Приготовления к великой битве
Оливьер всходит на холм.
Глядит направо, на долину, поросшую травой,
И видит, что подходит полчище неверных.
Он зовет Роланда, своего товарища:
«Что за шум доносится ко мне от Испании!
Сколько белых панцирей, сколько сверкающих
шлемов!
Много ярости будет нашим французам.
То Ганелон совершил предательство;
Из-за него нас назначил император».
«Молчи, Оливьер, – ответил граф Роланд. —
Это мой вотчим – ни слова о нем больше».
Оливьер взошел на высокий холм:
Отсюда он видит хорошо испанское царство
И великое сборище сарацин.
Блистают шлемы, покрытые золотом и каменьями,
А сколько щитов, узорочных панцирей,
И пик, и накрепленных значков.
Не может он счесть всех отрядов:
Cтолько их, что он и счет потерял!
Он весьма смутился сердцем, —
Как мог, спустился с холма,
Пришел к французам, все им поведал.
Сказал Оливьер: «Я видел столько язычников,
Как никто никогда не видел на земле.
Перед нами их, право, тысяч сто; со щитами,
С надетыми шлемами, белыми панцирями,
Прямыми пиками, блестящими черными копьями.
Ждите битвы, какой никогда не бывало.
Синьоры французы, да пошлет вам Господь свою
силу.
Держитесь крепко, чтобы вас не одолели».
И сказали французы: «Да будет проклят, кто
побежит.
Ни один не дрогнет перед смертью!»
Гордость Роланда
Сказал Оливьер: «Язычников великая сила,
А нас, французов, кажется, очень мало.
Друг Роланд, затрубите в свой рог:
Карл услышит и возвратится с войском».
Отвечает Роланд: «Я поступил бы безумно
И утратил бы мою славу в милой Франции!
Я ведь стану наносить жестокие удары Дюрандалем:
Клинок его будет окровавлен до золотой рукояти.
Наши французы сделают натиск на них!
Язычники-предатели на горе пришли в ущелье:
Клянусь, все они осуждены на смерть».
«Друг Роланд, в олифант[54] затрубите:
Карл услышит и вернется с войском.
Король с баронами нам помогут».
Роланд отвечает: «Боже сохрани,
Чтобы родных моих из-за меня порицали,
Чтобы милая Франция была посрамлена!
Но я стану вдоволь разить Дюрандалем,
Добрым моим мечом, что висит у меня при бедре,
Вы увидите клинок его окровавленным.
Язычники-предатели собрались сюда на горе:
Клянусь, все они осуждены на смерть!»
«Друг Роланд, в олифант затрубите!
Услышит Карл, идущий ущельем,
И Французы, клянусь, вернутся».
«Боже сохрани, – отвечал Роланд, —
Чтобы живой человек когда-либо сказал,
Что из-за язычников я трубил!
Уж за это родным моим не будет укора.
Когда буду я в пылу битвы
И нанесу и тысячу, и семьсот ударов —
Клинок Дюрандаля увидите окровавленным.
Французы, добрые воины, молодецки ударят —
И испанцам[55] не уйти от смерти».
Сказал Оливьер: «Не знаю, в чем тут позор.
Я видел сарацин Испании;
Ими покрыты долины и горы,
И степи, и все равнины.
Сильны полчища чужеземцев,
Невелика здесь наша дружина!»
Роланд отвечает: «Тем больше мой пыл.
Не приведи Господи и его пресвятые ангелы,
Чтобы Франция из-за меня утратила честь!
Лучше смерть, чем посрамление.
За лихие удары император нас любит».
Роланд бесстрашен, а Оливьер разумен;
Дивно доблестны оба они.
К тому же они на коне и при оружии,
Из страха смерти не уйдут от битвы.
Графы добры, и слова их возвышенны.
Коварные язычники бешено мчатся.
Говорит Оливьер: «Роланд, взгляните —
Вот они тут как тут, а Карл от нас далеко.
Вы не изволили затрубить в олифант:
Будь здесь король, нам не стало бы лиха.
Но те, что там, не должны получить в том упрека;
Взгляните ж вверх, к ущельям Аспры:
Вы видите там достойный жалости арьергард.
Кто в его составе – уж не побывает в другом.
Отвечает Роланд: «Не изощряйте.
Да будет проклят, у кого в груди трусливое
сердце!
Мы твердо будем стоять на месте!
Мы станем и бить и разить!»
Когда Роланд увидел, что будет бой,
Он стал грознее льва иль леопарда.
Он взывает к французам, к Оливьеру:
«Друг и товарищ, не говори таких речей;
Император, оставивший нам французов,
Отделил вот эти двадцать тысяч.
Меж них нет ни одного труса.
За своего господина должно перенести всякие
муки:
Претерпеть и сильный холод, и великий зной,
Пожертвовать и кровью, и телом.
Рази ты копьем, а я – Дюрандалем,
Добрым мечом, что подарил мне король.
И если я погибну, кто завладеет им, скажет:
«Это был меч благородного вассала!»
С другой стороны – архиепископ Турпин;
Он пришпорил коня и поднялся на холм.
Обратился к французам, сказал им речь:
«Синьоры бароны, Карл оставил нас здесь,
За нашего короля мы должны умереть,
Помогите поддержать христианство.
Несомненно, нас ожидает битва,
Ибо вот, перед вашими глазами сарацины.
Исповедайтесь в ваших грехах и помолитесь
о милости Богу.
Для спасения душ я дам вам разрешение.
Если умрете, станете святыми мучениками:
В великом раю вам уготованы места».
Французы спешились, склонились на колени,
И архиепископ именем Божиим
благословляет их:
Во искупление велит ударить на неверных.
Французы воспрянули, встают на ноги:
Они разрешены, свободны от грехов.
И архиепископ во имя Господне их перекрестил:
Потом они вскочили на борзых коней.
Вооружены они по-рыцарски
И совсем готовы к битве.
Граф Роланд зовет Оливьера:
«Товарищ, вы верно сказали.
Что предал нас граф Ганелон;
Он взял за это золото, и имущество, и деньги.
Император должен был отомстить за нас.
Король Марсилий о нас сторговался,
Но мы расплатимся с ним мечами».
Роланд въезжает в ущелья Испании
На Вейллантифе, добром борзом коне.
На нем блестящее вооруженье.
И в руке барона копье,
Острием обращенное к небу,
А при копье прикреплен белый значок.
Золотые кисти его ниспадают до рук.
Телом он статен, лицо – светлое, веселое.
За ним следует его товарищ[56],
А французы называют его своим оплотом.
На сарацин он взглянул надменно,
И любовно-приветно – на французов.
Потом он сказал ласковое слово:
«Синьоры бароны, ступайте сдержанным шагом;
Эти язычники обретут здесь великие муки:
Еще получим добрую и славную добычу,
Какой доселе не ведал и отважнейший из королей
Франции».
При этих словах войска встретились.
Сказал Оливьер: «Ни к чему теперь говорить;
Вы не изволили затрубить в олифант —
Ничего вам не будет от Карла;
Конечно, он невинен: ибо ни слова не знал о том.
Да и тех, что там, нечем упрекнуть.
Теперь скачите как можно быстрее,
Синьоры бароны, и держите поле за собой!
Заклинаю вас Богом, думайте только о том,
Как бы наносить и отражать удары.
Да не забывайте знамени Карла».
При этом слове французы вскричали разом:
«Монжуа![57]»
Кто слышал тот клич их,
Тот понял, что такое отвага.
Затем они поскакали; Боже, с каким
воодушевлением!
Чтобы ускорить бег, дали шпоры коням
И стали разить – что было делать иное?
Но сарацины не оробели,
И вот франки и язычники сошлись в бою.
Битва
Племянник Марсилия (имя его Аэльрот)
Скачет первым впереди войска
У него прекрасное оружие, сильный и борзый
конь.
Нашим французам бранное молвит слово:
«Коварные французы, сегодня вы померитесь
с нами.
Ваш защитник предал вас,
Безумец король покинул вас в ущельях:
Милая Франция свою утратит славу,
А Карл Великий – свою правую руку.
«Наконец-то Испания обретет покой!»
Когда Роланд услыхал это, Боже, как он возмутился!
Пришпорив коня золотыми шпорами,
Граф разит (язычника) со всей силы.
Он разрубает его щит, рассекает кольчугу,
Пронзает тело его своим длинным мечом,
Распарывает грудь, раздробляет кости,
Отделяет крестец спины
И своим копьем исторгает душу из тела.
Удар был лих, пошатнулось тело,
С размаху он сбросил его мертвым с коня,
Шея язычника была рассечена надвое.
А тот не преминул еще ему сказать:
«Прочь, негодный! Карл не безумец вовсе,
А предательства всегда не любил.
Оставив нас в ущельях, он поступил отважно,
И Франция сегодня не утратит своей славы.
Бейте их, франки! За нами первый удар,
За нами право – хищники виновны».
Там есть герцог по имени Фальзарон;
Он брат короля Марсилия.
Он владеет землею Дафана и Авирона,
Под небом нет человека наглей и коварней.
Меж глаз у него – громадный лоб,
Мерою с добрых полпяди.
При виде своего убитого племянника он вне себя
от горя
Выходит из толпы, бросается вперед
И испускает обычный клич неверных
В бешенстве на французов:
«Сегодня милая Франция утратит свою честь!»
Оливьер услыхал его и воспылал великим гневом:
Золотыми шпорами он язвит коня
И разит, как истый барон.
Он расшибает его щит и рассекает панцирь,
Вонзает в тело его древко значка
И с размаху выбивает его мертвым из седла.
