— А где ваша мама? — спросил заяц.
— Пошла за едой, — ответили они.
Сказал тогда заяц-беляк:
— Ох, уж эта негодная медведица! Передними лапами косолапит и задними криво ступает. И чего же она этим добилась? Вот у меня шерсть мягкая и белая, как пух, и хотя сам я маленький — крови у меня всего лишь на одну чашку, но из моего мяса — бульон густой, как из овцы, и хватит его на сутки. Когда вернётся ваша мама, косолапя передними лапами и криво ступая задними, спросит она:
— Кто приходил, когда меня не было?
— Белый заяц лесной приходил, — ответите вы ей.
— Что же он говорил? — спросит тогда, наверное, она. Скажете, что так её ругал: «Передними лапами косолапит и задними криво ступает медведица, а шерсть у меня лучше — белая и мягкая, как вата, и хотя сам я меньше — крови моей хватит только на чашку, а мяса — на тарелку, бульона от меня, как от овцы: хватит на сутки. А у медведицы разве вкусное мясо, чтобы ел его человек? А медвежья шерсть — разве мягкая и гладкая, чтобы носил её человек? Да и ест медведица только красных муравьёв да голых червей. А я каких только не грызу веток и коры из шести тысяч тальников на северном склоне! Негодная она, перекошенная, с вывернутой мордой!»
А потом ещё добавите, что побежал я трусцой в северные заросли молодых хвойных деревьев, — сказал заяц-беляк и побежал трусцой в северные заросли молодых хвойных деревьев.
Вот медведица вернулась к детям.
— Детки, кто приходил? — спросила она медвежат.
— Приходил лесной заяц-беляк и ушёл, — отвечают они.
— И что сказал заяц-беляк? — спросила медведица.
— Тебя спрашивал. Говорил: «Передними лапами косолапит и задними криво ступает эта негодная медведица — и чего добилась?! Бродит по лесам и горам, но разве находит она какую-нибудь еду, кроме красных муравьёв да голых червей? И шерсть у меня лучше — белая и мягкая, как вата. Разве медвежью шерсть станет носить человек? У меня крови на чашку, но бульона от моего мяса, как от мяса овцы, хватит на сутки. А у медведицы разве вкусное мясо, чтобы ел его человек? Негодная она, перекошенная, с вывернутой мордой!» Так он ругался, ругался, а потом побежал трусцой в северные заросли молодых хвойных деревьев, — рассказали медвежата.
Рассердилась медведица:
— А чего сам добился этот лесной заяц со своими мохнатыми лапами? Зачах он так, что стал белым! Шкура его не выдержит доски для растяжки звериных шкур, а крови его не хватит даже на чашку! Ну, я покажу тебе, негодному!
И пошла она по следам лесного белого зайца. Шла и нашла: оказалось, он влез в полое бревно и лежит в нём. Стала медведица раздирать бревно с одного конца, а заяц-беляк выскочил из другого и стремглав кинулся, петляя. А сам кричит:
— Не косолапь своими передними лапами, не криви своими задними лапами, не гонись за мной! Оглянись-ка лучше назад — там белобородый старик держит ружьё с голодной пулей!
Оглянулась злая медведица: белобородый старик уже стрелять приготовился. Ничего не успела она сделать — выстрелило ружьё. От страха и боли рванулась медведица и побежала обратно к берлоге. Голодная пуля из ружья старика застряла, темнея, у неё в груди.
Добралась медведица до берлоги и говорит медвежатам:
— Хотела я, чтобы установилось наше владычество — четвероногих медведей, а не владычество людей. Но если даже побелевший от хилости дикий заяц, живущий тем, что грызёт кору деревьев, говорит о нас такие слова, значит, не повелевать нам родом людским! Сами станем для людей четвероногими зверями-врагами — будут они носить наши шкуры и есть наше мясо!..
Берегите же свою жизнь от людей, у которых ружья с пулями!..
Нет в мире других существ, кроме двуногого конгувая[34], которых справились бы с двуногим конгуваем. Настало его владычество. Густой бульон от белого зайца стал пить конгувай, в мягкую белую шкуру зайца-беляка одеваться стал конгувай…
С тех пор, когда наступает весна с оттаявшим кое-где снегом, лесной заяц-беляк, встречая весну, начинает радоваться и петь:
Пусть белый снег забелеет,
дот-дот-дот!
Пусть корни древесного сока хотят,
дот-дот-дот!
Волк и жеребёнок
Так-то раз худенький жеребёнок щипал на стойбище зелёную травку.
Вот подбежал к нему волк и говорит:
— Я тебя съем!
— Ты видишь, какой я слабый. Далеко отсюда не убегу. Съешь так съешь, но ведь я умею ходить мелкой иноходью. Покатайся на мне сначала, а потом и съешь, — отвечает ему жеребёнок.
«А как ездят мелкой иноходью?» — подумал волк и сел на него верхом. Жеребёнок повёз его мелкой иноходью. Вёз, вёз, укачал волка, вогнал его в сон, а потом сбросил в степи и убежал на стойбище пастись. Снова стал щипать зелёную травку, расти и набираться сил.
Спал-спал волк в степи, проснулся: оказывается, он заснул, пока ехал верхом, сбросил его жеребёнок, и лежит он один в степи.
Подумал тогда волк: «Разве я чангы или хюндю[35], чтобы ездить на конях-иноходцах?»
