Любви беззаветной к народу;
Мы отдали все, что могли, за него,
За жизнь его, труд и свободу.
Порой изнывали мы в тюрьмах сырых,
Свой суд беззаконный над нами
Судьи-палачи изрекли, и на казнь
Идем мы, гремя кандалами…
Революционерам понравилось. Песня была про них самих, возвышала и героизировала их. Позволяла и пожалеть себя, это было особенно приятно. Поешь и млеешь душой, впору даже слезу пустить: мы-то – подвижники, бескорыстные и самоотверженные. За всех, за народ страдаем, а с нами вон как обходятся. Но одобрение и понимание обеспечивалось лишь в том случае, если исполнять в своем кругу. А если запеть на улицах, песня обладала серьезными изъянами.
Во-первых, самореклама получалась слишком нескромной. Во-вторых, сомнительной. Любопытные с полным правом могли поинтересоваться – на какую же казнь вы идете, если мы вас сегодня видели, допустим, в трактире? Или вы замышляете нечто опасное и представляете, какое наказание грозит за это по закону? Могут и не пойти за тобой, чтобы самим не влипнуть в беду и не загреметь кандалами. Но в революционных кругах чуть-чуть перетасовали слова, «мы» заменили на «вы», и вышло великолепно. В 1883 году в Варшаве песню исполнили в качестве похоронного марша:
Вы жертвою пали в борьбе роковой…
Речь пошла уже не о себе, а о покойниках. Они и впрямь «все отдали», оспорить это было трудно. А мелодия звучала проверенная. Траурная, тяжелая, но и мерная, в такт шагов. Стоит только запеть, и колонна пойдет в нужном темпе, в нужном настроении! Таким образом, первой песней императорской России, взятой на вооружение революционерами и приспособленной под свои нужды, стал похоронный марш. Может быть, символично? И для империи, и для ее будущих разрушителей.
Впрочем, до поры до времени с песнями у революционеров было туго. Но особые песни вроде бы еще и не требовались. Кружки были достаточно узкими, собирались у кого-нибудь на квартире или на природе. Пели то, что любили еще народовольцы – «Есть на Волге утес», «Быстрокрылая ладья», «Из-за острова на стрежень». Сходки маскировали под вечеринки, маевки – под пикники. А под маскировочную водочку или пивко тянуло на что-нибудь раздольное, во весь голос. Интеллигентам хотелось почувствовать себя причастным к абстрактному «народу». Но масштабы организаций и мероприятий постепенно росли, потребовались и другие песни. Позаимствовали у французов «Марсельезу», «Интернационал» (стихи французского анархиста Эжена Потье перевел Аркадий Коц).
Историческую Россию по части революционных настроений значительно опережала ее западная окраина, Польша. Кроме социалистов, здесь хватало сепаратистов. А их весьма основательно и настойчиво поддерживала Франция. Финансировала, поставляла оружие, помогала формировать террористические отряды. Исподволь оказывала и иную военную поддержку, а на официальном уровне вмешивалась мощная парижская дипломатия. После разгрома очередного польского мятежа французы предоставляли убежище его участникам. О польских борцах с царизмом писал еще Генрих Гейне в стихотворении «Два рыцаря» [42]:
Сволочинский и Помойский – кто средь шляхты им чета? —
Бились храбро за свободу против русского кнута.
Бились храбро, и в Париже обрели и кров, и снедь.
Столь же сладко для Отчизны уцелеть, как умереть…
Французы помогали не только оружием, кровом и снедью. Поддерживали и морально, и творчески. Во время восстания 1831 года французский поэт К. Делавель написал первый вариант песни под названием «Варшавянка». В следующем восстании, 1863 года, мятежники распевали песню, созданную В. Вольским, музыку для нее предположительно написал композитор С. Монюшко. Оба поляки, но их творение было насквозь французским и называлось «Марш зуавов». Поясним, что зуавы – алжирские стрелки во французской армии, но в этих же частях служили и польские эмигранты. А кроме того, зуавы отличились в недавних сражениях с русскими под Севастополем, брали Малахов курган. Миновало всего 8 лет, и поляки горели надеждами, что Франция заступится за них, снова объявит России войну [52].
Но не объявила. Как раз после потерь под Севастополем повторять опыт не осмелилась. А вспышка польского восстания 1863 года, усмиренная генералами М. Н. Муравьевым-Виленским и Я. П. Баклановым, стала последней. Гордая каста Сволочинских и Помойских исчерпала себя, рассчитывать на шляхетский гонор больше не приходилось. Зато стараниями императорского правительства и русских предпринимателей захудалая и нищая Польша превратилась в развитый промышленный регион. Мутить заводских рабочих оказалось даже проще и удобнее, чем подневольных крестьян. Возбуждали их опробованными старыми лозунгами, что русские – завоеватели, иноверцы, схизматы. Зачем полякам царь, жандармы, казаки? В 1879 году социалист Вацлав Свенцицкий написал на мотив все того же «Марша зуавов» новую «Варшавянку», уже для рабочих.
