Вернувшись домой, она попыталась объяснить, что отправилась туда, потому что почувствовала себя так же, как Исмаил из «Моби Дика». Что в душе у неё воцарился промозглый, дождливый ноябрь, а значит, пора было отправляться в плавание, и как можно скорее. И они с дедушкой ездили туда много раз, так что не надо делать из мухи слона.
– Но почему ты хотя бы не сказала нам, куда собралась? – сердилась мама.
– Потому что ты стала бы меня отговаривать. – И это было бесспорно.
Наконец маме удалось убедить её переехать в усадьбу Дубы, комплекс апартаментов для пожилых людей. Бабушка сказала, что старый дом всё равно слишком велик, чтобы одной поддерживать в нём порядок, так что она согласна. Но вид у неё был такой, будто у неё просто не хватало сил сопротивляться. Иногда проще поддаться.
Родители пообещали летом отвезти её на пляж – может быть, если они не будут слишком загружены на работе.
Иногда я боялась, что бабушка не дождётся лета. Её ноябрь затянулся на целых три месяца: она как будто застряла в нём, тоскуя и страдая от промозглой сырости. И с этим я ничего не могла поделать.
Прежде чем я прошла в раздвижные двери усадьбы Дубы, мама обняла меня очень крепко и долго не отпускала. Потом шагнула назад, погладила по голове и показала:
– Я люблю тебя. – Она говорила это каждый раз, когда мы приезжали к бабушке. Говорила только мне, а не Тристану.
– Я тоже тебя люблю, мама.
Мы с Тристаном и папой отравились наверх, а мама заглянула к социальному работнику поинтересоваться, появились ли у бабушки подруги.
Мы приехали к бабушке почти в полдень, однако вид у неё был такой, будто она только встала. На ней всё ещё были тёплые штаны и футболка, в которых она спала. Бабушка обняла каждого из нас и пригласила войти.
– А где мама? – спросила она.
– Она сейчас придёт, – ответила я. – Зашла поговорить кое с кем внизу.
– О своей строптивой старушке, – устало улыбнулась бабушка.
– Так вот в кого наша Айрис! – Папа рассмеялся своей неловкой шутке.
– Как школа? – поинтересовалась бабушка, присев рядом со мной на диван.
– Всё так же, – ответила я.
– Грустно это слышать. – Она махнула папе. – Может, Айрис лучше перевестись в Бриджвуд, чтобы учиться с глухими детьми? – Она показывала папе очень медленно и помогала голосом. Она была не совсем глухой, и люди лучше понимали, что она говорит.
Я затаила дыхание: а вдруг папа согласится? В Бриджвуде находилась районная школа с расширенной программой для глухих – всего в двадцати минутах езды от нас. Туда ходили глухие дети из трёх соседних районов – такие, как мой друг Венделл. Однако мама твёрдо стояла на том, что мне следует учиться в Тимбер Оукс, вместе с «друзьями по соседству». И сколько я ни повторяла, что их у меня всё равно нет, это её не трогало. Она не желала отказываться от плана, зародившегося у неё после переезда.
Иногда бабушка тоже говорила об этом. Может, хотя бы теперь папа с ней согласится, пока нет мамы с её возражениями о том, что я должна ходить в школу с теми детьми, с которыми общаюсь каждый день. Папу, похоже, устраивали оба варианта. И если он решит, что идея хорошая, может, он потом скажет об этом маме.
Папа что-то ответил, показав пару жестов вроде «думать» и «корабль», и отмахнулся. По его губам и жестам я смогла уловить нечто вроде «Думаю, этот корабль уже уплыл». Я не понимала, при чём тут корабль – наверное, прочла неправильно.
– Какой корабль? – спросила я.
– Никакой. – Папа неловко рассмеялся. – Это неважно. – Он посмотрел на бабушку и сказал: – Айрис уже привыкла к своей школе.
Я покраснела. Наверное, вид был такой, будто я обгорела на солнце. Разговор шёл о моей школе, а папа явно хотел меня из него устранить. Это оказалось даже хуже того, как если бы он говорил обо мне так, будто меня здесь не было.
– Вот как? – удивилась бабушка. Впрочем, она не ждала ответа от папы. Она обратилась ко мне.
Я подалась вперёд и махнула рукой, привлекая папино внимание:
– Если это неважно, ты бы ничего не говорил!
Бабушка коснулась моего плеча:
– Поезд ушёл. Вот что это значит.
– Поезд? – спросил папа.
Мне едва ли не пришлось засунуть руки под себя, чтобы не показать в ответ: «Это неважно!»
– Так бы ты показала эту фразу на языке жестов, – вмешался Тристан.
Вот это мне было понятно. Что уже поздно. Вроде того: «Вы опоздали на корабль», – вот что хотел сказать папа. Он постоянно использовал какие-то обороты речи, совершенно непонятные для меня. Иногда ему так и не удавалось их объяснить, и я надолго зависала, не в силах думать больше ни о чём другом, пока не найду разгадку. Очень редко эти образные выражения оказывались одинаковыми и на языке жестов, и на английском. Как вы показываете волосок у себя на голове, а на английском говорите «на волосок».