Смотрит на землю и, видя распростертого
хищника,
Гордо молвит слова:
«О ваших угрозах, злодей, я не забочусь.
Бейте их, франки, мы победим отлично!
Монжуа! – крикнул он. – Это Карлово знамя».
Там есть король по имени Корсаблис;
Он из Барбарии, далекой страны.
Вот он взывает к остальным сарацинам:
«Мы легко можем выдержать битву,
Ибо французов так мало!
Те, что пред нами, совсем ничтожны:
Карлу тут ничем не помочь,
Так что сегодня им не миновать смерти».
Услыхал его архиепископ Турпин —
Под небом нет столь ненавистного ему человека.
Пришпорив своего коня золотыми шпорами,
Он нанес (Корсаблису) жестокий удар.
Щит разнесен в куски, панцирь изорван;
Он вонзил ему копье в середину тела.
Удар так силен, что тот пошатнулся;
С размаху он свалил его мертвым на дорогу.
Смотрит на землю – видит хищника
распростертым.
Не дав промолвить тому, он сказал:
«Подлый язычник, вы солгали!
Карл, мой повелитель, – всегдашний наш оплот,
Французы же наши неспособны бежать.
Ваших товарищей мы здесь заставим остаться,
А вы претерпите еще новую смерть[58].
Бейте, французы, и не забывайте своего долга!
Слава Богу, за нами первый удар!
Монжуа!» – крикнул он, чтобы удержать за собою
поле.
А Жерен ударил на Мальпримия Бригальского —
Добрый щит не послужил тому нимало;
Хрустальное навершье разбито[59],
И половина его свалилась на землю.
Панцирь его он пробил до самого тела
И пронзил его насквозь своим добрым копьем.
От одного удара язычник свалился наземь;
Сатана забрал его душу.
А товарищ его, Жерье, поразил Амирафля;
Он разбивает его щит и рассекает панцирь,
Пронзает сердце добрым своим копьем;
Ударил так, что тот пробит насквозь
И мертвым свален на землю, с размаху.
Молвил Оливьер: «Прекрасна наша битва!»
Герцог Самсон устремляется на Альмасура;
Он разбивает ему щит, золотой, в жемчугах.
Добрый панцирь ему не защита —
Пронзает его сердце, печень и легкое
И мертвым кидает – кто пожалеет, кто нет.
Сказал архиепископ: «Вот это баронский удар!»
Ансеис пустил своего коня
И устремился на Тургиса-из-Тортозы.
Под золотым навершьем он разбивает ему щит,
Разрывает подкладку двойного панциря,
Вонзает в тело доброе копье —
И ударил так, что пронзает ею насквозь,
С размаху валит мертвым наземь.
И сказал Роланд: «Вот молодецкий удар!»
И Анжелье, гасконец бордоский,
Пришпорил коня, опустил повода
И ударил на Эскремиса из Вальтиерры,
Раздробил ему щит на шее,
Прорвал кольчугу панциря,
Поразил в грудь между плеч
И с размаху мертвым выбил из седла.
Затем промолвил: «Всем вам погибель!»
И огонь поразил язычника Эсторгана
В переднюю обшивку щита
И снес с него цвета – алый и белый;
Разнес его в клочья
И в тело вогнал свое доброе острое копье,
Мертвым свалив с ускакавшего коня.
И он молвил: «Вам не будет защиты».
И Беранжье поразил Эстрамариса:
Расшиб его щит и панцирь разорвал,
Пронзил его тело своим могучим копьем
И свалил мертвым посреди тысячи сарацин.
Из двенадцати пэров (язычников) десять уже
убиты;
Двое лишь остались в живых:
Шернублий и граф Маргарис.
Маргарис – очень храбрый рыцарь,
И красив, и силен, и легок, и быстр;
Он пришпорил коня и ударил на Оливьера.
Под навершьем из чистого золота он разбил его щит
И копьем нацелился в бок.
Бог спас (Оливьера) – удар его не коснулся:
Копье, скользнув, ничего не задело.
Тот проскакал беспрепятственно дальше.
Затрубил в рог, чтобы собрать своих.
Битва чудовищная, общая свалка:
Граф Роланд не боится опасности,
Он разит копьем, пока цело древко;
От пятнадцати ударов расшиблось оно и разбилось —
Он обнажает Дюрандаль, свой добрый меч,
Шпорит коня и устремляется на Шернублия —
Крушит его шлем, блиставший каменьями,
Рассекает надвое тулью и волоса;
И рассекает глаза и лицо,
Белый панцирь из тонких чешуек
И все тело до самого низу,
До седла с золотым узором.
Меч врезался в тело коня,
Рассек как попало хребет —
И на густую траву свалил мертвыми обоих.
После сказал: «Презренный, некстати пожаловал ты.
Магомет не придет уж к тебе на помощь —
Не такому хищнику одержать победу!»
По полю битвы мчится граф Роланд,
Держит он Дюрандаль, что ловко сечет и рубит, —
Чрез то сарацинам великий урон.
Кто бы видел, как он бросал одного мертвеца
на другого,
И чистая кровь струилась по земле.
Весь он красен от крови, и панцирь его, и руки,
Плечи и шея его доброго коня.
И Оливьер не отстает в нанесении ударов.
Двенадцать пэров также нельзя упрекнуть,
И французы разят и дерутся.
Неверные гибнут или обмирают от страха.
Сказал архиепископ: «Молодцы наши бароны!
Монжуа! – крикнул он. – То – знамя Карла!»
И Оливьер мчится по полю битвы;
Древко его копья разбито, в руке лишь обломок его.
И наносит он удар язычнику Мальзарону.
Разбивает его щит, золотой в жемчугах,
Вырывает оба глаза из головы,
И мозг его падает к его ногам.
Он свалил его мертвым, вместе с семьюстами его
(единоплеменников).
Затем он убил Тюргина и Эсторгуса;
Копье его раздробилось до самой рукояти.
И молвит Роланд: «Товарищ, что вы делаете?
Для битвы такой не палка нужна —
Пригодны тут будут лишь сталь да железо.
Где же меч ваш, что зовется Альтклэром?[60]
Дужки у него золотые, а вершина рукоятки
хрустальная?»
«Некогда извлечь его, – отвечает Оливьер. —
Нужно разить и разить!»
Граф Оливьер обнажил добрый свой меч,
О котором просил его товарищ,
И, как истый рыцарь, явил его.
Он поразил язычника Юстина из Валь-Феррэ —
Haдвое разрубил ему голову,
Рассек тело и расшитый панцирь,
Доброе седло в золоте и каменьях,
И рассек он также спину коня;
Свалил мертвыми обоих на луг.
Роланд молвил ему: «Отныне я с вами братаюсь.
За такие-то удары нас любит император».
Отовсюду понесся клик: «Монжуа!»
Граф Жерен сидит на коне Сореле,
И товарищ eгo Жерье – на Пасс-Серфе;
Они опустили поводья и лихо пришпорили коней.
Оба ударили на язычника Тимозеля:
Один разил по щиту, другой – по кольчуге.
Оба копья свои сломили в его теле —
И вмиг свалили его мертвым посреди поля.
Не знаю, никогда не слышал,
Кто из двух действовал тут проворней.
Был там Эсперверис, сын Бореля —
Его убил Анжелье бордоский.
А архиепископ убил Сиглореля,
Чародея, побывавшего уже в аду,
Посредством колдовства свел его (туда) Юпитер.
И сказал Турпин: «Вот истый злодей».
Роланд же отвечал: «Сражен презренный!
Брат Оливьер, любы мне такие удары».
Битва становилась все ожесточенней:
Франки и язычники обменивались лихими ударами.
Одни нападают, другие защищаются.
Сколько сломанных и окровавленных копий!
Сколько знамен и значков разбито!
Сколько добрых французов сгубило тут свою
молодость!
Не увидеть им уже более своих матерей и жен,
Ни тех из Франции, что ждут их в ущельях.
Карл Великий плачет по ним и скорбит…
Увы, к чему? Им не будет подмоги.
Ганелон оказал им плохую услугу
В тот день, когда пошел в Сарагоссу продать
свою родню.
Потом погубил он и жизнь свою, и тело:
На суде в Ахене его приговорили к повешению,
А с ним и тридцать его родичей,
Которых не избавили от смерти.
Король Альмарис со своей дружиной
Узким и жутким проходом
Приблизился к Гвальтьеру, охранявшему гору
И ущелья с испанской стороны.
«Изменник Ганелон, – сказал вождь Гвальтьер, —
Совершил прискорбную торговлю нами».
Король Альмарис явился на гору,
И с ним шестьдесят тысяч язычников
Яростно напали на французов.
В великом гневе они разили их,
Сметали всех, умерщвляли, избивали.
Гвальтьер освирепел более всех остальных:
Он выхватывает меч, прижимает щит к себе,
Рысью выезжает к первому ряду язычников —
Равняясь с ними, шлет недобрый привет.
Едва Гвальтьер поравнялся с ними,
Язычники напали на него со всех сторон.
Крепкий щит его разбит и расшиблен,
Белый панцирь разорван и ободран.
Сам он пронзен четырьмя копьями:
Он не может терпеть и четыре раза обомлевает.
Волею-неволею надо покинуть поле битвы;
Как может, сползает с горы
И зовет Роланда: «Сюда, барон, ко мне на помощь!»
Битва чудовищна и тяжка:
Оливьер и Роланд разят усердно,
Архиепископ раздает тысячи ударов,
Не отстают oт них и двенадцать пэров.
Все французы дерутся сообща.
Гибнут язычники тысячей и сотней.
Кто не бежит, не ускользнет oт смерти.
