Чья это земля? Скажите!
Чей это берег туманных и дождливых дней?
Чья тайга шумит по склонам гор,
Растущих в небо? А в ней петляют реки,
И узкими тропами мягко и тихо
Идут звери,
Медведи, лоси, колонки,
Олени, соболи, лисы и зайцы,
И маленькая кабарга.
Они бесшумно идут, как звезды.
Как лучи в паутине.
Или шерстинки, что посылает
Бабка всего мира.
Каждая шерстинка — зверь.
Удачливый охотник это знает,
И ловит их смуглыми руками.
Это его земля,
Охотника Березовой Звезды.
Мишка идет, канадцы снимают. Пассажиры, вышедшие размять ноги, смотрят на них. И Семенов глядит, выворачивая шею, в иллюминатор. Он пристегнул себя за руку, когда в салон заглянули переводчик с этой бабой иностранной. Как это произошло, Семенов не может понять. А отомкнуть, отомкнуть наручники не получается — замок заклинило! Замки «закусываются», конструкция непродуманная! Сколько раз сообщали об этом начальству. Нулевой результат. Черт!.. И вот на тебе. Семенов круглыми глазами глядит на свое запястье, по его щекам катится пот. Может, он забыл, что уже пристегнул наручники за ножку сиденья? И хотел сначала пристегнуть себя, потом и Мишку — к себе?.. И не заорешь, потому что эти проклятые канадцы тут крутятся. Семенов сидит и лихорадочно соображает, что же делать, что делать…
15
Женщина через переводчика попросила Мишку пройти по поселку к Байкалу и там постоять на берегу. Мишка согласился, двинулся неторопливо. Бородачи с камерой и микрофоном за ним. Женщина позади. Рядом с ней переводчик.
Идет процессия между крепких сибирских бревенчатых домов. В одном окне мелькает чье-то лицо. Оператор тут же наводит на окно камеру. Лицо исчезает. Потом показывается снова — уже другое, и это лицо разноглазого Кузьмича.
Процессия шествует дальше мимо заборов. Брешут собаки, охотничьи лайки в вольерах. Женщина что-то говорит, и переводчик сворачивает, стучит в ворота. Ему открывают. Это седая ключница Зина в застиранном цветном домашнем халате, в платке. Она говорит, что лайки не ее, а соседа, но открыть ворота она может, чтобы лучше было видно. И оператор снимает лаек, бабку Зину, потом снова Мишку.
Мишка идет к морю.
Навстречу бегут дети, рассыпаются, выглядывают из-за деревьев, поленниц, сараев. Вдруг кто-то кричит: «Мишка! Мишка Мальчакитов вернулся!»
И на смуглом лице Мишки блуждает улыбка. Ветерок шевелит цветную повязку, скрывающую рубец космического бубна. Мишка легко вызывает внутреннюю музыку — взглядом на солнце.
О-хо! О-эй! Ламу! Ламу Байкал!
К твоим стопам я припадаю.
Тысячу лет позади. Такая дорога.
Годы и степи, жара и снег.
И кто первый увидел, крикнул:
Ламу Байкал! Чистый Царь!
Народ пришлый слушал,
Обратился весь в слух
К шуршащей гальке, к волне.
Ламу Байкал, что скажешь?
— Знаете что?! — крикнула, вбегая в дом Ксения.
Мы как раз обедали, повернули к ней лица.
— Мальчакитова привезли! — выпалила раскрасневшаяся Ксюшка.
— Мишу? — спрашивает Люба.
— Да! Да! — кричит Ксюша. — Он там идет к Байкалу, а канадцы кино про него снимают!
Мы переглядываемся. Откладываю ложку и встаю. Говорю, что потом доем. Люба приказывает Ксюшке садиться за стол, но разве ту удержишь, она убегает. Люба говорит мне вдогонку, что сейчас задаст корм курам, напоит поросенка и тоже придет.
Вскоре вижу процессию, направляющуюся к морю. Раздумываю, идти ли туда. Итак, Мишка прилетел… Вообще-то сегодня ждали представителя Главохоты. Наверное, и он прибыл. Канадцы тоже должны были прилететь, но вроде бы позже. Заторопились что-то. Но что все это значит? Снимают Мишку? Зачем?
Мимо идет Андрейченко. Здороваемся.
— Слыхал? — спрашивает он. — Мальчакитова привезли. Снимают. Говорят, следственный эксперимент, соответствующе.
В голосе его наигранная беспечность.
— Да? — откликаюсь. — А у меня другая информация.
— Какая? — быстро спрашивает он.
— Что это продолжение канадского фильма.
Андрейченко взглядывает на меня.
— Про Мишку?
— Ну да.
Из конторы уже спешит директор, ветер раздувает его шевелюру, он торопливо достает солнцезащитные очки. Из научного отдела появляется Дмитриев с тяжелым, каким-то неподвижным римским лицом. Директор взглядывает на него. Дмитриев на него. Директор надевает очки. Они не говорят друг другу ни слова. Оба ждут арбитра из Главохоты. А вместо него прибыли канадцы? И снимают поджигателя Мишку?
По берегу с другой стороны идут Прасоловы, Сергей, исполняющий обязанности главного лесничего, и его полненькая и хорошенькая Катя, они возвращаются после обеда на службу. Заметив шествие с кинокамерой, замедляют шаги.
Над морем и пирсом реют чайки. У пирса покачивается на слабой волне катер.
Капитан катера поднимается на палубу, стоит, смотрит на берег. Лицо его сильно помято. Он с трудом сглатывает, морщится. На пирсе курит задумчивый большеносый матрос с лысиной.
