— А мы тебя видели! — сказала Полина, сияя губами, поводя голубыми глазами, откидывая светлые пряди с плеч.
— Ну да, ага, — ответил Мишка.
Полина была в нарядной блузке салатового цвета, темно-зеленой длинной юбке. Лида в охряной кофточке и черных брюках. Они с Мишкой посмотрели друг на друга.
— Ну, вот вам, — сказал Кит и тут же поправился, обращаясь к Полине, — тебе — сосед. Узнаешь? Мишка Мальчакитов.
Полина с улыбкой глядела на Мишку, качала головой, скаля крупные красивые зубы.
— Охушки… никак не могу узнать.
— А ты? — спрашивал Кит и уже дурачился. — А вы, подсудимый, признаете, что семьдесят лет назад ударили истицу прутом по попе?
Мишка почесал затылок, невольно поддаваясь вопросу и как будто силясь припомнить такое…
— А чё за кине было? — спросил Кит у Лиды.
— «Новогодние приключения», — ответила та, улыбаясь, напирая на «р».
Черные волосы у Лиды были распущены по плечам.
— Неуловимых тунгусов? — сострил Кит.
Мишка снова поглядел на Лиду, она — на него.
— Это были очень даже русские детки, — сказала Полина, — Маша и Витя.
— И вы ходили с малышней смотреть такую фигню? — не поверил Кит.
— Очень даже классный фильм! — возразила Полина. — Правда же, Миша?
Мишка склонил голову немного набок, набрал воздуха и ничего не ответил.
Девочки засмеялись.
— Что это значит?
— Ну, — сказал Мишка, — пели хорошо, ага. Особенно этот… кот дикий.
— Это же Михаил Боярский! — воскликнула Полина.
— «Пора-пора-порадуемся на своем веку кpасавице и кубку, — пропел Кит известную песню Боярского из другого фильма и посмотрел на Любу, — счастливому клинку. Пока-пока-покачивая п-перьями на шляпах, судьбе не раз шепнем „Мерси боку!“»
— Здоровский у тебя голос, Сереж, — похвалила Полина. — Если бы еще не заикался.
Кит мгновенно побагровел.
— Но Снегурочка там странная была, — продолжил Мишка.
Девочки воззрились на него.
— Это почему же? — спросила Полина.
— Ребята ее вызволили из плена, и она, взрослый человек, побежала, а малыши эти остались сражаться с Кощеем.
Девочки посмотрели друг на друга.
— Точно! Гениально! — воскликнула Полина. — Миша, быть тебе режиссером! Снимем свой фильм. Лида декорации нарисует. Сережка сменит фотоаппарат на кинокамеру…
— А ты будешь петь, — досадливо сказал Кит.
— Я? Нет. Я буду лечить.
— Кого?
— Каскадеров. И тебя от заикания.
— Горбатого могила исправит, — буркнул Кит. — Да и Мишка тебе под стать. Тоже по врачебной части, только с двурогими пациентами.
Мишке пришлось немного рассказать о себе. Ему хотелось спросить, где учится Лида, но что ж, лишние вопросы эвенки не задают, о-ё. Он только понял, что учится она в Иркутске, а живет на острове, то есть ее родители живут здесь, но не в этом поселке, а на севере, на метеостанции, ее мать техник-метеоролог, а отец дизелист. Сейчас она собирается возвращаться в Иркутск и на пару дней остановилась у подруги Полины, вместе они и полетят в город. И Мишка вдруг задумался… задумался, а точно ли он решил сбежать из Иркутска? Но Кит уже растрезвонил, что Мишка — чемпион Северобайкальска по лыжам, а сейчас собирается установить мировой рекорд и рвануть на коньках через море, на ту сторону. И глаза Лиды сверкнули снова лебединой чистотой. Она удивленно взглянула на Мишку, и он почувствовал себя уже героем и понял, что в Иркутск не полетит. Девочки принялись расспрашивать его об этом будущем приключении. Тут же Полина накинула теплый мамин платок и убежала, а вернулась с санками.
— Такие подойдут? — спросила она, сдувая со лба русые пряди.
Полина была симпатичная, грудь ее выразительно вздымалась. Мишка недоумевал, как это они сидели рядом на горшках. Но Мишка все время, уже как заговоренный, смотрел на черноволосую хрупкую девочку. Ее лицо хотя и было смуглым, но казалось бледным и каким-то особенно чистым, наверное, из-за черных бровей, черных ясных глаз. Этой белизной словно бы сияло ее лицо. А волосы искрились черными звездами. И Кит был, похоже, тоже зачарован ею и не хотел замечать отчаянных взглядов Полины… Вот как.
— Тебе надо отправляться от метеостанции на Крестовый мыс, — говорила Лида. — Это кратчайшее расстояние. Чуть больше сорока километров.
— Слушайте, а давайте пойдем кататься? — предложила Полина.
— На мотоцикле? — спросил Кит.
— Тебе бы все гонять на мотике! — воскликнула Полина.
Кит поскучнел, он вырос из своих коньков. На замечание Полины, что надо было новые приобрести, ответил, что все деньги он тратит на дело, а не на ерунду.
— Ну да, проявители-закрепители, — ответила Полина, отмахиваясь. — И как хочешь! А мы устроим новогоднее приключение Полины, Миши и Лиды.
— Но мои коньки дома, на станции, — напомнила Лида, посмотрев прямо на Полину.
— Ах, да, что я тебе, не достану?!
— Может, и мне найдешь? — спросил Кит.
— А вот фигушки! — ответила Полина и показала ему сразу две фиги. — Ты у него остановился? — спросила она у Мишки.