Волей-неволей все здесь кончают свой век —
Французы теряют лучшую свою оборону:
Крепкие копья и острые пики,
И значки – синие, алые, белые;
Клинки их мечей зазубрились,
И сколько погибло у них храбрых рыцарей!
Не увидят ни отцов, ни семей,
Ни Карла Великого, что ждет их в ущелье.
Во Франции, меж тем, ужасное бедствие:
Буря, ветер и гром,
Дождь и град безмерный,
Молнии повсюду и часты,
И землетрясение было взаправду.
Oт Сен-Мишель-дю-Периль и до Сен-Кельна,
От Безансона до пристани Виссантской[61]
Нет дома, где бы не треснули стены.
В полдень настал великий мрак;
Проясняется, лишь когда разверзается небо.
Кто видел – боялся ужасно,
И многие молвят: «То конец света,
Исход века ныне пред нами».
Не знают они, говорят неправду.
То великая скорбь по смерти Роланда.
Ужасны знамения и страшна гроза;
Во Франции было множество предвещаний:
С полудня и до вечернего часа —
Темная ночь и мрак.
Ни солнце, ни луна не бросают света.
Все, что видят это, боятся за жизнь.
Но поистине можно быть в таком горе,
Когда умирает Роланд, который вел всех других.
Лучше его не было еще на земле.
Чтобы побеждать язычников и покорять царства.
Ожесточенная, лютая битва!
Французы разят острыми мечами, —
Нет никого, кто не был бы окровавлен.
Кричат: монжуа! – знаменитый призыв.
Язычники бегут повсюду.
Франки, люди святой земли, преследуют их.
Видят они теперь, как битва жестока.
Неверные, с горем и яростью в сердце,
Бросают поле сражения и обращаются в бегство.
Их преследуют, хотят их настичь.
Вся долина покрыта бойцами:
Столько сарацин полегло на густой траве,
Столько белых панцирей, блестящих броней,
Столько изломанных копий и знамен в лоскутьях!
В этой битве победили французы:
Боже! Как тягость для них растет!
Карл потеряет в них свою опору и гордость.
Велика скорбь, ожидающая Францию!
Французы дерутся лихо и усердно,
Неверные гибнут тысячами, тьмами.
Из ста тысяч не осталось в живых и две.
Говорит архиепископ: «Наши воины храбры!
Под небом нет царя, имеющего лучших».
В летописях[62] Франции написано:
«Так должно быть по праву в великой стране,
Чтобы нашему императору служили добрые вассалы».
Идут они по долине, отыскивают своих.
Плачут их очи от горя и жалости,
Из сердечной любви к их родичам.
Вот пред ними покажется Марсилий с великой
ратью.
Граф Роланд – добрый рыцарь,
И Оливьер, и все двенадцать пэров,
Да и французы действуют весьма похвально.
Язычникам смерть приносит их доблесть.
Из ста тысяч один лишь спасся —
То Маргарис, да и тот бежит.
Но хоть он и бежит, его нельзя упрекнуть:
Он явит на теле его великие знаки (храбрости) —
Он пронзен четырьмя ударами копья.
Он возвращается в Испанию
Рассказать обо всем королю Марсилию.
Король Маргарис отправился один.
Копье его сломано; разбитого щита
Под навершьем не длиннее полупяди осталось.
Сталь его меча окровавлена,
Панцирь пробит и растерзан,
Сам он пронзен четырьмя копьями.
Так возвращается он с поля битвы, где лихо
сражались.
Боже! Что это за барон, будь он христианин!
Он все возвещает королю Марсилию,
И внезапно падает к его ногам,
И молвит: «Государь, скорей на коня!
Вы застанете франков из Франции утомленными.
Так они били и мучили наших.
Их копья и пики утрачены,
Большая часть их перебита;
Оставшиеся в живых сильно ослабели,
Множество раненых, обагренных кровью,
И у них нет оружия для защиты!
Вы без труда отмстите за наших.
Хорошо будет их победить, государь,
знайте это».
Французы зовут Роланда и Оливьера:
«Двенадцать пэров, к нам на помощь!»
Архиепископ первый им ответствовал:
«Божьи люди, будьте добры и храбры;
Сегодня примете венцы на чело,
И вам уготован святой рай».
Горе и жалость охватили их тогда.
Один оплакивает другого по дружбе,
Все обменялись поцелуем любовно.
Роланд воскликнул: «Бароны, теперь на коней!
Вот Марсилий и с ним сто тысяч рыцарей».
Долиной едет Марсилий
С великим войском, которое он собрал
И разделил на двенадцать отрядов.
Сверкают каменья и золото шлемов,
И копья, и знамена,
И щиты, и узорные брони.
Семь тысяч рогов трубят наступленье.
Какой шум по всей стране!
И молвит Роланд: «Оливьер, товарищ, брат,
Ганелон-изменник поклялся в нашей смерти.
Его предательство теперь очевидно.
Но жестоко отмстит ему император.
Будет сильная и жаркая битва:
Ибо никогда еще не видано такой встречи.
Я буду рубить моим Дюрандалем,
А вы, товарищ, рубите Альтклэром.
По многим землям мы обнажали их;
Столько побед одержано ими!
Пусть же не поют про нас недобрых песен».
Когда французы увидали столько язычников,
Что все поле повсюду покрыто ими,
Стали звать Оливьера и Роланда
И двенадцать пэров, чтобы те их защитили.
Архиепископ сказал им тогда свое мненье:
«Синьоры бароны, не смущайтесь
Ради Бога, не побегите,
Чтобы добрые люди не пели плохого.
Лучше умереть, сражаясь.
Весьма возможно, что нас ожидает смерть.
Дольше этого дня нам уже не прожить.
Но за одно я могу вам поручиться:
Святой рай будет вам отверст,
Завтра вы воссядете там среди Невинных»[63].
После этих слов франки приободрились.
Они пришпорили вперед быстрых коней
И воскликнули все разом: «Монжуа!»
Король Марсилий – коварный король.
Он молвил язычникам: «Послушайте меня:
Граф Роланд чудовищной силы,
Кто захочет его одолеть – потрудится много:
Для победы, я думаю, мало двух битв.
Если вы согласны, дадим ему три битвы.
Десять наших отрядов станут против французов.
Другие же десять останутся со мною.
Вот тут-то Карл потеряет могущество
И увидит Францию покрытой великим позором!»
Он передал Грандонию златокованое знамя,
Чтобы вести его воинов против французов:
«Он облек его королевскою властью».
Король Марсилий остался наверху горы,
Грандоний же спустился вниз, на долину:
Значок его прибит тремя златыми гвоздями.
Крикнул он: «На коней, бароны!»
Тысячи рогов затрубили звонкогласных.
Сказали французы: «Господи Отче, что нам делать?
На горе пришлось нам увидеть Ганелона!
Это он нас изменнически продал.
К нам на помощь, двенадцать пэров!»
Тогда архиепископ ответил им:
«Добрые рыцари, сегодня вы получите честь —
Бог даст вам венки и цветы
В раю посреди блаженных.
Но трусам не будет там места».
Французы отвечали: «Мы исполним все.
Скорее помрем, чем станем изменниками».
Они подогнали коней золотыми шпорами
И устремились на проклятых злодеев.
Король Марсилий разделил свое войско:
Десять отрядов оставил при себе,
И вот остальные десять несутся в бой.
Французы говорят: «Боже! нам будет гибель!
Что станется с двенадцатью пэрами?»
Архиепископ Турпин отвечает им первый:
«Добрые рыцари, вы угодны Богу,
Ныне украситесь вы венками и цветами;
Упокоитесь на святых цветах рая.
Но трусам же вовеки не войти туда».
Французы отвечают: «Мы не отступим.
Если на то воля Божия, да будет так.
Мы станем сражаться с врагами.
Мало нас, но отваги в нас много».
И, пришпорив коней, грянули на язычников —
И вот французы и сарацины в схватке.
Был там некий сарацин из Сарагоссы —
Полгорода ему принадлежит.
To Климорин, но он совсем не витязь.
Он принял клятвы графа Ганелона,
По дружбе лобызал его за то в уста;
Он даже дал ему свой меч и карбункул.
«Великая страна, – сказал он, – покроется позором:
У императора отнимется венец».
Он сидит на коне, что зовется Барбамуш,
Что несется быстрее сокола и ласточки.
Он пришпорил его, опустил повода
И наносит удар Анжелье-гасконцу.
Ни броня, ни щит не могли его защитить:
Вонзилось ему в тело копье
С такою силой, что острие прошло насквозь.
С размаху он мертвым кинул его наземь.
Потом кричит: «Ловко их побеждать:
Бейте, язычники, прорвите их строй».
Сказали французы: «Боже, как жаль храбреца!»
Граф Роланд взывает к Оливьеру:
«Товарищ, вот и погиб Анжелье.
У нас не было рыцаря храбрее».
Оливьер отвечает: «Дай мне Бог отмстить за него!»
Он язвит коня шпорами чистого золота,
Держит Альтклэр с окровавленным клинком,
Со всей силы разит язычника.
Раcсекает тело, убивает коня.
Размахивается еще раз – и сарацин падает,
Душу его уносят бесы.
Потом он убил герцога Альфайана,
Обезглавил Эскабаба
И выбил из седла семь арабов:
Им уже никогда не придется воевать.
И Роланд говорит: «Товарищ мой разъярен,
По-моему, действует он похвально.
За такие удары Карл нас больше полюбит».
И воскликнул: «Разите их, рыцари!»
С другой стороны – язычник Вальдабрун,
Что посвящал в рыцари короля Марсилия.
Он владелец четырехсот кораблей на море.
Нет моряка, что не гордился бы им;
Он изменой завладел Иерусалимом[64];
Разрушил там храм Соломона
И перед купелью умертвил патриарха.
