аставить себя было трудно. Родители и друзья принесли самые вкусные гостинцы и забили ими всю больничную тумбочку. И только это меня, вечно голодного, заставляло тянуться, выбирать, хватать, удерживать – такая своеобразная тренировка была мне по душе и помогала тренировать руки.
Эта физкультурная травма на протяжении всей моей жизни нет-нет да и даст о себе знать. Как привет из прошлого.
* * *
Последние дни в больнице были самыми мучительными, но уже не от боли, а от нетерпения, когда ощущаешь себя здоровым и полным рвущихся молодецких сил, а врачи еще «наблюдают». Но вот мне дают выписку, одна запись в которой перечеркивает все мои смелые и нескромные планы на жизнь. Не помню, конечно, дословно, но она означала, что о спортивной карьере, какой бы то ни было, мне придется забыть. А ведь я всерьез о ней помышлял.
Я не мог совсем забросить спорт, потому как без движения, определенной нагрузки не могу жить нормальной жизнью. Поэтому продолжал ходить на тренировки, но уже в любительском формате.
Интенсивность спортивных тренировок снизилась и опять образовалось много свободного времени, к которому я не привык.
В то время уже окончательно произошла мутация голоса, поэтому периодически я пробовал свои силы в пении, но самостоятельно, один, когда рядом никого не было. Мне опять захотелось петь, но где? Дома всегда кто-то был, да и мой юношеский баритон переполошил бы весь дом. Решение, как всегда, оказалось простым – пустующие после уроков классы как нельзя лучше подходили для распевок и разучивания песен. Подумал, что и сам справлюсь. Ведь все что нужно, как мне тогда по неопытности казалось, так это пластинки, по которым я мог бы разучивать арии, песни. И я принялся с ажиотажем скупать все, что мог достать. Я охотился за записями Франко Корелли, Марио Монако – итальянскими тенорами. Разучивал арии, делал раскладку на два голоса, где я подпевал знаменитым маэстро вторым голосом.
Желание петь буквально съедало меня, и я с тем же жарким энтузиазмом, с которым когда-то занимался и спортом, принялся за пение. Почти каждый вечер, когда топот ног стихал в больших рекреациях школы, я сначала тихо, может быть, неуверенно, а потом во всю мощь своих легких исполнял знаменитые арии, таким образом упражняясь в пении.
Долго я оставался в счастливом неведении, что о моем увлечении, даже тайной страсти, никому не известно. Я пел так самозабвенно, что прислушиваться к мелким шорохам за дверьми мне было недосуг. А, оказывается, моя тайна была раскрыта любопытными девчонками, которые быстро прознали о моей «зависимости» и уже давно приходили под дверьми слушать мои рулады.
Однажды, когда особенно, как мне показалось, я удачно исполнил одну из арий, я услышал робкие аплодисменты за закрытой дверью и тут же ворвавшихся, раскрасневшихся, улыбающихся одноклассниц. Они вбежали в класс и что-то защебетали наперебой. А я, помню, не мог и слова вставить от смущения и еще черт знает от чего. Даже слов их не мог разобрать от своего волнения.
– Лева! Ты слышишь, что мы тебе говорим?! Ты обязательно должен выступить на нашем школьном конкурсе самодеятельности! И не надо так смотреть. Ты же самый настоящий певец, Левка!
Сначала эта идея привела меня в неописуемый ужас, и эта буря эмоций сразу и отразилась на моем лице. Но девичий поток в уверениях моей исключительности сделал свое дело – дал себя убедить.
Предстояло решить одну из сложных задач – выбрать подходящую песню, с которой я смогу выступить на грядущем школьном конкурсе самодеятельности. В то время отовсюду слышалась песня «У Черного моря», которую исполнял Леонид Утесов. А почему бы и нет, подумалось мне… Вот с ней, такой нежной, волнующей, сложной, я и выступлю.
Вышел я на сцену под оглушительные аплодисменты своих одноклассников. Но, как только взял первые ноты, сразу понял – это конец. Дело в том, что я с самого начала взял сразу слишком низко. Поэтому перейти на октаву ниже, как положено было в оригинале, у меня не получилось. Я не смог даже закончить песню, буквально промямлил один куплет, и абсолютно пунцовый спустился со сцены. Но преданные мне друзья все равно хлопали, кричали «продолжай», «давай», «не дрейфь!». Легко сказать продолжай…
Вот так пришел конец моим самонадеянным мечтам, что я смогу сам, без чьей-либо помощи освоить это якобы нехитрое мастерство, это же тебе не сальто крутить. Но что меня сейчас радует, так это то, что этот провал не отвратил меня, не лишил желания петь, а просто подвел к мысли, правда, подвел грубо, что мне необходим учитель.
Так подумала и Женечка Грибова, моя одноклассница и подруга, которая нашла меня после этого чудовищного для меня концерта в каком-то пустом классе, несчастного и поникшего.
– Ты чего, Левка, киснешь тут? – произнесла она сразу с порога, будто и не искала меня, а так, случайно наткнулась. – Так ведь можно всю жизнь просидеть себя жалеючи, – продолжала она немилосердно.
