Песня гнева
Памяти композитора Бориса Гольца, автора «Песни гнева», погибшего в дни ленинградской блокады
Он не спит,
Он пишет.
Мучит голод.
Дрожь коптилки.
Сумрак ледяной.
Что успел он?
Так еще он молод!
Два десятилетья за спиной.
Третье только началось недавно
И до половины не дошло...
Нынче ход какой-то своенравный
Музыки, встающей на крыло,
Будто сами возникают звуки,
Нарастают,
Крепнут,
Не сдержать!
В кости клавиш бьют костяшки-руки
И слабеют,
Но бегут опять,
Слух наполнив
Громом,
Гулом,
Звоном, —
Все еще не ясно ничего,
Все еще охвачено, как стоном,
Ярым гневом сердца самого.
Но уже отрывисто,
Как взрывы,
Как на марше топающий взвод,
Задыхаясь,
Здесь,
Нетерпеливо
Нота к ноте на листах встает.
Все забыто:
Голод, сумрак, стужа.
Он опять могуч —
И в полный рост,
В черных душах сея черный ужас,
Музыка встает до самых звезд.
— Смерть за смерть! —
Взывают миллионы.
— Кровь за кровь! —
Сердца им в лад стучат.
Взрыв.
Огонь.
И рушатся вагоны
Под откос —
И к черту, в чертов ад!
Он как будто сам в огне.
Но руки
Коченеют,
И темно в глазах,
И куда-то прочь уходят звуки,
И потерян такта мерный шаг...
Но опять встает, поет, взлетает
Музыка
И рвется в небосвод,
Громом,
Гневом,
Молнией сверкает
И уже в бессмертие ведет.
Медаль
Пройдя сквозь долгий грохот боя,
На слиток бронзовый легла,
Как символ города-героя,
Адмиралтейская игла.
Взгляни — заговорит без слова
Металла трепетный язык.
И воздух города морского,
И над Невой подъятый штык.
Вся бронза дышит, как живая,
В граните плещется река,
И ветер ленты развевает
На бескозырке моряка.
И даль пылает золотая,
И синью светят небеса.
И вдруг, до слуха долетая,
Встают из бронзы голоса:
«Мы так за город наш стояли,
Так эту землю берегли,
Что нынче музыкою стали,
Из боя в песню перешли.
Мы слиты из такого сплава,
Через такой прошли нагрев,
Что стала бронзой наша слава,
Навек в металле затвердев».
Слова уходят, затихая,
В металл, в бессмертье, в немоту
И, снова бронзой полыхая,
Игла пронзает высоту.
Павел Булушев
Салют (27 января 1944 года)
Мне повезло: я был в числе тех, кому 27 января 1944-го было поручено произвести праздничный салют в честь окончательного снятия блокады и полного разгрома фашистов под стенами Ленинграда. Это был всем праздникам праздник! Яркие всполохи многоцветных ракет высвечивали из январского мрака лица ленинградцев. Люди смеялись и плакали. Я выбрасывал в черное небо шары ракет большой мощности и тоже смеялся и плакал. Но слезы были горьки, как пороховой нагар.
Победа! Победа! Но на войне даже огромная радость ходит рука об руку с большой бедой...
Черное небо вспорото
сабельным взмахом ракет.
Небо великого города
окрашено в разноцвет.
Падает черное небо
отблесками в Неву.
Отныне блокада — небыль!
В полнеба салют — наяву!
Вьюжится, вьюжится, вьюжится
огненный снегопад.
В огненном вальсе кружится
праздничный Ленинград.
А мы у моста Дворцового,
из сквера, что у дворца,
привычные к ливню свинцовому,
впервой палим без свинца.
И я — сотоварищи рядом, —
сбросив на снег шинель,
развешиваю над Ленинградом
праздничную шрапнель.
Небо золотом вспорото,
но черен январский лед.
И по червонному золоту —
черный свинцовый налет.
И свет, и мрак непролазный
отныне в едином ряду.
Победа, вобравшая разом
и празднество и беду.
В сверкающем сабельном взмахе
взмывает салют в зенит...
За этот салют в атаке
в среду мой брат убит.
У старой землянки
Проносятся весны, уносятся весны.
Вздымаются к небу могучие сосны.
И в спилах дерев — многоцветные кольца,
как память о том, что я был комсомольцем.
...В сосновой тиши, на забытой полянке
мы с дочкой нашли котлован от землянки.
А в центре, где взвод наш ютился когда-то,
зеленый дневальный — сосна вполобхвата.
Когда ж ты успела — из крошечки-семечка?
И сколько же минуло времени-времечка?!
Но в спил не взглянуть — от корья до средины.
И не перечесть календарные кольца...
Вдруг ветер смахнул седину и морщины,
и вновь я увидел себя комсомольцем.
И юность, моя комсомольская юность
к землянке со взводом из боя вернулась.