А в 1897 году большевик Глеб Максимилианович Кржижановский сидел в Бутырской тюрьме. Дело было вечером, делать было нечего. Послушал, как поют поляки, и сделал вольный перевод на русский язык. Песня была именно тем, что требовалось и народовольцам, и социалистам, и анархистам, и прочим революционерам в условиях все более жестоких схваток, разгонов демонстраций, а позже и перестрелок. Попробуй-ка растолкуй простому рабочему пареньку, зачем он должен куда-то идти, швырять камни в витрины, переворачивать трамваи, бить каких-то людей? А с песней ничего доказывать не нужно! Достаточно, чтобы этот паренек запел:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело,
Знамя великой борьбы всех народов,
За лучший мир, за святую свободу…
Как же было не бузить, не возмущаться, если гнетут темные силы и вихри враждебные? Все, получалось, оправдано! И вывод напрашивался естественный, однозначный:
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш-марш вперед,
Рабочий народ!..
Словом, песня оказалась бесценной. Хотя она обладала одним недостатком. Весьма и весьма существенным недостатком. Она по своему стилю не русская. Она польско-французская. Дело в том, что во французской армии был принят иной темп и иной ритм маршей. С нашей точки зрения, чересчур быстрый. Под него вышагивают на парадах эдакой танцующей походкой. Под него можно даже бежать (а французская пехота в то время тренировалась в долгих пеших пробежках, это называлось «наполеоновскими бросками»). Польских эмигрантов скаредная Франция содержала отнюдь не за красивые глазки, отправляла воевать в Африку – зарабатывай свой хлеб кровью, а заодно набирайся боевого опыта. Они и набирались, а потом принесли чужие воинские традиции к себе на родину. Но для русского человека идти строем под «Варшавянку» очень трудно. Надо или ускорять шаг, или замедлять песню, или… колонна сбивается в толпу.
Выручили немцы. Уж они-то маршировать всегда любили. Четко печатали шаг на своих шествиях охотничьи общества и пивные клубы, студенты, школьники, организации служащих, рабочих, мелких торговцев. Русские студенты тесно контактировали с немецкими, бывали у них в гостях, совершенствовали образование в германских учебных заведениях. Среди прочего, им понравился марш силезского землячества Берлинского университета. В 1857 году Иван Никитин написал на мотив этого марша студенческую песню «Медленно движется время». А на нее, в свою очередь, обратил внимание социал-демократ Леонид Радин. Около 1897 года он сочинил новые слова, а темп музыки ускорил, песня снова зазвучала в ритме марша:
Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнув в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…
Вот таким образом сложился изначальный большевистский репертуар. Поистине, он был интернациональным. И от французов что-то взяли, и от поляков, и от немцев, а песня «Мы кузнецы, и дух наш молод» была написана на мотив популярной венской шансонетки. Да и отечественное творчество не забыли, почерпнули. Что же касается первого заимствования, «Вы жертвою пали в борьбе роковой», то его в 1917 году провозгласили официальным похоронным маршем в Советском государстве. Исполняли над могилами погибших в уличных революционных боях, над могилами товарищей, умерших от тифа, сраженных на фронтах Гражданской…
Но в подобном статусе песня продержалась не столь уж долго. Ее слова перестали соответствовать действительности. Ведь Советская власть победила – как подразумевалось, окончательно и бесповоротно. Почему же борьбу называть «роковой»? С другой стороны, те большевики, которых приходилось хоронить после победы, уже не изнывали в тюрьмах, не гремели кандалами, не шли на беззаконные суды и казни. Изнывали, гремели и шли на казни их жертвы. А марш провожал на кладбища «судей-палачей»!
Ну а потом закрутились дальнейшие перемены и дальнейшие мясорубки. По тюрьмам, казням и лагерям повезли вчерашних победителей-революционеров. Кто-то хорохорился, запевал: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…». Как вы думаете, могло ли это понравиться высшему руководству партии и государства? Официальный похоронный марш пытались петь сперва эсеры с меньшевиками, потом троцкисты, правые и левые уклонисты. Получалось, что они – жертвы любви беззаветной к народу, а в какой роли оказывались власти предержащие? Где-то в начале 1930-х марш замолчал. Мелодия осталась, но словами ее сопровождать прекратили.
Но и в самом первом варианте, в виде романса на стихи Козлова «Не бил барабан перед смутным полком», песня еще жила. Сохранились свидетельства, что ее пели в Красной армии даже в Великую Отечественную. Но она широкого распространения не получила, со сцены не исполнялась. Там же поется «Когда мы вождя хоронили». Нигде не сказано, что имеется в виду Джон Мур, подавляющее большинство советских людей слыхом не слыхивали про английского генерала. А под «вождем» понимались вполне определенные лица. Постепенно и этот вариант «угас».