канистры с водой Стюрдевант решил нести сам. От воды зависела теперь жизнь шестерых людей. Но оставалось ее на три-четыре дня, не больше.
Постояв несколько мгновений, Гриммельман с нетерпением посмотрел на своих спутников и, опираясь на тяжелую трость, первым зашагал по направлению к маячащим вдалеке горам. Не было почти никаких шансов, что за горами могло что-нибудь оказаться: например, шахтерский поселок или линия железной дороги. Но, может быть, там есть родник. Или им улыбнется счастье, и они встретят бушменов [2], горных дамаров [3], а, может, даже старых добрых немецких фермеров-овцеводов.
Один за другим двинулись они за Гриммельманом. Первой бодро и уверенно шла Грэйс Монктон. За ней — О'Брайен, сильный и волевой. На плечах у него лежал огромный тюк, в руке — ружье. Далее торопливо шагал Джеферсон Смит.
Стюрдевант стоял, не отрывая глаз от обломков своего самолета. Все уже ушли, кроме Майка Бэйна, который еще копался в вещах, оставленных в кабине. Хорошая это была машина, и вот ее уже нет, как нет и тех других, на которых он летал в войну. Самолета нет, Детьенс умер, и ни одна живая душа в мире не знает, где они сейчас. Трудно было уходить, ведь машина — последнее, что у него оставалось. И вот она разбита, а вокруг простирается древняя пустыня. Он поднял две канистры с водой и двинулся вслед за остальными.
Майк Бэйн видел, как уходил Стюрдевант. Теперь он остался совсем один. Выругавшись, Майк бросил поиски. Ведь должна же была заваляться хоть пачка сигарет в каком-нибудь чемодане или в кармане! Ему так не повезло! Бэйн вышел из самолета, посмотрел на большой гаечный ключ, который держал в руке, и бросил его на песок. Этот ключ, найденный Бэйном в глубине кабины, был не менее двух футов длиной. Майк пользовался им, роясь в брошенных вещах.
Бэйн поспешил за Стюрдевантом, на ходу поправляя сползающую со спины ношу. Внезапно, словно чего-то испугавшись, он бросился назад к самолету, подхватил ключ и побежал догонять своих спутников.
Солнце уже село, но жара не спадала. Она оставалась в песке, в воздухе, в их памяти. Они брели по бесплодной земле рядом друг с другом, изредка переговариваясь. Под ногами шуршал песок и скрежетал гравий. Стало темно и сразу похолодало. А до гор было еще далеко. Время от времени путники посматривали на них, прикидывая расстояние.
Ночь выдалась светлой: в небе сияла яркая луна и плыли легкие облачка. Путники упрямо шли, иногда останавливаясь и собираясь вместе, чтобы отдохнуть и выпить немного воды. Все устали, но никто не хотел в этом признаться. На ночлег останавливаться было нельзя, иначе с восходом солнца они могли оказаться в песчаной ловушке, и уж никогда не сумели бы дойти до гор. Что бы ни таили в себе эти скалы, они должны добраться туда, даже если там ничего нет, кроме тени, в которой им суждено умереть.
Рассвет наступил как-то внезапно. А горы все еще были далеко. Первой не выдержала Грэйс Монктон, заплакав от усталости и отчаяния. Все так старались, так долго шли, а разбитый самолет, казалось, по-прежнему лежал совсем близко от них. Мужчины отвернулись, чтобы не видеть, как она плачет. «Я бы тоже заплакал, — подумал Майк Бэйн, — будь я женщиной. Непременно заплакал бы».
И они снова двинулись в путь, то и дело спотыкаясь и падая. Навязчивая мысль о приближении дневного зноя подгоняла их и заставляла идти все быстрее. Мало-помалу группа распалась, уже не было того единства, которое сохранялось всю ночь, и лишь растянувшаяся на целую милю цепочка одиноких фигур спешила теперь к черным горам.
На рассвете бабуины [4] вылезли из своей пещеры и уселись у входа, щурясь от яркого света, почесываясь, гримасничая и зевая. Только детеныши чувствовали себя превосходно и радостно резвились на солнце.
Для обезьяньей колонии прошла еще одна спокойная ночь. В пещере они долго возились и толкались, а потом заснули, сгрудившись в один сплошной комок тел, цепляясь друг за друга в надежде защитить себя от воображаемой опасности и ночного холода. Те, кто оказывался снаружи, мерзли и старались держаться подальше от входа, чтобы согреться. Некоторым обезьянам грезились, наверное, змеи или леопарды, и они метались во сне, пока потревоженные соседи не награждали их хорошими тумаками.
Итак, ночь осталась позади. Бабуины-часовые взобрались на высокие и отдаленные друг от друга скалы и осматривали оттуда расстилающуюся перед ними панораму крутых обрывов, усыпанных гравием склонов и острых пиков. Обезьянье стадо ожидало внизу, наслаждаясь теплом ясного солнечного утра. Но вот часовые подали вожаку знак: «Все спокойно».
Вожак двинулся вниз по склону. Он был уже стар, но размерами и силой превосходил всех самцов стада. Клочья поседевшей шерсти покрывали его волосатую коричневую шкуру. Вожак вел стадо вниз от выступа к скале, потом к гладкой плите, вдоль узкого гребня до отвесного обрыва высотой в десять футов. Он спускался, перепрыгивая со скалы на скалу без особых усилий. Стадо с криком следовало за ним. Вот, наконец, и место, где достаточно пищи. Обезьяны разбрелись по обширной территории, стараясь, однако, не терять друг друга из виду. Одни переворачивали камни в поисках личинок, гусениц и многоножек, другие — брели к купе акаций, чтобы полакомиться сладким отвердевшим соком, третьи — искали ягоды, вырывали корни. Часовые зорко осматривались: враг мог оказаться совсем рядом.
Бабуины медленно двигались по дну долины, держась ближе к скалам, так как в траве нередко мог скрываться хищник, выжидающий благоприятный момент, чтобы схватить детеныша. Много тысяч лет назад обезьяны жили на деревьях, но сейчас их пристанище — скалистые утесы.
Солнце палило все сильнее. Животные насытились. Старый вожак сначала бродил у подножья скал, а потом взобрался футов на двадцать выше, чтобы лучше видеть часовых. Стадо не спеша следовало за ним. Они нашли место в тени, где дул легкий ветерок. Здесь можно было отдохнуть и поспать, а детеныши могли вволю поиграть.
Вдруг один молодой часовой издал тревожный крик. Животные в ужасе застыли. Это был какой-то странный крик, бабуины никогда раньше не слыхали ничего подобного. Они бросились наверх и увидели то, что разглядел часовой. Вдалеке среди горячих песков, куда они никогда еще не спускались, что-то передвигалось, какие-то крошечные фигурки подходили к ним.