— Белкин! — зовет капитан и отдувается, как будто поднял гирю. — Че там такое?.. Кто наступает?
Матрос Белкин отвечает не сразу. Затягивается, сплевывает — не в воду, а на пирс.
— А хер его знает, Палыч.
Капитан Палыч, такой же носатый, с большой бородавкой на щеке, с серебристой щетиной, синеглазый, обдумывает полученную информацию.
— Ну так сходи узнай, — наконец произносит он решительно и чешет затылок.
— Васек! — кричит Белкин.
На палубе показывается сивый паренек в тельняшке и «семейных» трусах.
— Че-о?
— Сгонцай туда! — приказывает Белкин.
— Она сказала, что больше в долг не отпустит! — в отчаянье кричит паренек.
— Да я не об этом, — говорит Белкин. — Ты вон пронюхай, чё это там у них за свадьба намечается? Рубишь?
— Рублю, — с досадой отвечает паренек. — Но я еще в камбузе не убрался.
— Уберешься, успеется. Давай!
Капитан Палыч, навалившись большим животом на борт, одобрительно слушает диалог.
Паренек перескакивает на пирс.
— Куда? — рявкает капитан, поднимая брови. — Сдурел, что ли, мореходец?
Паренек смотрит на длинные черные трусы, похожие на шорты. Правда, как будто с чужой задницы, на два размера больше. Кривится и исчезает снова в трюме, возвращается в штанах, пузырящихся на коленках, и, подтягивая их, идет по пирсу, дальше поднимается по берегу навстречу шествию, чем ближе — тем задумчивее и медленнее, с оглядкой на Белкина, Палыча и родной катер.
— О-ё!.. — поет Мишка. —
Солнце и есть космический бубен.
И сэвэн Байкал — явился из космоса,
Как и предки тунгусы,
Со звезды Чалбон.
Кто знает в себе этот космос,
Тот смеется над вами.
Бум! Бум! Дзынь-дзанк!
И Мишка блаженно улыбается, озирает берег, море, пирс, дальние мысы, переходящие плавно в горы, — на одной вышка, башня из лиственницы, он помогал ее строить дядьке с лесниками. Он глядит на море, которое когда-то рассекал лезвиями коньков, выполняя обещанное Лиде с лебедиными бровями. И снова видит лабаз звезд.
О-ё, я узнаю еще твое имя!
Сюда на берег выходила бабушка Катэ, провожая внука. Бабушка дарила ему свои песни. А теперь внук сам поет. Никто не слышит из людей. Только чайки, рыбы, звери по берегам. И Ламу Байкал.
— Что происходит? — спрашивает директор у лесничего Андрейченко в кожаной потертой капитанке, надвинутой на глаза.
Тот оглядывается, щурится. Его загорелое лицо покрывают морщины. Он молчит. Вместо него отвечает разноглазый коренастый Кузьмич в рубашке с засученными рукавами, с нимбом просвеченных русых кудлатых волос.
— Очная ставка, Вениамин Леонидович.
— Что они делают? — спрашивает и Дмитриев.
— Снимают последнего эвенка, — отвечает и ему Кузьмич.
Он слегка под хмельком.
Дмитриев выпучивает глаза.
— Так это ж Мишка Мальчакитов!
Кузьмич кивает.
— Он самый, Руслан Сергеевич.
Дмитриев кашляет трубно.
— Как он здесь оказался, черт возьми?! Это же… это же какая-то провокация? — спрашивает Дмитриев и оглядывается на директора Васильева.
Тонкие черты лица Васильева ломаются. Глаза выражают напряжение и недоумение.
— Я не понимаю, — бормочет он.
— Но это канадцы? — вопрошает Дмитриев, раздувая ноздри.
— А вы сами не видите, — отрывисто отвечает директор.
Подходят еще люди, стоят, смотрят, переговариваются. Среди них и Зоя, тетка Мальчакитова. Она растерянно смотрит на происходящее.
— Та что ж это такое! — тихо подавленно восклицает комсорг Славникова, пыхая украинскими очами. — Ему ж в тюрьме место. Его ж хотели исключить из рядов ВЛКСМ за пьянство.
— Тшш! — шикают на нее бухгалтерша и почтальон.
— Нет, но это ж надо, — не унимается Славникова. — Пусть бы еще бичей-алкашей сняли, Гришку-без-пяти-минут-в-ЛТП. Уклониста с вышки.
— И Петрова, — негромко, но отчетливо произносит Андрейченко.
— А пекарь тут при чем? — недоуменно спрашивает Славникова.
— Да при том, — отвечает Андрейченко. — Он вдохновитель этой всей капеллы вместе с пожарным Генкой.
Славникова смотрит на него, хлопает глазами.
— Та шо вы говорите?!
— Не болтайте глупости! — обрывает его директор, тревожно озираясь.
— То ли еще будет, — отзывается Андрейченко, — Вениамин Леонидович. То ли еще бууудет. И наш Прасолов с ними, соответствующе. Теневой директор.
— И все это тут вы развели, — бросает Дмитриев, тыча пальцем в сторону директора.
Лицо директора покрывается красными пятнами.
— Так что за Мишкой тут еще многих надо отправить… — говорит Андрейченко, — соответствующе…
— Но эта провокация международного масштаба, — говорит Дмитриев удовлетворенно, — для вас, Вениамин Леонидович, просто так не пройдет.
— Почему вы так считаете? — присоединяется к разговору невысокий щекастый мужчина с ранней сединой на маленьких бачках, с объемным портфелем в руке, в светлом джемпере, очках в золотой тонкой оправе.