Он-то принял уверение от графа Ганелона —
И подарил ему свой меч и тысячу мангунов.
Он сидит на коне, что зовется Грамимонд:
Сокол не быстрее его.
Он язвит коня острыми шпорами —
И ударил могучего герцога Самсона.
Расшибает его щит, разрывает кольчугу,
Вонзает в тело древко значка
И с размаху выбивает его, мертвого, из седла.
Кричит он: «Злодеи, все вы погибнете!
Разите, язычники, мы их одолеем отлично».
Французы сказали: «Боже! как жаль барона!»
Когда граф Роланд увидел Самсона мертвым,
Подумайте, какое было ему великое горе.
Он пришпорил коня и помчался во весь опор.
В руке его Дюрандаль, драгоценнее чистого злата.
Он разит язычника со всей силы
По шлему, украшенному золотом и каменьями.
Рассекает голову, и броню, и тело,
Седло с золотым узором
И глубоко спину коня.
Оба убиты (в похвалу иль в укор).
Молвят язычники: «Жестокий удар нанес
он нам!»
Отвечает Роланд: «Не терплю я ваших:
В вас и гордыня, и вина».
Там есть африканец, пришедший из Африки:
То Малкидан, сын короля Малкуда.
Все оружие его из кованого золота
И ярче всех сверкает на солнце.
Сидит он на коне, что зовут Сальт-Пердю, —
Нет животного, чтоб его осилило в беге.
Он пришпорил его острыми шпорами
И ударил по щиту Ансенса —
И отбил с него позолоту и лазурь;
Разорвал ему полы кольчуги
И вонзает ему в тело острие и древко.
Умер граф – век его миновал.
Сказали французы: «Барон, какое несчастье!»
По полю битвы носится архиепископ Турпин;
Не бывало священника, чтобы пел обедню
И выказывал такую удаль и телесную ловкость.
Молвит язычнику: «Будь ты проклят Богом!
Ты убил того, о ком сердце мое скорбит».
Затем он, припустив доброго коня,
Наносит (Мулкидану) удар по толедскому щиту
И мертвым сбивает на зеленую траву.
Говорят французы: «Лихо разит наш
архиепископ!»
С другой стороны – Грандоний, язычник,
Сын Капуэля, короля Каппадокии.
Он сидит на коне, что Марморием зовется:
Птица на лету не быстрее его.
Пустил поводья, пришпорил коня
И всею силою обрушился на Жерена;
Он рассек щит его и нанес ему жестокий удар:
Разрубил его панцирь
И вонзил ему в тело весь свой синий значок —
Свалился мертвым на вершине скалы.
Еще он убил его товарища Жервье,
И Беранжье, и Гюи из Сент-Антуана;
Затем напал на Остория, богатого герцога,
Что владеет на Роне (областью) Валенцией.
Он сразил и его – язычники в радости великой,
А французы говорят: «Много наших гибнет!»
Граф Роланд держит окровавленный меч,
Повсюду вздымая и являя его.
Но услыхал он жалобы французов.
Так велико его горе, что сердце разрывается;
Молвит язычнику: «Бог попутал тебя,
Что убил ты того, за кого поплатишься дорого».
Он пришпорил коня и понесся.
Кто кого победит? Но они сошлись.
Грандоний был умен и отважен,
И доблестный воин в бою.
На пути своем он повстречал Роланда:
Никогда не видал он его, но признал тотчас
По гордому челу, по красивому стану,
По осанке его и по взгляду.
Он видит кровавую сталь Дюрандаля, —
Невольно робеет.
Он хочет бежать – увы! ни к чему.
Граф разит его столь жестоко:
Разрубает шлем до наносницы[65],
Рассекает нос, рот, зубы,
Рассекает тело, и чешуйчатый панцирь,
И серебряную луку золотого седла,
И глубоко (разрубает) спину коня —
Убивает наповал того и другого.
Выходцы из Испании испускают крики горя.
Молвят французы: «Лихо разит наш витязь!»
Чудовищна битва и жарка.
Французы разят могуче и яростно:
Рубят руки, бока, спины,
Одежду до живого тела.
Боже! сколько рассеченных голов,
Сколько разрубленных панцирей, рваных
броней!
Пo зеленой траве струится чистая кровь.
Молвят язычники: «Нам не вытерпеть!
О великая страна, да проклянет тебя Магомет,
Твой народ из всех самый отважный!»
Не было (сарацина), что не кричал бы:
«Марсилий!
Скачи, король! Мы нуждаемся в помощи».
Чудовищна, неимоверна битва.
Французы разят копьями из черненой стали.
Там можно было увидеть великое человеческое
страдание.
Столько людей раненых, окровавленных,
мертвых.
Один лежит на другом: то навзничь, то ниц.
Столько добрых коней, несущихся по полю
И волокущих за собой висящие поводья.
Сарацины не могут более держаться;
Волею-неволею покидают поле,
Французы живо преследуют по пятам,
До самого Марсилия гонят их, избивая.
Роланд дерется, как мощный рыцарь;
Своим не дает он ни отдыху, ни сроку.
И французы быстро несутся на конях —
По пятам язычников, бегущих рысью, галопом.
Они по пояс в алой крови.
Их стальные клинки покривлены, иззубрены,
У них нет уже оружия для защиты своей.
Когда вспоминают они о своих рогах и трубах,
Каждый чувствует себя бодрее.
Язычники кричат: «На горе пришли мы в ущелье:
Великий потерпим мы урон!»
Покидают поле, кажут нам тыл —
Французы жестоко разят их мечами,
Ряд мертвых тянется до Марсилия.
Марсилий видит избиение своего народа:
Он велит трубить в рога и трубы;
Потом помчался со своей ратью.
Во главе едет сарацин Абизм —
Среди дружины нет коварнее его.
Он запятнан пороками, великим коварством,
Не верит в Бога, Сына святой Марии;
Он черен, как растопленная смола;
Измену и вероломство он предпочитает
Золоту всей Галисии;
Никто никогда не видал у него шутки иль смеха;
Он отважен и безумно храбр —
За то он и мил коварному королю Марсилию.
Он несет Дракона – знамя его дружины.
Невзлюбил этого язычника архиепископ.
Едва завидел его, как возжаждал его поразить —
И весьма покойно сказал себе:
«Этот сарацин, кажется мне, великий еретик;
Всегда не по душе мне были трусы и трусость —
Жив сам не буду, а уж убью его».
Архиепископ начал битву.
Он сидит на коне, отнятом некогда у Гроссаля —
То был король, убитый им в Дании.
Конь легок и статен для бега;
У него точеные копыта, стройные ноги,
Короткое бедро, широкий круп,
Длинные бока и крутая спина,
До самой глотки статная шея;
Хвост белый и желтая грива,
Маленькие уши и рыжая голова.
Ни одно животное не сравнится с ним[66].
Архиепископ так отважно пришпорил его,
Отпустив золотые удила и уздечку,
Что не замедлил напасть на Абизма:
Ударяет в его чудный щит,
Что весь в камнях, аметистах, топазах,
Хрусталях и рудных карбункулах;
Он получил его от эмира Галафра:
Дьявол дал щит ему на Валь-Метасе.
Турпин разит его – ему несдобровать.
После такого удара щит этот не стоит денье.
Рассекает тело его на куски
И валит его мертвым на месте пустом.
«Монжуа!» – восклицает; то Карла клич!
Французы молвят: «Лихой вассал.
Этот архиепископ сумеет защитить свой посох.
Пошли Бог Карлу побольше таких!»
Граф Роланд зовет Оливьера:
«Товарищ, согласны ли вы со мною?
Архиепископ – превосходный рыцарь,
Нет лучшего на земле под небом.
Ловко разит он копьем и пикой!»
Граф отвечает: «Пойдем, подсобим ему!»
С этими словами приударили французы.
Жестоки удары, схватка жаркая.
Много мук терпят тут христиане.
Франки из Франции утратили свое оружие,
Но у них уцелело еще триста обнаженных
мечей.
Они знай разят да рубят по блестящим шлемам.
Боже! сколько рассеченных пополам голов!
Сколько разрубленных панцирей, изломанных лат!
Режут ноги, руки, лицо.
И говорят язычники: «Французы нас калечат.
Кто не защищается, тому жизнь не дорога».
Прямо к Марсилию держат путь,
Кричат ему: «Добрый король, к нам
на помощь!»
И молвит Марсилий, вняв своему народу:
«Великая земля, да истребит тебя Магомет,
Племя твое одолело наших!
Столько сокрушили и отобрали они у нас
городов,
Что теперь в руках седобородого Карла?
Он завоевал Рим, захватил Калабрию,
Константинополь и могучую Саксонию.
Лучше смерть, чем бегство перед французами.
Разите, язычники, не щадите себя.
Если Роланд погибнет, Карл утратит свое
подспорье:
А останется жив – несдобровать нам!»
Коварные сарацины разят копьями
По щитам, по шлемам, сверкающим на солнце.
Только и слышен лязг железа да стали —
Искры от них летят к самому небу.
Кто б видел, как кровь и мозг проливались!
У графа Роланда скорбь и тягость
При виде гибели стольких добрых вассалов,
вождей,
И припоминается ему Французская земля,
И дядя его, добрый король Карл Великий.
И мысли эти волей-неволей надрывают все его
сердце.
Граф Роланд врезался в средину схватки
И без устали наносит удары.
Держит он Дюрандаль, меч, извлеченный из ножен.
Он пронизает им панцири, расшибает шлемы,
Сечет тела, руки, головы,
Бросает на землю сотни неверных,
Считавших себя добрыми вассалами.