Тот ответил, что у Адама Георгиевича. Договорились встретиться завтра. Мама Полины не хотела отпускать Мишку, не попотчевав его хотя бы чаем. Да Мишка уже был и не против: подкрепиться на сон грядущий. И все они уселись в кухне за стол с огнедышащим чайником, блюдцами, ложками, чашками с алыми цветками на боках, нарезанным белым хлебом, сыром, маслом, творогом, сметаной и вареньем трех сортов: смородинным, клюквенным и голубичным. Мама Полины пустилась в воспоминания о тех днях, когда здесь по соседству жил Мишка с остальными Мальчакитовыми. Рассказала и о том случае, когда Полинка и Мишка сбежали на Шаманку.
Баба Матрена уже умерла. А отец Полины ушел от них, женился на научной сотруднице Лимнологического института и переселился в Листвянку.
Внезапно свет погас и мгновенно воцарилась тишина. И тут же раздался смех Полины, теплый, грудной и переливчатый, хрупкий смех Лиды.
— О господи, ну вот, как обычно, не дадут гостей принять, — сказала с досадой мама Полины.
— Чё-то крякнуло там у них, — заметил Кит.
— Ма, где лампада наша? — спросила Полина, вставая.
— Лампа Аладдина! — воскликнул Кит, когда Полина вернулась с горящей керосиновой лампой.
— Как у нас, в заповеднике, — сказал Мишка.
По стенам пошли тени людей. Лампу водрузили посредине стола, и лица у всех стали загадочно бронзовыми, как у божков ольхонских, подумал Мишка. Особенно — у Лиды.
Мама Полины расспрашивала о жизни в заповеднике. Кит сказал, что надо туда причухать на «Комсомольце» летом с фотоаппаратом. Полину заинтересовал горячий источник прямо в поселке.
Пора было расходиться. Ребята оделись и вышли в темень. В окнах домов мерцали огоньки ламп. Вверху над Ольхоном горели звезды. Как будто там тоже плыли во тьме острова со своими жителями. Мороз жал крепко, цеплялся мелкими зубками за носы.
— Дура, — бормотал Кит, подходя к мотоциклу и на всякий случай оглядываясь. — Лезет со своими, самое, замечаниями, толстая.
— Полинка красивая, — возразил Мишка.
— А дура п-полнейшая, — тут же откликнулся Кит.
— Не знаю, — сказал Мишка.
— А чё тут знать, самое?! — воскликнул Кит и снова оглянулся воровато на дом. — Ну, иногда чё-то у меня щелкает и сбаивает механизм.
— Раньше, кажется, не было. Или я не помню совсем, ага, — сказал Мишка.
— Да откуда ты будешь помнить, самое? Это мне уже было д-двенадцать… вот черт! Опять!.. — Кит плюнул и начал заводить мотоцикл.
Мотор чихал и не заводился. Кит, ругаясь, склонился над ним.
— Поехали с папкой рыбачить, — говорил Кит глухо, — а уже начало апреля, но вроде бы мороз хороший держался, лед прочный еще… И ухнули в продух. Там как пузырь такой был, не заметишь ни фига. И мы на него наскочили, он хлоп, и мы хлюп, бултых. Папка меня сгреб и на лед вытолкнул, а у самого уже нет сил вылезти. Только края льда обламывает, и все. Ну? Самое… Посмотрел мне так в глаза прямо. И я пустился бежать к поселку. Но далеко… Остановился. Назад к папке. Он молча барахтается. Чё делать? Попробовал подползти — лед трещит. Да и что толку? Сил бы не хватило. Папка как-то так фыркнул в мою сторону, ну, самое, как нерпа, отгоняет, даже уже говорить не может, только глазами сверкает. И тут… тут смотрю… — Мотор завелся и Кит махнул. — Давай!
Мишка сел в настывшую люльку, мотоцикл развернулся и, оглушительно треща, понесся по улице под лай собак из-за заборов. Вскоре показалось старое кладбище. Мишка натянул на лицо шарф от холода. Мотоцикл подлетел к дому Адама Георгиевича. Снова лихой разворот, и остановка. Мишка продолжал сидеть в люльке.
— Выметайся, орочон! — гаркнул Кит.
Мишка повиновался.
— Ну, самое, до завтрева! — крикнул Кит и крутанул рукоять газа, сорвался с места в карьер, помчался прочь.
Мишка посмотрел ему вослед и пошел в дом.
12
Адам Георгиевич лежал в постели с журналом, в изголовье на тумбочке горела керосиновая лампа. На голове у него была смешная матерчатая шапка с кисточкой. «Чтоб под утро сны не выстыли», — объяснил он еще в первый вечер. И дополняли ночной наряд серая застиранная пижама какого-то лимонного в далеком прошлом цвета и синее трико. В ногах сверху на одеяле лежала та перламутровая курица.
— Там на столе, — начал хрипло Адам Георгиевич, прокашлялся и закончил: — Трапеза.
Курица заквохтала неопределенно.
Мишка ответил, что он сыт, побывал в гостях у Кита и у Полинки. А еще, говорил он, быстро раздеваясь и укладываясь на свое место, — познакомился сегодня с Андреем в шинели.
— А, — откликнулся Адам Георгиевич, положив раскрытый журнал на грудь и задирая очки на высокий лоб. — Это он всем говорит. — Старик вздохнул. — Это наша знаменитость. Повредился умом, когда согласился пойти на «Сталинградце», единственный из местных. За то, как говорят, и поплатился. — Он снова вздохнул; помолчав, спросил: — Ты что, про «Сталинградец» ничего не слышал до этого?