агроном, узколицый, чернявый Машутка, такая кличка у него была, от фамилии Машуткин.
Славик покачал отрицательно головой, взглядывая сквозь стекла очков на Машутку. Тот рассказал, что монгол из авиационного техникума схватил с мужика соболью шапку, дал в глаз прохожему кастетом, который кинулся за ним, и побежал дворами, прохожий — за ним, мастер спорта, лыжник…
— Кто? — бледнея, тихо переспросил Мишка.
— Мужик тот. Он за ним, монгол от него. И перебежал Ангару, как будто перелетел. Летун и есть!
— Да это был бурят из погодников, — возразил его дружок, толстый Саня Макаров. — Монголов уже проверяли. Они теперь ходят, ищут. Ангара, как нарочно, почти замерзла в этом году. Обычно-то ни фига. И ему еще повезло, что Сибиряковский попался.
— Это чё? — спросил Мишка. — Мужик тот… в шапочке…
— Сибиряковский? — Саня Макаров засмеялся. — Ну ты дикий, Малёк Тунгус, да? Это островок, какой мужик? А в глаз кастетом получил тот прохожий в собольей шапке. И пацан ее схватил да руки в ноги.
— А чё, сотни четыре на репе носил мужик, — сказал Машутка и прищурил глаз, как бы прицениваясь. — Прикиньте?
— Может, и больше, смотря чё за соболь, — с видом знатока заметил Славик и посмотрел на Мишку. — Если ихний, баргузинский, то еще дороже. Да, Миха?
Мишка пожал плечами.
— Эх ты, чудила, Малёк, — сказал толстый Макаров. — Я бы ставил капканы. Соболей на черном рынке толкают — мама не горюй. Башли какие!
— Нет, прикиньте, «Яву» на репе таскал мужик.
— «Яву»? Не, «Чезет» лучше.
— «Ява» дороже.
— «Ява»? Мудрила ты, Машутка. «Чезет» идет на гонках.
— Ну, на «Восход» точно хватило бы, — подключился кудрявый Сэм, Смирнов с отделения механиков.
— Это полный отстой! — воскликнул Макаров, кривя толстые губы. — Лучше уже шапку носить.
— Аа, пока не сорвут голову.
— Так чё, он с шапкой сдернул? — спросил Славик. — Бурят?
— Может, и не бурят, — заметил Машутка. В его облике было что-то отдаленно бурятское или якутское.
Макаров кивнул.
— Ну, к примеру, — перевел взгляд на Мишку, — эвенк.
Все тоже посмотрели на круглоголового черного Мишку и засмеялись. А тот и есть перестал, совсем ему аппетит перебили.
Мишка уже думал, что в чем-то виноват, стоило только вспомнить, как яро гнался за ним Скуластый с узкими серыми глазами, и чувство вины мгновенно усиливалось, как будто температура поднималась у больного.
Этот город казался ему охваченным безумием. В спешке его жители бежали мимо друг друга, скорее, скорее, бежали, не замечая побитых сограждан, гнались за кем-то или чем-то, бросались друг на друга в бессмысленной злобе, как те молодчики, ударившие пенсионера, — ради чего? Проверить силу удара хотели? Кастет испытывали?
И что же дальше? Виновным вдруг оказался единственный из прохожих, подошедший к потерпевшему.
Нет, город явно поразило арктическое безумие, и он закружился. Мишка узнал, как называется тот олений недуг. Он настигал, кстати, и людей — эвенков, якутов, северных жителей.
Мишка готов был сбежать прямо сейчас, но ледовой дороги еще не было, а добираться на самолетах — вдруг снова попадешь в капкан нелетной погоды?
С Нового года начинались зимние каникулы, и Мишке надо было кое-как дотерпеть еще неделю. Эта неделя показалась ему самой длинной за всю жизнь. Он ерзал на занятиях, вздрагивал, если дверь аудитории открывалась и кто-то входил. Скуластый ему всюду мерещился. За Славиком приехал отец на «Ниве», и Славик внезапно предложил Мишке погостить у него, но тот испуганно отказался. Сам же Славик говорил, что там змея-мачеха.
— Да ладно, поехали, — уговаривал Славик, — там уже рядом Ольхон, если лед станет, съездим. Вместе веселей будет. И мне против его женки подмога. Я отцу уже сказал.
И Мишка согласился. Собрал свой чемодан.
— А это зачем? — удивился Славик.
— Вещи без присмотра как оставишь? — уклончиво ответил Мишка.
Они вышли, приблизились к белой «Ниве». За рулем сидел светловолосый мужчина с оттопыренными ушами, невысокий — как будто постаревший Славик.
— Это твой друг из заповедника? — спросил он, взглянув на Мишку.
— Да, — ответил Славик.
— Здравствуйте, — сказал Мишка.
— Меня зовут Анатолий Владимирович, — сказал отец Славика. — Ну что, поехали?.. И махнул рукой… та-та-та… Словно вдоль по Питерской, Питерской… — напел Анатолий Владимирович, трогаясь, переключая скорости.
— Тимирязева, — буркнул Славик.
— А вот твой друг рад здесь учиться! — воскликнул Анатолий Владимирович, взглядывая на Мишку в зеркальце.
Славик с надрывом засмеялся.
— Хорошая специальность будет, а пока — живи в городе, ходи в кино, — говорил Анатолий Владимирович, выруливая на дорогу. — Чем плохо, да, Михаил?
Тут уже и Мишка ухмыльнулся, услышав, как важно его величают. И как-то помимо воли поддакнул. Славик посмотрел на него, как на главного врага своей жизни.