На другой стороне – Оливьер.
Он лихо разит и теснит.
Выхватывает он свой любимый Альтклэр:
Кроме Дюрандаля нет лучше его под небом.
Граф держит его и храбро дерется.
По локоть он залит алою кровью.
«Боже, – молвит Роланд, – что это за лихой вассал!
Эх, благородный граф, столь доблестный
и храбрый,
Сегодня настанет конец нашей дружбе,
Сегодня ждет нас горестная разлука.
А императору не увидеть нас более.
Никогда не бывало еще такого горя в милой
Франции.
Нет француза, который не молился бы за нас
И не справлял священных служб по монастырям.
Души наши упокоятся в раю».
Оливьер услыхал его, пришпорил коня
И сквозь сечу пробрался поближе к Роланду:
«Товарищ, идите-ка сюда, – сказали они друг
другу. —
Мы не умрем один без другого, если даст Бог!»
Кто б видел, как Роланд и Оливьер
Сражаются, разя мечами!
Архиепископ разит копьем.
Можно и счесть перебитых ими:
Число их записано в хартиях и грамотах,
И летопись говорит, что было их более четырех
тысяч.
Четыре первые схватки прошли удачно
для французов,
Но пятая оказалась пагубной и тяжкой:
Все рыцари Франции полегли в ней,
И шестьдесят только избавил Бог,
Но те уж дорого продадут свою жизнь.
Звуки рога
Граф Роланд видит великую убыль своих,
Зовет своего товарища Оливьера:
«Прекрасный, милый товарищ, ради Бога,
да благословит Он вас,
Взгляните, сколько добрых вассалов полегло
на земле:
Жаль нам тебя, милая Франция, краса!
Лишишься ты стольких баронов!
Эх, друг наш король, отчего нет тебя с нами?
Брат Оливьер, что нам делать,
Как передать ему весть о нас?»
Говорит Оливьер: «Не знаю я средства.
Но лучше смерть, чем позор отступленья».
И сказал Роланд: «В свой олифант затрублю я,
Его услышит Карл, идущий по ущелью.
Клянусь вам: французы вернутся назад».
Сказал Оливьер: «То будет великий нам срам
И укоризна всем вашим родичам,
Не избыть им этого позора во всю жизнь.
Когда я говорил вам, вы не исполнили,
Ну а теперь вам нет моего одобренья:
Трубите, пожалуй, но это совсем не отважно.
Да и обе руки ваши уже все в крови».
Отвечает Роланд: «Да, нанес я много лихих ударов!»
И молвил Роланд: «Жесток наш бой;
Затрублю я в рог, и услышит король Карл!»
Сказал Оливьер: «Не молодецкое это дело!
Когда я советовал вам, товарищ, вы меня
не послушали.
Будь здесь король, у нас не было бы такого урона.
Но те, кто находятся там, не заслуживают упрека».
Сказал Оливьер: «Клянусь моей бородой!
Если суждено мне увидать когда-либо Альду,
прекрасную сестру мою,
Вам не бывать в ее объятиях».
И сказал Роланд: «За что вы так гневны?»
И тот отвечал: «Товарищ, вы всему виною,
Ибо истинная храбрость не то же, что безумие,
А сдержанность лучше неистовства.
Французы погибли из-за вашего легкомыслия.
Теперь не служить уже нам более Карлу:
Поверь вы мне тогда, наш государь был бы с нами,
Мы разыграли бы эту битву,
Король Марсилий был бы взят либо убит.
Ваше удальство, Роланд, будет пагубно нам.
Ничего от вас уже не получит Карл Великий,
Лучший из людей, отныне до Божьего Суда.
Сами вы погибнете, Франция же будет посрамлена.
Сегодня конец нашему достойному
товариществу:
Еще до вечера нас постигнет лютая разлука!»
И стали они горько плакать и вздыхать друг
о друге.
Архиепископ услыхал их спор,
Пришпорил он коня шпорами чистого злата,
Подъехал к ним и стал их журить:
«Сир Роланд, и вы, сир Оливьер,
Заклинаю вас, не раздражайтесь.
Вот наши французы, обреченные на смерть.
Трубить нам было бы уже бесполезно
Карл далеко от нас и придет не скоро.
Но все-таки лучше затрубить в рог —
Придет король и отомстит за нас.
А те, что из Испании[67], не вернутся с весельем.
Наши французы сойдут с коней,
Увидят нас, убитых, изрубленных,
Соберут наши головы и тела,
Поднимут в гробах на спины коней,
Оплачут нас в скорби и жалости,
Потом схоронят нас в монастырской ограде;
Не пожрут нас ни волк, ни вепрь, ни собака».
Отвечает Роланд: «Сир, вы говорите дело».
«Сир Роланд, трубите же в рог,
Услышит Карл, идущий по ущельям.
Чудная рать вернется назад,
Найдет нас, перебитых, изрубленных;
Но франкские воины отомстят за нас
И много испанских убьют в бою.
Они унесут с собою наши тела.
Не пожрут их ни собака, ни волк, ни вепрь».
Отвечает Роланд: «Сказано доброе слово».
Роланд приложил олифант к устам,
Приладился получше и затрубил полной грудью.
Высоки горы, и звук весьма протяжен:
За тридцать лье слышно было его отраженье.
Слышит Карл и все его спутники.
И говорит король: «Наши сражаются».
Но граф Ганелон ему возражает:
«Скажи это кто иной, его бы лжецом назвали».
Граф Роланд с превеликим трудом и напряженьем,
С великой болью трубит в свой олифант;
С уст его каплет алая кровь —
На челе напряглися виски,
Но звук его рога далеко понесся!
Слышит его Карл, шедший по ущельям,
Нэмон его слышит, слышат все франки,
И сказал король: «Слышу я рог Роландов,
Ведь он не затрубил бы, если бы не было битвы».
Ганелон отвечает: «Нет никакой битвы.
Вы – старец, убеленный сединами,
А такими речами подобны ребенку.
Вы знаете хорошо великую гордость Роланда,
Могучего, удалого, дивного, великого, —
Чудесно уже и то, что Господь щадит его доселе.
Взял же он ведь Нобль без вашего приказа:
Сарацины выступили из города
И затеяли бой с добрым вассалом Роландом.
Он перебил их клинком своего Дюрандаля;
Затем велел смыть водою окровавленный луг,
Чтобы не осталось на нем никакого следа.
Из-за какого-нибудь зайца Роланд трубит весь день;
Без сомнения, он потешается теперь с своими
пэрами.
Притом же под небом нет человека, который
посмел бы на него напасть.
Продолжайте же ваш путь, государь, к чему
поднимать тревогу?
Великая страна так далеко еще пред нами».
У графа Роланда уста в крови;
На челе его раскрылись жилы.
Он трубит в олифант с мученьем и трудом.
Карл слышит его, слышат и все французы;
И говорит король: «Какой протяжный звук рога!»
Отвечает герцог Нэмон: «Роланду пришлось трудно.
Там битва, клянусь честью;
Кто-то предал его: тот притворщик средь вас.
“За оружие!” – кликните клич
И подайте помощь вашему благородному дому.
Вы ведь слышите стоны Роланда».
Император повелел трубить своим рогам.
Французы спешились и стали облекаться
В панцири, шлемы, вооружаться золотыми мечами;
У них прекрасные щиты, длинные и крепкие копья,
Значки белые, алые, синие.
Все бароны сели на коней боевых,
Пришпорили их и все время, пока тянулись ущелья,
То и дело говорили друг другу:
«Хоть бы повидать нам Роланда, пока он не умер,
Вместе с ним мы ударили б лихо!»
Но к чему все это? Слишком они задержались.
Сумерки стали светлеть, вот и день.
На солнце блистает оружие;
Шлемы и панцири рдеют огнем,
Да и щиты, красиво расписанные цветами,
И копья, и позлащенные значки.
Император скачет разъяренным:
Французы печальны и гневны;
Нет никого, кто не плакал бы горько
И весьма не страшился за Роланда.
Король повелел схватить графа Ганелона
И отдал под надзор придворным поварам.
Зовет он к себе старшего из них, Безгона:
«Береги мне его, как изменника,
Вероломно предавшего весь мой дом».
Тот берет его и приставляет к нему сто товарищей
Из поварни – из лучших и из худших;
Те повыдергали ему бороду и усы,
Потом каждый отвесил ему по четыре удара кулаком,
Его жестоко отколотили прутьями и палками;
Повесили ему на шею толстую цепь,
Заковали его, как медведя,
И с позором бросили на вьючную лошадь.
Так и держали, пока не сдали Карлу.
Высоки скалы, и мрачны, и громадны!
Глубоки долины и быстры потоки!
Сзади, впереди звучат трубы,
Отвечая на призыв олифанта.
Император скачет, полный гнева,
И французы в ярости и тревоге,
Нет никого, кто не плакал бы и не скорбел,
И не молил бы Бога сохранить Роланда,
Пока они не явятся на поле битвы.
Вместе с ним лихо будут сражаться.
К чему все это? Напрасно все.
Задержались слишком они: им не поспеть вовремя.
Карл Великий скачет в сильном гневе;
По кольчуге развевается его белая борода.
Торопливо подгоняют коней все бароны Франции,
Нет между ними никого, кто не горевал бы,
Что он не с вождем Роландом —
В бою с сарацинами Испании.
Если он ранен, то, наверно, нет в живых ни души!
Боже! что за шестьдесят героев в его дружине.
Никогда лучших не имел ни один король,
ни вождь.
Мчится Карл, пока тянутся ущелья,
И надрывается в скорби и гневе.
И молвит король: «Пресвятая Мария, помоги.
Ганелон причинил мне великую печаль.