Но я тем более не могла понять, почему папа так сказал про школу, что там поздно что-то менять. Почему этот корабль уплыл? В любом случае в будущем году я перехожу в среднюю школу, а значит, сажусь на новый поезд, или корабль, или как ещё он хотел бы это назвать. И почему бы заодно не пересесть на такой, где я буду понимать других людей?
Но тут вошла мама с пачкой рекламных листовок.
– Привет, мама! – поздоровалась она, обнимая бабушку.
– Как я вижу, у меня неприятности, – грустно улыбнулась та.
– Это вовсе не неприятности, – возразила мама. – Но я надеялась, что у тебя будет тут свой круг общения. Нехорошо всё время оставаться одной.
Тристан уселся на пол и взял у мамы листовку.
– Знаю, – ответила бабушка. – Только мне ничего не хочется делать. Но иногда я выхожу погулять.
– Смотри. – Тристан показал календарь с отметками. – У них тут куча всяких мероприятий. Ночные просмотры кинофильмов, игры, экскурсия в зоопарк.
– Без дедушки всё не так.
Одной из причин, по которой родители предложили бабушке усадьбу Дубы – кроме, конечно, внимательных сиделок, – была группа глухих постояльцев, чем-то занимавшихся вместе. Она иногда болтала кое с кем из них, но дальше дело не шло. Бабушка с дедушкой всегда были такими живыми, такими весёлыми. Но всему пришёл конец, когда его не стало.
Они познакомились в колледже, когда вместе готовили спектакль в театре для глухих. Иногда пьесы, которые они ставили, были целиком на языке жестов, и тогда приглашался переводчик, проговаривавший текст для «не читающих жесты». Иногда они переводили пьесу для школы, неделями репетируя её, доводя до совершенства. Они были так хороши, что на их представления с удовольствием ходили не только глухие люди – все. По крайней мере, они так рассказывали.
Мама отвела с бабушкиного лица растрёпанную прядь.
– Ты совсем себя запустила. – Она принесла из туалета расчёску, уселась рядом на диване и показала, чтобы бабушка подставила ей голову. Сколько себя помню – у бабушки был роскошный водопад густых серебристых волос. Однако сегодня они были в таком виде, что я невольно подумала: когда она в последний раз брала в руки расчёску?
Я машинально принялась теребить выпуклое «Z» на своём ожерелье. Вот опять: мы сидим рядом, а между нами целый Мексиканский залив.
Может, всё-таки есть способ, чтобы дедушка снова стал нашим мостом?
– Поиграем в форму руки? – предложила я.
– Это была дедушкина игра. – Бабушка покачала головой.
– А теперь станет нашей, – возразила я и затаилась.
– Ну хорошо. Какая форма?
Я подняла указательный палец.
Бабушка кивнула и предложила мне начать.
Я подняла глаза, нарисовала солнце на небе и прищурилась от ярких лучей.
Бабушка тоже посмотрела наверх, но покачала головой и прижала палец к губам:
– Там нет солнца.
Отлично, значит, это ночь. Я показала на небе звёзды.
– Только одна звезда, – добавила бабушка.
Ну почему я не додумалась выбрать какую-то другую форму, чтобы не зацикливаться на всех этих одиноких предметах?! Мне захотелось всё отменить, раскрыть руки и показать небо, усыпанное звёздами, но тогда я сама бы нарушила заданное правило. Я должна что-то придумать.
Я подняла глаза, как будто рассматривала её.
– Нет, это падающая звезда! – И я прочертила её путь по небосклону.
Бабушка показала, как падающая звезда летит и летит всё дальше. И показала на первую звезду, снова оставшуюся в одиночестве.
Моя очередь. Два человека идут рядом, рука об руку. Один показывает на небо, оба смотрят и улыбаются.
Бабушкин ход: один из них взлетает на небо, к звезде, оставляя второго в одиночестве.
Я не желала, чтобы игра закончилась на этом: одинокий человек на земле смотрит на звезду. Но я и не смогла ничего придумать, чтобы продолжить историю.
Я проиграла.
10
К тому времени, как мы вернулись от бабушки, меня уже ждал ответ на форуме заповедника:
Хорошая догадка, Айрис. Мы тоже об этом думали, но нам кажется, что если бы Синий-55 был глухим, он вообще не пытался бы петь. Иногда он подолгу следует за другими китами, и создаётся впечатление, будто его привлекают их песни. Скорее всего у него что-то вроде тональной глухоты, и он просто не умеет петь, как другие. Или по каким-то другим причинам не может петь, как они.
Иногда он неделями не издавал ни звука, и мы уже начинали бояться, что он сдался (или, хуже того, погиб), но потом он снова начинал петь. Такое впечатление, что он постоянно пытается вступить в контакт, но некому понять его пение.
Стало быть, он не глухой, а просто не может воспроизводить зов других китов.
Прежде чем прочитать остальную часть письма, я вернулась к фотографии всей экспедиции, чтобы понять, кто вступил со мной в переписку. Ответ пришёл от Энди Риверы. Энди – та женщина на фото, что пыталась пометить Синего-55 год назад. На командной фотографии, где все стояли в голубых рубашках, я смогла разглядеть её лучше. Длинные тёмные волосы она собрала в конский хвост, и вид у неё был такой, будто она любит смеяться. А щёки у неё розовели – то ли от солнца, то ли от холодного ветра.