— Вон Венера взошла, — сказал Мишка.
Уроки Луча Станислава Ильича не пропали даром. Лида посмотрела, куда указывал Мишка.
— Звезда-Береза, — добавил Мишка. — Бабка про нее рассказывала всякие небылицы. А это просто одно из солнц. В космосе их миллионы.
— Я бы ее нарисовала, — отозвалась Лида устало.
Они еле передвигали ноги в коньках, уже и не ехали, а так, тащились. Лидины коньки скребли по льду.
— Сначала съешь мухомор, — сказал Мишка.
— Это еще зачем? — спросила Лида, убирая с лица упавшую черную прядь.
— Как зачем? — переспросил Мишка. — Чтобы побывать там. — Он негромко посмеялся. — Я слышал, шаманы так делали. Или пили водку. А иначе как увидишь ту сказку? Только спьяну.
— Нет, — не согласилась девочка, шаркая коньками, — можно и так.
— Как? — эхом откликнулся Мишка.
— Так, — ответила она.
— Ээййаа! Выы! — заорал откуда-то из-за торосов Кит.
И Мишка ответил ему по-волчьи. Полина далеко впереди тут же остановилась и обернулась, застыв. Лида немного отпрянула. Кит молчал. Мишка снова провыл. У Лиды глаза стали огромными. В наступающей ночи этот вой звучал с впечатляющей силой.
— Не надо больше, — попросила Лида.
— Ладно, ага, — сказал Мишка.
Кит больше не кричал. Полина не двигалась, поджидая их. Венера вставала выше, наливаясь бирюзой.
— У тебя второе имя не Волк? — наконец спросила Лида.
— Не-а, — ответил Мишка. — То же самое. Мукус[30]. А у тебя?
Лида взглянула на него исподлобья и ничего не ответила.
— Не хочешь говорить, — сказал Мишка, чувствуя себя немного обиженным ее недоверием.
Лида молчала. Так они доплелись до Полины.
— Чё это такое было? — спросила та.
— Продолжение фильма про новогодние приключения, — сказал Мишка.
— Нет, кто это выл? Жуть какая!
— Это меня дядька Иннокентий научил, — сказал Мишка.
— Ты больше не делай этого! — выговаривала ему Полина. — А то накличешь.
Они свернули к пескам. Пришлось лезть через торосы. Полина и Лида несколько раз падали. На грохот и лязг льда залаяла собака. И Мишка не выдержал и снова коротко провыл. Собака сразу смолкла и как сквозь землю провалилась.
— Ну, хорош тебе! — взвизгнула Полина.
Пробираться по торосам было очень тяжело, легко подвернуть ногу или вывихнуть руку. Льдины падали, раскалываясь, качались, переворачивались, ноги с коньками то и дело застревали в щелях. Все тяжело дышали. Со стороны они были похожи на нелепых одетых пловцов, которые увязли в застывших треугольных волнах.
Наконец торосы остались позади. Они проехали немного по льду и заковыляли по песчаным дюнам.
— О-ё! — воскликнул Мишка. — Чисто Ливийская пустыня!
— Чё-о?! — не расслышала Полина.
— Там Антуан сделал вынужденную посадку, — объяснил Мишка.
— Какой еще… — с некоторым страхом забормотала Полина, вглядываясь в Мишку.
— Читать надо больше, ага, — сказал Мишка.
— Придурок, — тихо, себе под нос выдохнула Полина.
Они преодолели дюны и увидели дом с горящим окном. Снова залаяла собака.
— Только попробуй завой, — предупредила Полина Мишку.
Они продолжали ковылять в сторону дома, как будто у всех были переломаны ноги. Запахло дымом. Дверь открылась, и с лампой в руке вышел человек. Бронзовый свет выхватывал из тьмы большеносое лицо в глубоких черных морщинах, платок, космы волос.
— Ну, хто тут шастает? — хрипло выкрикнула старуха, как будто прокаркала.
И Мишка не удержался и ответил ей тоже по-вороньи, как учила бабушка:
— Кук!
Старуха подняла лампу выше.
«Но мы ведь живы», — подумал Мишка Мальчакитов, склонившийся над растянутой ровдугой с углем в руке. Он раньше слышал, что на великой родовой реке мертвецов в одном месте встречают старухи. Старухи ощупывают живот мертвеца и думают, пускать ли его дальше? А уже дальше на острове мертвых, где находится их стойбище, на крик того, кто сопровождает нового переселенца, выходит главная старуха, хозяйка стойбища. От нее, мол, и зависит, попадет ли новенький на этот остров.
«Но мы ведь живы, — снова думает Михаил Мальчакитов. — Они точно живы, ага. Кит, Полинка, Лида. И я, наверное, еще жив».
Или это они его и провожают по реке? И это и есть мумонги хонто бира?[31] Энгдекит?
Мысли путаются, о-ё…
Откуда-то наплывает напев:
Большая река, имеющая имя большая река!
С духом-хозяином большая река!
Хорошо переправь,
На ту сторону перебрось!*
Кто знает, туда ли ему надо? Что происходит? И ветерок доносит другую песенку:
Эгэ-эгэдей, говорю в песне,
На самом белом своем верховом олене-то
По большой реке-то, по течению-то,
Напевая-то, по течению еду.
Дни сейчас
Долгие сейчас,
Земли-то мои очень обширны,
Словно веревочка тянутся.
Ну когда-то, найдя-то,
К верховью-то своему подниматься начну,
Оленей-то своих найдя,
К палатке своей поверну?*
И в словах этих простираются чужие дали, тундра с петлями рек и осколками озер, мягкие синие горы. Чужие земли, чужая песня, откуда-то нанесло…
14
Старуха, посветив им в лица, впустила всех в жарко натопленный дом, занесенный песками.