В старой хронике записано,
Что предки его были изменники;
Измена у них была делом привычным.
Они совершили ее в Риме, в Капитолии, —
Старого Цезаря умертвили.
Но плохой конец ждал проклятых:
Они погибли на жарком, медленном огне,
Этот предатель их же породы.
Он погубил Роланда, смутил моих людей,
Сорвал с главы моей венец.
У Франции нет уже рыцарей на защиту».
Он плачет, рвет свою белую бороду.
Французы молвят: «Несчастные, плохо пришлось
нам!»
Шпорят коней, пока тянутся ущелья, —
Ни один не придержал удила.
Но прежде чем явятся французы,
Роланд выиграет сраженье
И обратит в бегство Марсилия и его племя.
Поражение
Роланд окинул взором холмы и долины:
Сколько французов сраженных увидел он там
И, как благородный рыцарь, оплакал их.
«Синьоры бароны, да помилует вас Господь,
Всем душам вашим да уготовит Он рай,
Да опочиют они на святых цветах.
Лучших вассалов я никогда не видал.
Так долго служили вы мне!
Завоевали Карлу столько обширных стран!
Император вас плохо угостил[68].
Земля Франции, милая, родная страна,
Сегодня лишилась лучших своих баронов.
Бароны Франции, ради меня, вас вижу погибшими,
И я не в силах защитить вас и спасти.
Да поможет вам Бог, не ведающий неправды.
Оливьер, брат мой, тебя я не должен покинуть.
Если меня не убьют здесь, убьет меня горе.
Товарищ, ударим вновь на врага!»
Роланд окинул взором горы и долины:
Какое множество язычников видно повсюду.
Оливьеру говорит он такое слово:
«Товарищ, брат, здесь умру я с вами».
На поле брани возвращаются оба.
Граф Роланд изменился в лице,
Четыре раза воскликнул: монжуа!
Берет олифант, трубит наступленье.
Жестоко пришпорив Вейлантифа,
Устремляется разить своим острым мечом.
Граф Роланд появляется на поле битвы:
Держит Дюрандаль и лихо разит:
Рассечены надвое Фальдрон-дель-Пюи
И двадцать четыре из лучших бойцов.
Никогда не бывало человека, столь пылкого
на мщенье.
Как олень мчится, преследуемый собаками,
Так побежали язычники перед Роландом.
Сказал архиепископ: «Вот это ладно.
Такая доблесть подобает рыцарю,
Вооруженному и сидящему на добром коне.
В битве он должен быть крепок и храбр;
Не то не стоит он четырех динарьев.
Лучше быть ему монахом в каком-нибудь
монастыре,
Где он будет всю жизнь отмаливать наши грехи».
Отвечает Роланд: «Рубите всех без пощады!»
При этих словах франки возобновили битву,
Но христианам тут был великий урон.
Человек, зная, что нет пощады,
Отчаянно дерется в такой битве,
Поэтому франки были храбры, как львы.
Вот Марсилий, с виду барон,
Верхом на коне своем Геньоне,
Что мчится быстрее сокола:
Пришпорив коня, он поражает Бевона,
(Владельца Дижона и Бельна),
Разрубает его щит, рассекает кольчугу
И убивает с одного удара.
Потом он умертвил Ивория с Ивоном,
Вместе с Жераром Руссильонским.
Граф Роланд был недалеко.
Сказал он язычнику: «Будь ты Господом проклят
За то, что злодейски убил моих товарищей,
Будет тебе удар прежде, чем мы расстанемся,
И ныне познакомишься с моим мечом».
Поразил его, как подобает истому барону,
И отсек правую руку;
Потом снял голову русому Жюрфалею,
Родному сыну короля Марсилия.
Язычники кричат: «Спаси нас, Магомет!
О боги наши, отмстите за нас Карлу:
Каких лютых людей он привел к нам в страну!
Скорее умрут, чем оставят поле!»
И сказали друг другу: «Побежим скорее!»
И с этими словами сто тысяч обратились в бегство.
Звать их напрасно: не вернутся вспять.
Король Марсилий лишился правой руки.
Тогда он бросил на землю свой щит,
Пришпорил коня острыми шпорами,
Опустил повода и бежал в Испанию.
Двадцать тысяч (язычников) бежали вместе с ним,
И среди них не было ни одного без раны,
Сказали друг другу: «Племянник Карла победил».
Но что из этого? Да, Марсилий бежал,
Но остался дядя его Калиф,
Владыка Карфагена, Алферна, Гармалии
И Эфиопии, проклятой страны;
В его державе черное племя
С громадным носом, широкими ушами;
С ним более пятидесяти тысяч
Скачут гордо и в гневе,
Громко испуская боевой клич язычников.
И молвил Роланд: «Вот где примем муку.
Теперь я знаю – нам недолго жить;
Но да будет проклят, кто дорого не продаст себя!
Рубите, синьоры, отточенными мечами;
Дорого продавайте и жизнь свою, и смерть,
Да не посрамится чрез нас милая Франция.
Когда ступит на это поле Карл, мой повелитель,
И увидит истребление сарацин, —
На одного нашего найдет среди них пятнадцать
трупов, —
Наверное, он не преминет нас благословить».
Смерть Оливьера
Когда Роланд увидел проклятое племя,
Племя чернее чернил,
У которого белы зубы одни,
Граф сказал: «Теперь я верно знаю,
Да, знаю, что сегодня всем нам смерть.
Разите ж, французы, ибо я возобновляю битву».
Оливьер сказал: «Горе медлителям!»
При этих словах французы врубились в средину
врагов.
Язычники, заметив, что французов так мало,
Приободрились и почувствовали себя сильнее.
Сказали друг другу: «Император не прав».
Калиф сидел на рыжем коне:
Золотыми шпорами он пришпорил его
И ударил Оливьера сзади, в средину спины,
Вогнал ему в самое тело кольца белого панциря
И копьем пронзил навылет грудь.
«Вы приняли смертельный удар, – сказал он ему. —
Карл Великий на беду бросил вас в ущелье.
Он много нам зла сделал, но не имеет права
хвалиться,
Ибо на вас одних я отомстил за всех наших».
Оливьер почуял, что ранен насмерть, —
Не хочет медлить в отмщении.
В руке его Альтклэр черненой стали:
Он ударяет им Калифа в остроконечный золотой
шишак,
И посыпались с него жемчуга и камни:
Он рассекает ему голову до самых зубов;
Размахивается вновь и валит его мертвым,
Приговаривая: «Будь ты проклят, язычник!
Я не скажу, что Карлу не было потерь;
Но ты ни жене своей, ни другой даме
Не будешь хвастать, у себя на родине,
Что отнял у Карла хоть один динарий,
Что лишил его меня ли или кого другого».
Затем кликнул Роланда к себе на помощь.
Оливьер чует, что ранен насмерть,
Что ему не отомстить уж за себя, как должно.
Он сыплет лихие удары Альтклэром,
Торопливо разит, как истый барон,
Рубит щиты и сокрушает копья,
Ноги, руки, плечи и бока.
Кто видел, как он посекал сарацин,
Бросая труп за трупом на землю,
Тот знает теперь, что такое добрый вассал.
Но не забыл он и Карлова клика.
«Монжуа!» – восклицает он ясно и громко.
Призывает он Роланда, друга своего и пэра:
«Товарищ, станьте поближе ко мне.
К великому горю, сегодня день нашей разлуки!»
И стали они оплакивать друг друга.
Роланд взглянул в лицо Оливьера:
Оно мертвенно, бледно, с синеватым отливом;
Кровь его, чистая, струится из тела,
Ручьями льется на землю.
«Боже! – граф восклицает. – Не знаю теперь,
что делать.
Какое горе, товарищ, сразило вашу отвагу!
Никогда уж не увидим столь достойного мужа.
О милая Франция, сегодня ты осиротеешь,
Лишась лучших рыцарей; ты смутишься, падешь.
Императору будет великое горе».
При этих словах, удрученный, склонился на коне.
Видите ли Роланда там, склонившегося на коне,
И Оливьера, смертельно раненного.
Он так много потерял крови, что зрение его
помутилось:
Ни вблизи, ни вдали не видит ясно,
Не может узнать живого человека.
И вот, встретившись с товарищем своим,
Он наносит ему жестокий удар по шлему золотому,
в каменьях,
Рассекает его до наносницы —
К счастью, удар не проник до головы.
При этом ударе Роланд взглянул на него
И тихо, нежно спросил:
«Товарищ, вы нарочно сделали это?
Я – Роланд, который вас так любит.
Вы ведь не вызвали же меня, надеюсь?»
Говорит Оливьер: «Я слышу ваш голос,
Но не вижу – вас видит Бог.
Я нанес вам удар – простите меня».
Роланд отвечает: «Мне не больно;
Прощаю вас и здесь, и перед Богом».
При этих словах они склонились друг пред другом
И с такою любовью оба разлучились.
Оливьер чувствует смертную истому,
Глаза его закатились.
Он теряет слух и совсем ничего не видит,
Сползает с коня, ложится на землю,
Вслух читает покаянную молитву.
Соединяет обе руки свои и поднимает их к небу,
Молит Бога даровать ему рай,
Осенить благословением своим Карла, милую
Францию
И друга его Роланда превыше всех людей.
Сердце в нем слабеет, голова склоняется,
Он падает на землю и вытягивается во весь рост.
Умер граф, все кончено.
Барон Роланд скорбит о нем, оплакивает.
Никогда на земле вы не услышите человека
в большем горе.
Граф Роланд, увидев, что друг его мертв,
Лежит, обратив лицо на восток,
Он не мог удержать слез и воздыханий —
Тихо-тихо стал он причитать по нем:
«Товарищ, беда постигла твою удаль!
