Ч е р н о м о р д и к (опешил от наглости Валерия). А он, значит, и морским делом увлекался… (Показывает на водолазный шлем.)
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (чуть смущенно). Дело в том, что эту квартиру наша семья смогла приобрести, когда отец уже умер… когда были опубликованы его письма. Под музей приобрели эту квартиру…
В а л е р и й. Ах, под музей…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Но вещи подлинные. Вот этот стол. И кресло… И вообще многое….
Ф е д о р (тихо, отцу). Про кирпич…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Да, да… Вот этот кирпич взят был отцом в свое владение в момент закладки памятника Александру Сергеевичу.
М а р и н а. Антон Евлампиевич имеет в виду Пушкина.
В столовой полутемно, только отблеск фонаря с улицы.
Н и н а. Помнишь, очень давно, в детстве, все стены нашего парадного были исписаны мелом: «Нина плюс Валя — любовь»? Как ты думаешь, кто это мог писать?
С т р у ж к и н. Наверно, Федя. Как говорят в Гондурасе, он был злой мальчик.
Н и н а. Валентюшечка, Валентюшечка… Не пьешь, не куришь, женщинами не увлекаешься. И где же смысл в твоей жизни, а?
С т р у ж к и н. Никак не могу отыскать свою Прекрасную Даму.
Нина выпила рюмку.
Неудобно, одной…
Н и н а. Я тебя очень люблю, мой мальчик…
С т р у ж к и н (после паузы). Я тоже… всех вас, Кадминых… люблю…
Н и н а. Это плохо, когда всех сразу… любят.
В кабинете.
Ч е р н о м о р д и к. Понимаю, понимаю… Это брат Кадмина.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Николенька.
Ф е д о р. Умер в младенческом возрасте.
В а л е р и й. А вот эта…
Ч е р н о м о р д и к. Женщина…
В а л е р и й. Ну да, женщина эта кто?
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Это моя мама. Жена Кадмина, Варвара Сергеевна. Дочь земского врача, раннее замужество. Постоянная бедность, долги, переезды, смерть детей. Горькая-горькая жизнь. Она ведь отца только на год пережила.
М а р и н а. Говорят, и характер у нее был тоже не из легких.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Удивительно, но образ матери у меня даже как-то стерся в памяти… А вот эти четыре кресла… Полюбуйтесь ими… О, это не простые гарднеровские кресла. Это Алексей Максимович. Это Александр Николаевич. Это Антон Павлович… Мы их так и зовем, эти кресла. Просто по имени-отчеству. Мол, ножка что-то у Александра Николаевича шатается… (Засмеялся чуть смущенно.)
Ф е д о р. А вот над книжным шкафом портреты — Пушкин, Гончаров, Салтыков-Щедрин. Рамки отец собственноручно сделал.
Ч е р н о м о р д и к. Я как-то тоже из спичек модель броненосца «Потемкин» начал делать. Мой охламон поджег — спички вспыхнули, и тю-тю…
М а р и н а. Да вы просто Нерон, Валерий.
В а л е р и й (исподлобья посмотрел на Марину). А вообще это все зачем? Все это? Музей?..
Ч е р н о м о р д и к. Даты…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Нет, нет… молодой человек задал искренний и серьезный вопрос. Дело в том… юный мой друг… что память о великом свершении, о подвиге должна всегда гореть в следующих поколениях. В вас, например. И важно ведь, как относиться к этой памяти; как к отмершей реликвии или как к примеру в жизни. В моей жизни, в вашей… юный мой друг. Учиться у него…
В а л е р и й. А он что? Только одни письма написал…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (снова пытается найти слова). Да, он писал только письма. Письма к давно умершей женщине. И писал их давно умерший человек. (Почти себе.) Что в этом? «Что в имени тебе моем…»
Ч е р н о м о р д и к (пытаясь прийти на помощь). А вот кто интересно главнее был — Гончаров или Салтыков-Щедрин? Они ведь генералы были.
З и н а и д а И в а н о в н а (появляется как из-под земли, довольно настойчиво). В столовую прошу, в столовую, к столу… Все подано… Остынет… (Выпроваживает всех за дверь.)
Те рассаживаются за столом, перебрасываясь обычными междометиями, но невольно прислушиваются, что происходит в другой комнате. А там Антон Евлампиевич тяжело опустился в кресло и закрыл глаза.
Антон Евлампиевич, может, липового отвару… Антошенька, Антошенька, солнышко мое…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Теперь меня уже вернее называть белоснежка. (Провел рукой по седым волосам.)
З и н а и д а И в а н о в н а (притулилась рядом с ним). Что же будет, коли музей закроют? А?
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (тихо). Беда будет… (Погладил ее по голове.) Беда…
В столовую входит В и к а, очень хорошенькая, модная семнадцатилетняя девушка. Смотрит на Валерия и буквально застывает.
В и к а. Ой…
Ф е д о р. Кстати, надо здороваться.
В и к а. Неужели это вы? Сам Валерий Черномордик в нашем доме. Потрясно…
М а р и н а (Черномордику). Оказывается, ваша фамилия знаменита. А что значит «сам»?
В и к а. Да ну тебя, мама. Мне теперь все ребята будут завидовать — капитан хоккейной молодежной был в нашем доме…
Ф е д о р. В некотором роде он будущий твой родственник.