Женя вообще была продвинутой, как говорят сейчас, девчонкой. Вот кто не сидел на месте, так это она. Еще в школе она мечтала стать актрисой, да не просто мечтала и вздыхала, глядя на красавиц-актрис в журналах, а шла к своей мечте, мчалась без оглядки. В последних классах школы она уже занималась в театральной студии при театре им. Станиславского. Она заражала не только своей целеустремленностью, но и мечтами. Как-то раз, выбрав удобный момент, я ей признался, что тоже хотел бы поступать в театральный.
– В театральный? Тогда хватит ходить и петь по пустым классам! Выходи в люди, учись, впитывай! Даже в нашем Доме пионеров есть студия художественного слова, сходи, запишись. Все будет полезнее. А лучше к нам, в студию.
Ее горячая тирада привела меня в чувство, и я решил, что завтра же пойду в студию.
* * *
Откуда у меня взялась уверенность, что меня сразу примут с распростертыми объятиями, но я достаточно уверенно двинулся покорять студию при театре им. Станиславского.
Эта студия при театре оказалась намного серьезнее, чем я думал. Чтобы допустили до занятий, надо было выдержать вступительные «экзамены», как и в театральный институт. Необходимо было пройти три тура, что стало для меня полной неожиданностью. Первый тур, как обычно, – прочитать стихотворение, басню. Решил читать Маяковского, причем начал громко, с вызовом. Но один седой, усталый дядечка из комиссии недовольно прервал меня:
– Уж чересчур ты, парень, громок! – не дал он мне закончить. – Голос у тебя сильный, звучный, а может, тебе в певцы податься?
– Может, и подамся, – отвечаю я без смущения и страха, уже решив для себя, что первый тур я благополучно завалил и теперь бояться мне уж точно нечего.
Но, к своему удивлению, я прошел не только первый тур с моим громогласным Маяковским, но и второй.
В третьем туре надо было изобразить сценический этюд на заданную тему.
– Что ж, Лещенко… Вот вам замечательный этюд «Пустая бутылка»! Заметьте, Лещенко, не полная, а пустая! Абсолютно пустая.
Представьте себе, мне нужно было изобразить пустую бутылку. Помню почувствовал себя ужасно глупо. Повертелся, покрутился, что-то попытался показать, но и сам чувствую, что не получается у меня эта бутылка, ни пустая, ни полная.
Из-за этого этюда я и не прошел, но не особо жалел, сильно я разозлился на эту бутылку и на их пустое задание.
Глава третья. Перед армией
Когда я закончил среднюю школу, впереди открывался новый взрослый мир, полный открытий и возможностей. Так мне казалось. Неудачное поступление в театральную студию не отвратило меня, а, наоборот, странным образом подогрело во мне желание попасть в театральное заведение.
Путем недолгих раздумий я выбрал всё – и «Щуку», и ГИТИС, и «Щепкина». На этот раз понимал, что пускать на самотек и надеяться на авось не стоит. Поэтому я стал усердно готовиться к поступлению: репетировал басню Крылова, разучивал романс Гурилева, песню Соловьева-Седого.
Помню, иду я на экзамены по московским улицам. Лето жарко разливается в воздухе, вижу девушек в разноцветных юбках, разлетающихся от малейшего ветерка. Они хохочут, краснеют. А я иду и представляю, как изменится моя жизнь уже после поступления…
Но как только зашел в здание, моя решимость выпорхнула в открытое окно и оставила меня одного перед приемной комиссией. Басня «Мартышка и очки» дома перед зеркалом казалась мне пустяковой, и я все корил себя, что выбрал уж слишком непритязательное произведение для экзамена. Но дело было не в произведении, а в общем настрое, который у меня дошел до критической точки. Как только я взялся за дверную ручку, чтобы зайти в кабинет, руки моментально вспотели, язык прилип к гортани и я, к своему ужасу, осознал, что не могу произнести ни слова. Даже не помню, как вошел. Наверняка был робким, пунцовым, заикающимся молодым человеком. Одного взгляда на меня было достаточно, чтобы понять – экзамен я провалю. Басню, это богатое на выразительные средства произведение, я прочитал невнятным, запинающимся голосом «без полутонов и обертонов». Я и вообразить себе не мог, что не справлюсь с этой басней по какой-либо причине. А она оказалось проста – банальный страх!
Успокоить себя я пытался тем, что если с басней я не прошел, то смогу свое наверстать, когда буду петь. Уж с этим-то проблем не будет! Но я кое-что не учел: как только я понял, что с треском провалил басню, я уже никак не мог собраться с духом. И «Город над вольной Невой» и «Разлюбила красная девица» можно сказать прошли с таким же успехом, как и обезьяна с очками, т. е. и здесь показал себя не с лучшей стороны.
Вылетел я из кабинета, как пробка от шампанского. Бегу по коридору, а у самого от обиды такая злость яростная, глаза застилающая, так и врезался с размаху в нашего декана.
– С ног чуть не сбил! Куда летишь, Лещенко? Ты же Лещенко?
А во мне так все и клокочет от обиды.
– Что, я пел хуже всех, да? Нет, не хуже! Я же готовился!
– Ты вот что, Лещенко, успокойся для начала. Как ты готовился? Слова разучил, мелодию? А кто распеваться будет, голос тренировать, заниматься каждый день да по несколько часов?