— Эхэ! — воскликнула она. — Да зацокали копытами!
Они действительно стучали лезвиями коньков, взмахивали руками, хватались за косяки, опирались о стены. Девочки бессильно рухнули на старые шаткие табуретки. Мишка стоял, стараясь держать равновесие. В доме пахло дымом, старыми тряпками, плесенью, старушечий запах.
— Откудова вы такеи явились-прилетели? — спрашивала старуха, ставя лампу на стол.
Некоторое время ей никто ничего не мог даже ответить. Собака снова зашлась лаем. Старуха оглянулась на окна.
— Чё-ойто еще там? — сердито спросила она.
— Это Кит, — сказал Мишка и тоже сел на низенькую какую-то детскую табуреточку.
Старуха посмотрела на него. Лицо у нее было как будто немного вдавлено посередине. Глаза сейчас казались черными. Надеты на ней были ватные штаны, драная кофта, поверх меховая безрукавка, мягкие серые валенки.
— Ки-ит, — протянула она.
Собака залаяла громче. Лаяла она как-то сипло.
— Гундосый, умолкни ужо! — крикнула старуха. — Кит-то пускай себе плывет…
Вскоре заскрипело крыльцо, заскрипели двери, и в дом ввалился Кит.
— Здрасьте! — выпалил он, переводя дух.
— Точно, этот без копыт, — проговорила бабка, оглядывая его.
Кит удивленно посмотрел на нее, оглядел остальных.
— Целы? — спросил он, стаскивая шапку.
— Чё-о нам сделается… — отозвалась слабым голосом Полина.
— Ну так чё, с-самое, не слышали? Волк какой-то объявился. Видать, с материка снова пошли.
— Это он, — сказала Лида, кивая на Мишку.
Кит удивленно уставился на него. Старуха тоже глядела на него пристально.
— Пошутил маленько, — отозвался Мишка смущенно.
— Ну ты и гад, орочон! — сказал ему Кит.
— Не знаю, — со вздохом откликнулся Мишка, — как-то так вышло.
— А-а-а, — протянула старуха. — Так вот и война пришла.
— Как? — спросил Кит.
— С волками, — сказала старуха. — Мужики на немца ушли, а волки сюда коней, коров и овечек резать прибегли. Они хитрые, много умные. Даже знают, ёсть ружье в сене в санях у мужика или нема.
— Ну, может, и умные, а этот-то? — сказал Кит, указывая на Мишку. — Нашел время.
— Этот? — переспросила старуха, взглядывая на Мишку.
И Мишке стало как-то не по себе, холодок поднялся в животе, словно от старухиного ответа вся его жизнь зависела. Он покосился на Кита, как будто не совсем его узнавая, такие взрослые, мужицкие интонации звучали в его голосе. Посмотрел на девочек. И они ему померещились уже кое-что повидавшими девушками. Один Мишка здесь как ребенок. Он передернул плечами. Что за ерунда… Взгляд его упал на коньки. Это не копыта, а, скорее, какие-то ласты.
Старуха закашлялась. С печки вдруг что-то мягко ухнулось, и девчонки вскричали. Это была белая кошка. Выгнув хвост, она подошла к бабке, потерлась о ее валенки, а потом направилась к Мишке, обошла его, принюхиваясь, и неожиданно запрыгнула ему на колени, замурлыкала.
— У волков не бывает ласт и копыт, — сказал Мишка.
— Ой, Миша, ты можешь вообще-то помолчать, — попросила Полина жалобно.
— Могу, ага, — сказал Мишка, поглаживая кошку.
Кошка громко мурлыкала.
— Хм, бых-пых, — пробормотала хозяйка, покашливая и глядя на Мишку и кошку.
Мишка вдруг пришел в отличное расположение духа. Кит рассказывал бабке, откуда они и каким образом здесь оказались. Та кивала, покряхтывая, давая знать, что ей известны называемые фамилии и имена. Девочки сидели тихо, сняв коньки и шевеля ногами. Полина, морщась, разминала икры. Мишка тоже стащил коньки. Лида сняла шапку и откинула волосы. Мишка думал о ее втором имени, ему хотелось узнать это имя во что бы то ни стало. На старом комоде отщелкивали время большие часы. В глубине дома виднелась железная кровать с наваленными одеялами. У окна стоял круглый стол без одной выгнутой ноги — ее заменял край подоконника, а две другие ноги были целы. Вдоль стены громоздись какие-то ящики, дальше стояла бочка. У печи валялись дрова. Вообще-то в доме было довольно прохладно, это с мороза сразу показалось, что здесь жарко протоплено, — нет, видно, старуха экономила дрова, потому и ходила в ватниках рыжего цвета. Временами она даже напоминала Мишке неуклюжую и ослабевшую от долгих лет медведицу. Да, дряхлую, старую, в свалявшейся бурой шубе. И нацепившую зачем-то зеленый платок.
Это была Песчаная Баба. Он уже слыхал о ней. Она жила здесь одиноко и боролась с наступающими песками. Когда-то в этом месте был даже консервный цех, был магазин, действовала четырехлетняя школа. Но все погребли пески ольхонские. Цех погорел. Причал разрушился. Улицы с деревянным настилом исчезли. Люди разъехались, не выдержав противоборства с настырной стихией. Бараки и дома разобрали и увезли в Хужир. Учиться в школе уже было некому. Одна баба осталась. Что ее держало здесь?