Входят А н т о н Е в л а м п и е в и ч, за ним З и н а и д а И в а н о в н а. Он снова взял себя в руки и снова, кажется, заполнил собой всю комнату.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Неужели ты забыла, Виктория?
В и к а (смотрит на Валерия). Все о’кей, дедушка…
Ф е д о р. Прекрати этот жаргон улицы Горького.
М а р и н а (мужу). Ты что, хочешь воспитать кисейную барышню?
С т р у ж к и н. Итак… Поднимем бокалы и сдвинем их разом…
Н и н а. Не надо тостов, Валя. И так все всем ясно… Кто жених, кто Кадмин, кто хоккейный капитан, кто речной, кто я и кто такая она. (Показывает на Марину.)
Ф е д о р. Нина…
Н и н а (пьет). Неясно только, кто такая Прекрасная Дама. (Сделала движение рукой.) Фьюить!
З и н а и д а И в а н о в н а. Да вы закусывайте, закусывайте…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (сидя). Хорошо было пить поздним вечером… Когда я был студентом и гостил в одном доме, около Твери… В окно бьется метель, мокрый снег.
М а р и н а. Папа, да вы, оказывается, поэт алкоголя.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Я учился на землемера. Я не знаю… А сейчас меряют землю? Раньше это была популярная профессия.
С т р у ж к и н (подходя к окну). Какой буран, сплошная белая стена. Бр-р-р…
М а р и н а. А бр-р-р где говорят?
С т р у ж к и н. Бр-р говорят в Брянске.
Н и н а. Выпила рюмку, а кажется, целый бочонок. (Берет гитару, медленно перебирает струны, потом поет мягким, чуть дребезжащим голосом.) «Однозвучно гремит колокольчик, и дорога клубится слегка…»
С т р у ж к и н. Помните, «Живой труп». Поют цыгане, и Протасов говорит: «Это степь, это десятый век… Это не свобода, а воля…»
В и к а. А без доспехов вы худенький.
В а л е р и й. Да какой там худенький! И так все сгонять приходится.
Ф е д о р (уже засунул в уши наушники, вдруг вскакивает). Послушайте… Вальс… Какое прекрасное исполнение… (Пауза. Догадался, что кроме него никто не слышит, включает транзистор на полную громкость.)
Ч е р н о м о р д и к (восприняв музыку, как приказ). Марина Дмитриевна, разрешите пригласить на тур вальса…
М а р и н а (чуть кокетливо). Что может быть приятнее, как танцевать с морячком.
Марина и Черномордик танцуют. Капитан танцует довольно красиво, даже чопорно, по-офицерски.
Н и н а. Ничего я себе кавалера отхватила.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (тихо). Элегант…
Ф е д о р. Вот ради такого вальса стоит просыпаться каждое утро…
В и к а. А как вы вес сгоняете?
В а л е р и й. «Как, как»… В бане…
В и к а. Ой, мне тоже надо… Джинсы не сходятся.
З и н а и д а И в а н о в н а (стоя за спиной мужа). Ничего, Антон Евлампиевич, ведь перезимовали.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (внучке). Ты просто выросла, девочка, из тех джинсов. Их купили, когда тебе исполнилось пятнадцать лет.
Н и н а. Как это красиво звучит — пятнадцать лет.
С т р у ж к и н. «И как вдовец жену меняет, меняли всадники коней…»
М а р и н а (в танце). Валентин, это неприлично.
С т р у ж к и н. Это не я, это Некрасов…
Кажется, что не только Марина и Черномордик танцуют, но танцуют все, ведь у смотрящих на вальс тоже немного кружится голова и становится легче, и откровеннее мысли, и печальнее слова. Поэтому не сразу слышен звонок в дверь. Сначала робкий, а потом все настойчивее.
З и н а и д а И в а н о в н а. Звонят, кажется… Может, соседи снизу.
Ф е д о р. Не может быть, чтобы Феликс Феодосьевич…
Зинаида Ивановна идет в прихожую, открывает дверь и почти в испуге отступает. В прихожую, а оттуда в столовую входит высокий худой П а р е н ь, в огромном, до пят, тулупе, в заячьей шапке. Он весь буквально облеплен снегом. Под мышкой у него завернутый в рогожку какой-то плоский большой предмет. В руке старинная корзинка типа чемодана с ручкой. Музыка смолкает.
П а р е н ь. Простите, что я… вот так неожиданно. Но дело в том, что я только сегодня приехал из Торжка.
Пауза.
Занавес медленно закрывается.
Почти ничего не изменилось, лишь в столовой появился большой холст. На нем углем набросок портрета девушки в костюме конца девятнадцатого века, сидящей в кресле.
Между первой и второй картиной прошло пять дней. Воскресенье. Утро.
В кабинете А н т о н Е в л а м п и е в и ч, С т р у ж к и н, Ф е д о р. В столовой З и н а и д а И в а н о в н а, М а р и н а и Н и н а.
З и н а и д а И в а н о в н а. Я, когда дверь открыла, обмерла. Думаю — видение, что ли… Тоже в тулупе, шапка лохматая. И говорит, мол, я из Торжка…