— Все правильно, — говорил довольный Анатолий Владимирович, — специальность любая хороша, верный хлеб. А там можно и другую получить. Все в твоих руках.
И Мишка снова поддакнул.
— Ведь ты эвенк? — продолжал Анатолий Владимирович. — Советская власть эвенков из тайги вывела. Грамоте научила. И что же добру — знаниям пропадать? Знания надо увеличивать. Верно, Михаил?
— Ага, — сказал Мишка с широкой улыбкой.
И Славик отвернулся к окну и больше не смотрел в его сторону. Анатолий Владимирович предложил ребятам леденцы, Мишка взял, Славик отказался. Анатолий Владимирович гонял леденец во рту и снова рассуждал вслух о пользе знаний, о важности специальности агронома.
Наконец Славик не выдержал и сказал, что Мишка-то не агрономом будет.
— А кем? — растерянно спросил Анатолий Владимирович.
Славик не отвечал, молчал сердито.
И убаюканный теплом в салоне автомобиля, голосом папы Славика, Мишка ляпнул нечаянно, как в шестом классе — в сочинении:
— Браконьером.
У Анатолия Владимировича брови взлетели выше зеркальца.
— Кем?..
Даже Славик повернулся и ошарашенно посмотрел сквозь очки на друга.
— Лесником, ага, — ответил Мишка.
И Анатолий Владимирович рассмеялся, клацая зубами по леденцу.
— А твой друг юморист почище Райкина!
Славик снова отвернулся.
— Но… погоди, — сказал Анатолий Владимирович, — в техникуме ведь нет лесного отделения?
— Ага, нет, — согласился Мишка.
— На кого же ты учишься?
— На этого, на фельдшера, — сказал Мишка.
— Значит, ветеринарным специалистом будешь, — сказала Анатолий Владимирович, — хоть и у нас в колхозе.
— Не-а, — ответил Мишка, покрутив головой. — В заповедник вернусь.
— У вас там что, большое стадо? — заинтересовался Анатолий Владимирович. — А я думал, раз заповедник, то хозяйственная деятельность сведена к минимуму.
Город остался позади, мосты, кинотеатры, техникум, общага, Ангара, и Мишке казалось, что бег по льду в городе был сном. Да и все остальное. Автомобиль увозил Мишку Мальчакитова сквозь зиму. «Ээ, никогда сюда не вернусь», — думал Мишка.
7
Они ехали долго, вокруг простирались малоснежные сопки, ветер все сдувал здесь. «О-ё, степи какие, — думал Мишка, — не хотел бы здесь жить».
Славка все отмалчивался. Анатолий Владимирович крутил баранку, хрустел леденцами.
Под вечер они приехали в большой поселок среди округлых гор, свернули, поплутали по улицам и остановились у кирпичного двухэтажного здания.
— Сейчас маму заберем, — сказал Анатолий Владимирович, оборачиваясь к Славику. — Сходи за ней.
Но Славик будто оглох и одеревенел.
— Та-а-а-к… ладно, — протянул Анатолий Владимирович и сам пошел в больницу.
— Кем она у вас работает? — спросил Мишка.
Славик молчал.
— Пызя, — позвал Мишка, протянул руку и осторожно тронул за плечо друга.
Тот резко дернулся, сбрасывая его руку.
— Чего ты, Пызя?
— У меня она никем не работает, — отрезал Славик.
Мишка уставился на него.
— Ну, ага, как сказать? — спросил он. — Врачом работает?
— Мне все равно, — ответил Славик. — А ты, Мальчакитов, и нашим и вашим.
— Чего?
— Ничего.
Наконец появились Анатолий Владимирович и женщина в песцовой шубке и песцовой шапке с длинными ушами. Это была мачеха Славика, Валентина Андреевна, черноглазая смуглая женщина. Она попыталась поцеловать Славика, неловко согнувшись и откинув вперед сиденье возле водителя, но тот увернулся. Дверцы захлопнулись, и автомобиль поехал дальше. В салоне запахло черемухой, что ли. «Духи, ага», — догадался Мишка, слушая мелодичный голос женщины. Покосился на друга, тот отмалчивался, глядел на зажигающие свет дома.
Мишка гостил в доме Пызиных, мачеха потчевала всех отменными позами[26], смородинным вареньем, блинами. Она была женщина под стать самому агроному дяде Толе, как вскоре его начал звать Мишка: говорливая, веселая. Постоянно тормошила всех, предлагала то чаю попить, то пойти смотреть на главную елку поселка, то поехать на священную Ёрд, гору в восьми километрах. Мишка поехал, а Славик нет, сослался на ломоту в костях, слабость, — из вредности, как все решили. Тогда вместо Славика позвали соседских мальчишку и девочку. Гора Ёрд была удивительная, как сказал дядя Толя — пирамида Байкала: правильной формы, как будто курган. Раньше на ней шаманили, а вокруг водили хороводы под тысячу человек. И если людей хватало, чтобы окружить гору, держась за руки, то год должен быть удачным. С горы виден был Байкал, сиявший льдом на солнце. Если Славка в детстве сюда забирался, подумал Мишка, то и заразился высотой: ему так и захотелось самому прыгнуть и понестись на крыльях к морю и дальше на Ольхон — и еще дальше — о-ё! — через море на заповедный берег.
Вот бы съехать с нее на лыжах — полететь. Но на горе лишь кое-где белел снег, как будто вылезшая вата по швам телогрейки, сильные ветры обдували ее.