Снова побежал на стойбище, подошёл к жеребёнку и говорит:
— Вот теперь я тебя съем!
— Съешь так съешь, но ведь я умею ходить и крупной иноходью! Покатайся на мне сначала, а потом и съешь, — отвечает ему жеребёнок.
«А как ездят крупной иноходью?» — подумал волк и сел на него верхом. Жеребёнок повёз его крупной иноходью. Вёз, вёз, укачал волка, вогнал его в сон, а потом сбросил в степи и убежал на стойбище пастись. Снова стал щипать зелёную травку, расти и набираться сил.
Спал-спал волк, проснулся и думает: «Разве я чангы или хюндю, чтобы ездить на конях-иноходцах? О чем я думал?! Вот теперь уж точно я съем его!»
Снова побежал на стойбище, подошёл к жеребёнку и говорит:
— Теперь я тебя точно съем!
— Съешь так съешь, но знаешь ли ты, что я умею ходить и смешанным бегом! Покатайся на мне сначала, а потом и съешь, — отвечает ему жеребёнок.
«А что это такое — смешанный бег?» — подумал удивлённый волк и снова сел верхом на жеребёнка. Жеребёнок повёз его смешанным бегом. Вёз, вёз и снова укачал волка, вогнал его в сон смешанным бегом, а потом сбросил в степи и убежал на стойбище пастись. Снова стал щипать зелёную травку, расти и набираться сил.
Спал-спал волк в степи, проснулся и снова на стойбище прибежал. Говорит он жеребёнку:
— Ну, теперь не отвертишься, прямо сейчас тебя съем!
— Съешь так съешь, но знаешь ли ты, что лучше всего я умею ходить рысью! Покатайся на мне рысью, а когда накатаешься, можешь съесть, — отвечает ему жеребёнок.
«А что это такое рысь? Как ездят рысью?» — подумал волк. Снова сел он верхом на жеребёнка. Жеребёнок повёз его рысью. Вёз, вёз и укачал волка, вогнал его в сон своей рысью, а потом сбросил в степи и убежал на стойбище пастись. Снова стал щипать зелёную травку, расти и набираться сил.
Спал-спал волк в степи, проснулся: опять он один, а жеребёнка и след простыл. «Какой же я бестолковый! Разве я чангы или хюндю, чтобы ездить на коне мелкой и крупной иноходью, да ещё рысью скакать? Теперь-то уж съем!»
Прибежал волк на стойбище и говорит жеребёнку:
— Теперь тебя, негодного, съем наконец!
А жеребёнок, большой и сильный, отвечает:
— Ну, съешь так съешь. Но знаешь ли ты, что на моём копыте есть одна важная надпись. Прочти её, тогда уже и ешь.
«Что же там может быть написано?» — подучал волк, а когда глянул, чтобы прочесть, жеребёнок лягнул его так, что тот грохнулся на землю, в голове у него зазвенело и завертелось всё перед глазами.
«И зачем я полез читать эту надпись?! Разве я знающий грамоту писарь? Я ведь и читать-то не умею… Лучше бы сразу съел его!» — подумал глупый волк и умер.
Таёжный ворон
Далёкие прадеды наших дедов и прадедов, видавшие самые древние времена, считали таёжного ворона, который каркает, падая и переворачиваясь, самой мудрой птицей… Летает ворон по небу и, каркая, переворачивается. Старики говорят, что каждый раз, переворачиваясь, он трижды осматривает всю нашу Вселенную.
Он совсем не похож на того обычного чёрного ворона, который ест всякий мусор…
Проснувшись на утренней заре, расправляет таёжный ворон свои сильные крылья и прочитывает в лучах восходящего солнца то, что написано на его крыльях: что с ним случится в этот, только что наступивший, день. Сначала птица узнаёт, какую добычу в какой стороне встретит, и только потом летит. Поэтому считают мудрым таёжного ворона.
Оскюс-оол, который пел песни тайги
В давние времена в Каргыра-Карангыты-тайге[36], на лесистом склоне, жил был старик Челедей со своею женой. Старику было семьдесят лет, а его жене — шестьдесят. Не было у них детей, не было никакого скота. Ничего не было, кроме коня по имени Ак-Сара. Так они жили, и вот жена родила мальчика. Через два месяца она умерла, а через шесть месяцев умер и сам Челедей. Сын их остался один, лежал в своей люльке. Плакал он оттого, что нет у него ни отца, который подержал бы его на руках, ни матери, которая покормила бы его грудным молоком… Плакал-плакал, а потом освободился от шнурков, что привязывали его к люльке, выполз из юрты наружу и увидел коня светло-соловой масти, который пасся на девяностосаженном волосяном аркане. Это был конь Ак-Сара.
Мальчик с трудом приковылял к нему и спросил:
— Куда делись мои отец и мать?
Конь Ак-Сара ответил ему ржанием:
— Твоя мать умерла через два месяца после твоего рождения, твой отец умер через шесть месяцев. Теперь тебе надо научиться жить самому. Выдерни из моего хвоста несколько волосков и сплети из них петлю. Здесь водятся маленькие зверьки, которые пищат «сыйт-сыйт» и прячутся в норках. Вылови их этой петлёй: мясо поджаришь, а из шкурок сделаешь себе одежду. В юрте висит огниво твоего отца, будешь разводить костёр. А меня отпусти. Если что-то захочешь узнать, то приходи ко мне и спрашивай.