Годы и дни проводили мы вместе.
Ты не делал мне зла, ни я тебе.
Если ты умер, горестно мне оставаться в живых».
С этим словом маркиз склонился
На коне своем Вейлантифе,
Но удержался на стременах из тонкого золота.
В какую бы сторону ни пошатнулся, ему не упасть.
Едва Роланд пришел в себя,
Едва от бесчувствия очнулся,
Как увидел, сколь велико бедствие.
Все французы убиты, он всех их потерял,
Кроме архиепископа и Гвальтьера де л’Ом.
Последний спустился с горы,
Где много сражался с испанцами.
Все люди его погибли: победили язычники.
Волею или неволею, он бежал в эти долины,
И стал призывать Роланда к себе на помощь:
«Благородный граф, сир, доблестный муж, где ты?
Пока я чувствовал тебя там, я не знал страха.
Это я, Гвальтьер, сразивший Маэльгута,
Племянник Друона, старого, седого,
Я, храбростью своей достойный быть твоим другом.
Я так долго бился с сарацинами,
Что копье мое сломалось и щит исколот,
Панцирь мой весь в кусках,
А тело усеяно ударами копий.
Я умру, но дорого продам себя».
При этом слове Роланд услыхал его;
Он пришпорил коня и поскакал к нему.
«Сир Гвальтьер, – сказал ему граф Роланд, —
У вас был бой с неверным людом,
Вы были храбры и мужественны
И увели от меня тысячу добрых рыцарей.
Они были мои, и потому я требую их у вас.
Возвратите их мне: ибо они мне очень нужны».
Отвечал Гвальтьер: «Не увидите их более.
Все тела их я оставил на печальном поле;
Мы встретили там такое множество сарацин —
И из Бализы, все лучшие бойцы, —
Там были турки и армяне, хананеяне и великаны —
Мы так лихо повели эту битву,
Что ни один неверный не похвалится ею.
Шестьдесят тысяч убито и лежат на земле.
Мы славно отомстили нашими стальными мечами,
Зато потеряли всех наших французов.
Панцирь мой рассечен на куски,
Смертельные раны у меня на боках и груди,
Чистая кровь течет отовсюду.
Все тело мое слабеет,
И я знаю, что мне не жить.
Я ваш и считаю вас своим оплотом.
Если я и бежал, не порицайте меня».
«Никогда не стану, – сказал граф Роланд, —
Но пока вы живы, пособите мне».
От гнева и горя Роланд весь в поту.
Он разрывает надвое полы своего плаща
И перевязывает бока Гвальтьера.
Роланд в горе, Роланд пылает бешенством.
Врезавшись в средину, он начинает рубить:
Бросает замертво на землю двадцать (язычников)
Испании.
Гвальтьер – шесть, архиепископ – пять.
Неверные молвят: «Какие ужасные люди!
Смотрите же, синьоры, как бы не ушли они живыми:
Они нам так навредили, что в плен их не брать.
Но тотчас изрубить и умертвить.
Да будет стыдно тому, кто не нападет на них,
В особенности же тому, кто допустит им
ускользнуть!»
И начались снова крики и вопли:
Со всех сторон охватили их.
Да поможет же им Всеправедный Бог!
Приближение Карла
Граф Роланд – благородный боец,
Гвальтьер де л’Ом – прекрасный рыцарь,
Архиепископ – человек испытанного мужества.
Ни один не хочет покинуть другого:
В самую гущу язычников врубаются они.
Тут тысяча спешенных сарацин,
Да сорок тысяч верхами.
Поистине все они не смеют и приблизиться.
Издали они бросают копьями и рогатинами,
Дротиками, прутьями, стрелами и пиками.
Под первыми ударами пал Гвальтьер.
А у Турпина Реймского весь щит пробит,
Шлем рассечен, голова изранена,
Панцирь растерзан и изорван,
Четыре копья вонзились в его тело;
Конь пал под ним.
Велико будет горе, когда падет архиепископ.
Да поможет им Всехвальный Господь с небес!
Турпин Реймский, почувствовав себя сраженным
Четырьмя ударами вонзившихся копий,
Привстает на мгновение, отважный,
Ищет взором Роланда, стремится к нему
И бросает ему слово: «Я не побежден.
Добрый вассал не сдается живым».
Он обнажает Альмас, меч черненой стали,
И в ужасной схватке наносит более тысячи ударов.
Карл подтвердил позднее, что он никого
не пощадил —
Вокруг него нашли четыреста трупов:
Одни изрубленные, другие пронзенные насквозь,
Иные же обезглавленные.
Вот что передает летопись, а также бывший на поле
битвы
Святой Эгидий, для которого Бог совершает чудеса.
Он записал об этом иа хартии в Лаонском
монастыре.
Кто не знает про это, тот невежда[69].
Граф Роланд сражается храбро.
Все тело его в поту, в жару:
Боль и страдание чувствует он в голове.
Он так сильно трубил, что висок у него в крови;
Но хочет он знать, придет ли Карл.
Берет олифант и извлекает слабый звук.
Император там остановился и прислушался.
«Синьоры, – сказал он, – дело наше плохо:
Как бы нам не лишиться сегодня племянника моего
Роланда.
По звуку рога я вижу, что ему недолго жить.
Если хотите поспеть, скачите скорее.
Пусть зазвучат все трубы наши, какие есть в войске!»
Зазвучали шестьдесят тысяч труб так громко,
Что горы отдали тот звук и долины повторили его.
Язычники услыхали его – им не до смеха.
Сказали они друг другу: «Вот и Карл!»
Говорят язычники: «Император идет;
То слышны французские трубы.
Если вернется Карл, погибель нас ждет;
Если Роланд останется жив, снова будет война,
И прощай, земля наша Испания».
Тогда собрались среди них четыреста в шлемах —
Лучшие воины всей их рати —
И ужасным натиском устремляются на Роланда.
Нелегкая работа еще предстоит графу.
Когда граф Роланд увидел их приближенье,
Весь возликовал, стал сильнее – готов сразиться.
Пока жив, он никому не сдастся.
Скорее умереть, чем бежать.
Садится он на коня своего Вейлантифа[70],
Пришпоривает его шпорами чистого злата
И стремительно бросается в бой:
Вместе с ним архиепископ Турпин.
(Сарацины) говорят друг другу: «Бежим, друзья!
Вот слышны трубы Франции —
Карл возвращается, могучий король!»
Граф Роланд всегда презирал трусов,
Гордых и злых людей,
Рыцарей, коль не добрые то были вассалы.
И говорит он архиепископу Турпину:
«Сир, вы пеший, а я на коне,
Из любви к вам я остановлюсь.
Мы вместе разделим и зло, и добро,
Я вас не покину ни для кого на свете,
Вдвоем мы встретим натиск язычников:
Лучшие удары – моего Дюрандаля».
Говорит архиепископ: «Стыдно тому, кто будет
слабо разить.
После этой битвы у нас не будет другой,
Карл подходит – он отомстит за нас».
Говорят неверные: «Мы попали в беду!
Сегодня роковой нам выдался день!
Мы лишились наших синьоров и пэров,
Отважный Карл возвращается со всей своей ратью.
Мы слышим звонкие трубы Франции
И сильный шум кликов: «Монжуа!»
Ничто не сравнится с удалью графа Роланда —
Его не победить никому из живых людей.
Станем стрелять в него, и он останется на земле».
Так и сделали они – стали издали метать в него
дротики,
Копья, ники и пернатые стрелы:
Разнесли на части и прострелили щит Роландов,
Разорвали его панцирь по самый ворот,
Но тела его ничуть не коснулись.
Коню Вейлантифу досталось тридцать ран,
И под графом он пал мертвым.
Язычники, однако, бежали, оставив
Графа Роланда одного и пешим.
Язычники бегут в великом ужасе.
Говорят друг другу: «Победил нас Роланд,
Да и император вновь появился —
Слышите трубы французской рати?
Смерть тому, кто их на поле подождет;
Столько благородных королей покорилось Карлу.
Не Марсилию спасти нас —
Погибла для нас богатая Испания,
Если эмир не захочет отстоять ее нам».
Последнее благословение архиепископа
Язычники бегут, полные гнева и ярости;
Торопливо направляются они к Испании.
Граф Роланд не преследовал их —
Утратил он своего коня Вейлантифа.
Волею-неволей он остается пеший.
Идет он помочь архиепископу Турпину:
Снял с головы его золотой шлем,
Отвязал его белые легкие латы,
Мечом разрезал его платье
И перевязывает жестокие его раны.
Затем прижимает его к груди своей
И тихо опускает на зеленую траву.
Нежным голосом просит его Роланд:
«Благородный рыцарь, отпустите меня.
Наши товарищи, столь нами любимые,
Все полегли, но мы не должны оставить их тут.
Я пойду разыщу их тела,
Потом разложу их в ряд перед вами».
Говорит архиепископ: «Идите и возвращайтесь.
Слава Богу поле за нами – ваше да мое».
Роланд ушел; одинокий, обходит он поле;
Обыскал он гору, обыскал и долину
Там нашел он Ивона и Ивория,
Находит Жерье с спутником его Жереном;
Находит гасконца Анжелье;
Находит Бераньжье и Отона:
Находит Ансеиса и Самсона;
Находит Жерара, Русильонского старца.
Одного за другим он переносит десять баронов,
Возвращается с ними к архиепископу
И кладет их в ряд у его колен.
Архиепископ не может удержаться от слез,
Он воздымает руку и дает им свое благословение;
Потом он молвит: «Злое содеялось с вами,
синьоры.