И — слышишь? — в соседнем густом мелколесье
вновь завелась наша взводная песня.
И жизнь не прожита, и песнь не допета.
И каждый уверен: «...вернусь, Лизавета».
...Недлинно нам песенки пела война.
И все ж я вернулся. — Ну, здравствуй, сосна!
Елена Вечтомова
День Победы
День Победы прогремит, блистая,
День предельной, полной чистоты, —
Тронув солнце свежими листами,
Крупные раскроются цветы...
Так и думала я ледяною ночью,
Но совсем другим тот день настал,
Не слепил, увиденный воочью,
Не гремел, цветами не сиял...
Но такою тишиною встретил
И такою радостью вошел,
Что любую мелочь ты заметил,
Полюбил, подумал: «Хорошо!»
На ребячьей маленькой ладони
Под стаканом тянется росток...
Вот он водружен на подоконник,
Чтоб спокойно развернуться мог...
Мир еще спокойнее и лучше
У истоков всех своих дорог.
Тучи? Все прошли на запад тучи,
Все лучи стремятся на восток!
Варвара Вольтман-Спасская
Салют
О первый взрыв салюта над Невой!
Среди толпы стоят у сфинксов двое:
Один из них незрячий, а другой
Оглох, контуженный на поле боя.
Над нами залпы щелкают бичом,
И все дрожит от музыки и света.
Зеленые и красные ракеты
Павлиньим распускаются хвостом.
То корабли военные, линкоры
Палят в честь нас и в честь самих себя.
Свою победу торжествует город,
И не снаряды в воздухе свистят.
Нет, мир вокруг такой прекрасный, звонкий,
Что хочется нам каждого обнять...
А дети на руках, раскрыв глазенки,
Огни ракет пытаются поймать.
Казалось, елка в новогодних блестках
Повисла над ликующей рекой...
Так в эту ночь слепой — увидел звезды
И гимн победе услыхал глухой.
Юрий Воронов
* * *
В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?
Нам в сорок третьем
Выдали медали,
И только в сорок пятом —
Паспорта.
И в этом нет беды...
Но взрослым людям,
Уже прожившим многие года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Ни старше, ни взрослее,
Чем тогда...
* * *
Опять война,
Опять блокада...
А может, нам о них забыть?
Я слышу иногда:
«Не надо,
Не надо раны бередить».
Ведь это правда, что устали
Мы от рассказов о войне
И о блокаде пролистали
Стихов достаточно вполне.
И может показаться:
Правы
И убедительны слова.
Но даже если это правда,
Такая правда —
Не права!
Чтоб снова
На земной планете
Не повторилось той зимы,
Нам нужно,
Чтобы наши дети
Об этом помнили,
Как мы!
Я не напрасно беспокоюсь,
Чтоб не забылась та война:
Ведь эта память — наша совесть.
Она,
Как сила, нам нужна...
Татьяна Галушко
* * *
В сорок третьем году в Душанбе
Мама тихо сказала: «Тебе
Здесь придется освоиться, Татка,
Эти горы надежно стоят.
Я спасла тебя. Мы в Ленинград
Никогда не вернемся обратно.
Так тепло, так приветливо тут;
Это толстое дерево — тут,
А с пятнистой корою — платаны.
У тебя загорела спина.
Скоро ты оживешь. Но сперва
На жаре не снимай сарафана».
Время ждет, чтоб увидели вы,
Как я за руку маму держала
И лицо ее в бликах листвы
Колебалось, смущалось, дрожало.
Я глядела на смуглые лбы
Непоспешной, красивой толпы.
На нее я глядеть не могла:
Жалость горло свела.
Я и в эту минуту, сейчас,
Нажимая пером на бумагу —
Горлом сдавленным, — маминых глаз
Виноватую помню отвагу.
Я не крикнула ей: «Не реви!
Я тебя никогда не покину...»
Мне мешала ангина любви,
Ностальгии ангина.
Если в летнем сквозном кинозале,
На отвесном куске полотна,
Заслоненный людьми и слезами
Город тот выплывал из темна,
Я лишалась дыханья и тела:
Выраставшего сердца звезда,
Добела разгораясь, летела,
Устремлялась к нему навсегда...
Мама тихо сказала: «Ну вот,
Мы и дома. У самых ворот
Помнишь, та разорвалась фугаска,
И тебя откопал морячок.
Ну, не буду. Не буду. Молчок.
Ты довольна, моя черноглазка?»
Весна 45-го года
Весны целомудренны краски
И нежен дыхания пар.
Похоже, боится огласки
Воскресший из гибели парк.
Еще как бы издали глядя
На озера сизую гладь,
Он весь отдается отраде —
Присутствовать в жизни опять.
Начало блаженно. Он медлит,
Он силы свои позабыл...
Неужто железным и медным
И наголо смертным он был?!
Взирая, впивая, внимая,
Весь — деепричастие он.
И вдруг — с наступлением мая,
Заполнит собой небосклон.