Да приимет Всехвальный Господь ваши души!
Да поселит их в раю на святых цветах!
Моя смерть нагнала на меня тоску:
Я не увижу уж более Великого Императора».
Роланд ушел обыскивать долину:
Под елью, близ шиповника,
Находит он друга своего Оливьера,
Близко прижимает его к своему сердцу
И, как может, возвращается к архиепископу.
На щите, близ других, положил он его.
Архиепископ всех их благословил и разрешил.
Тогда снова усилились горе и плач…
И молвил Роланд: «Прекрасный друг, Оливьер,
Вы были сыном доброго графа Реньера,
Что держал под властью своей Геную[71].
Изломать копье, разнести на части щит,
Разрубить и прорвать панцирь,
Оказать поддержку и совет добрым,
Смирять злодеев и предателей —
Ни в какой стране не было рыцаря лучше».
Граф Роланд, видя мертвыми своих пэров
И Оливьера, которого он так любил,
Умилился – и стал он плакать;
Все лицо его оттого побледнело.
Горе его было так велико, что он не мог его снести:
Невольно на землю пал без чувств.
Архиепископ сказал: «Велика печаль барона!»
Архиепископ, видя Роланда без чувств,
Ощутил небывалое горе.
Протянул он руку и взял олифант.
В Ронсевале был источник ключевой воды;
Он хочет пойти к нему – дать (воды) Роланду.
После невероятных усилий он приподымается,
Шатаясь и едва передвигая ноги, он пошел,
Но так ослабел, что не в силах двигаться, —
Совсем обеcсилел от чрезмерной потери крови.
Едва перешел он часть пространства,
Сердце стеснилось, и он упал ничком:
Им овладевает смертное томление.
Граф Роланд пришел в себя,
Он приподымается; но какое горе ему!
Смотрит он вверх, смотрит вниз;
За его товарищами, на зеленой траве,
Он видит распростертым благородного барона —
То архиепископ, представитель Бога:
Он произносит слова покаяния, смотрит ввысь,
Соединяет обе руки свои и воздевает к небу,
Молит Бога сподобить его рая…
Умер Турпин на службе Карлу:
Великими битвами и прекрасными проповедями
Он без устали боролся с язычниками.
Да ниспошлет ему Господь свое благословение!
Роланд, увидя, что архиепископ скончался,
Ощутил такое же горе, как об Оливьере.
И сказал он тогда слово, надрывающее сердце:
«Карл Французский, скачи сюда как можно скорее!
Велика потеря наших в Ронсевале:
Король Марсилий утратил здесь все свое войско —
На одного убитого француза их придется сорок».
Граф Роланд видит архиепископа на земле.
Внутренности вышли у него из тела,
А мозг выступил на челе.
Посредине груди, между плеч,
Он скрестил ему его белые прекрасные руки
И, по обычаю своей земли, произнес над ним
прощальное слово:
«Благородный человек и безупречный рыцарь!
Передаю тебя Небесному Повелителю.
Не будет человека, что служил бы Ему усердней.
Со времен апостолов не было такого пророка
Для поддержания веры, для обращения людей.
Да будет избавлена душа ваша от всяких страданий.
И да отверзнутся пред нею двери рая!»
Смерть Роланда
Роланд чувствует, что смерть и к нему близка:
Мозг выступает у него из ушей.
Молится он о своих пэрах, чтобы Господь призвал их.
Потом поручает себя ангелу Гавриилу.
Берет олифант, во избежание упрека,
И меч Дюрандаль – другою рукой.
Идет он подалее, чем на выстрел из самострела,
На землю Испании, на поле,
Всходит на холмик: там, под двумя прекрасными
деревьями,
Были четыре мраморные ступени.
Роланд падает навзничь на зеленой траве,
Лишается чувств, ибо смерть близка.
Высоки горы, высоки деревья.
Там были четыре мраморных блестящих ступени.
На зеленой траве граф Роланд лежит без чувств.
Какой-то сарацин подстерегал тут его,
Притворившись убитым и валяясь вместе с другими.
Он кровью испачкал тело свое и лицо.
Внезапно он встал, подбегает.
Он силен, он красив и очень отважен.
Гордость пробудила в нем лютую злобу —
Хватает он Роланда, тело его и оружие
И говорит: «Побежден племянник Карла!
Этот меч отнесу я в Аравию».
Он берет его одной рукой, а другой хватает
за бороду Роланда.
Но это несколько привело в чувство графа.
Роланд слышит, что у него берут меч,
Открывает глаза, говорит лишь слово:
«Кажется, ты не из наших!»
Олифантом, который он оберегал,
Он ударил по шлему, золотому в каменьях,
Пробил – сталь, и голову, и кости,
Выбил оба глаза из его головы,
Повергнул его мертвым к своим ногам;
Потом сказал ему: «Злодей, как ты осмелился,
По праву иль неправу, коснуться меня?
Прослышь кто об этом, сочли бы тебя безумцем.
Край моего олифанта погнулся;
С него осыпались золото и хрусталь».
Роланд чувствует, что смерть торопит его;
Он встает и силится приободриться.
Краска сошла с лица его.
Держит он, обнажив, свой меч Дюрандаль:
Перед ним черная скала;
С болью и гневом, он десять раз ударяет в нее;
Сталь заскрипела, но не сломалась, не зазубрилась.
И молвит граф: «Пресвятая Мария, помоги.
О добрый мой Дюрандаль! Какое горе!
В час нашей разлуки не могу позаботиться о тебе!
С тобою я столько выиграл битв,
Столько завоевал обширных стран,
Которыми владеет ныне Карл седобородый.
Не владеть тобою человеку, что бежит от другого.
Пока я жив, тебя не отнять никому у меня!
Ты долго был в руке доброго вассала,
Какого никогда не видать Франции, свободной
земле».
Роланд ударяет по ступени из сардоникса:
Сталь заскрипела, но не сломалась, не зазубрилась.
Когда он увидал, что ему не разбить (меча),
Стал он оплакивать его:
«О Дюрандаль! как ты светел и бел!
Как ты блестишь и сверкаешь на солнце!
Карл был в долине Морианской[72],
Когда Господь с небес повелел ему через ангела
Отдать тебя храброму вождю.
Меня опоясал тобою доблестный великий король.
С тобою я завоевал ему и Анжу и Бретань,
Завоевал ему и Пуату и Мэн,
Завоевал свободную Нормандию,
Завоевал Прованс и Аквитанию,
И Ломбардию, и всю Романию;
Завоевал ему Баварию и Фландрию,
Болгарию и целую Польшу,
Константинополь, покорившийся ему,
И Саксонию, подчинившуюся его воле,
Завоевал ему Шотландию, Галлию, Ирландию
И Англию, его частное владение.
Довольно-таки завоевал я стран и земель,
Которыми ныне владеет Карл седобородый!
А теперь тягота и горе мне с этим мечом.
Скорее умру, чем оставлю его язычникам!
Господи Отче, спаси же Францию от такого стыда!»
Роланд ударяет о черный камень:
Отколол от него так много, что я и сказать
не сумею.
Меч заскрипел, но не зазубрился, не разбился,
Отпрянул лишь к самому небу.
Когда увидел граф, что ему не разбить (меча),
Стал он тихо оплакивать его:
«О Дюрандаль! как ты прекрасен и свят!
В твоей рукояти столько святыни:
Зуб святого Петра и кровь святого Василия,
Волосы святого Дениса,
Часть одежды Девы Марии.
Было бы неправо, если бы ты достался язычникам,
Ты должен служить лишь в христианских руках.
Сколько сражений совершил я с тобою,
Сколько завоевал я с тобою земель,
Которыми ныне владеет Карл седобородый, —
Ими и славен, и богат император.
Не попадись ты в руки какого-нибудь труса!
Боже! Не попусти Францию до такого стыда».
Роланд чувствует, что им овладевает смерть —
Уже от головы спускается в его сердце.
Он идет и ложится под елью:
На зеленой траве ложится он ничком;
Под себя кладет он свой меч и олифанта
И головой обращается к языческому люду:
Делает это он, чтобы знали
Карл и все его войско,
Что умер он, благородный граф, как победитель.
Он сокрушается, повторяет покаянную молитву.
Во искупление грехов предлагает Богу свою
перчатку.
И ангелы Божьи тотчас же принимают ее.
Чувствует Роланд, что век его кончен.
Там, на вершине скалы, глядит он на Испанию;
Рукою ударил он себя в грудь:
«Боже, ради всемогущества Твоего, прости мои
вины —
Грехи мои, великие и малые,
Содеянные мною с часа моего рождения
И до сего дня, до которого я дожил».
И протянул он к Богу перчатку правой руки своей[73];
Ангелы с неба слетают к нему.
Граф Роланд лежит под елью;
К Испании он обратил свой взор.
О многом стал он вспоминать:
О всех завоеванных им землях,
О милой Франции и о лицах своей семьи,
О Карле Великом, его господине и кормильце,
О французах, что были столь преданы ему.
Он не в силах удержаться от слез и вздохов.
Но не хочет забыть и о себе —
Кается в прегрешеньях, о милости молит Бога:
«Праведный Отче наш, никогда не знавший
неправды,
Воскресивший из мертвых святого Лазаря
И защитивший Даниила от львов,
Спаси душу мою от всякого зла,
Вследствие прегрешений, содеянных мною в жизни».
Он вознес к Богу перчатку правой своей руки:
Святой Гавриил принял ее.
Голова его склонилась на руку,
И он со сложенными руками скончался.
Господь послал к нему своего ангела-херувима,
Святого Рафаила, святого Михаила[74].
Вместе с ними явился и святой Гавриил.
Душу графа они уносят в рай.