. Вот так всегда. Сами же напрашиваются…
В и к а. На что?
В а л е р и й. А на то самое… (Подходит к Вике, неожиданно обнимает ее, валит на стол Кадмина.)
В и к а. Валера… Ой… Я же…
В а л е р и й. Тихо ты… Не кричи.
В и к а. А если дедушка?..
В а л е р и й. Я говорю — не кричи…
Громкий звонок в дверь. Валерий поднимается, Вика оправляет платье, все для нее неожиданно, но все равно она как будто ждала этого.
Сама лезешь, а потом девочку играешь…
В и к а. Валерочка, не сердись… Только не сердись. Я обещаю.
Звонок в дверь повторяется. Из ванной в прихожую входит А н т о н Е в л а м п и е в и ч. В руках у него огромные плоскогубцы. Он открывает дверь, и его чуть не сбивает с ног ворвавшийся в квартиру К и р и л л. У него в руках развернутая газета. Кирилл буквально потрясает ею.
К и р и л л. Это невозможно. Это нехорошо…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Что с вами?..
К и р и л л. Вы… читали эту газету…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Ну… войдемте хотя бы в столовую. Снимите свою шубу и спокойно все объясните…
Антон Евлампиевич и Кирилл входят в столовую.
К и р и л л. Почему вы до сих пор не позвонили в редакцию?
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. А вы считаете, нужно позвонить? Наверно, вы правы. Это все-таки большая любезность, что они так быстро опубликовали неизвестное письмо отца… Кстати, найденное вами.
К и р и л л. Это совершенно неважно, кем оно найдено. Важно другое — почему письмо опубликовано не полностью.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Надо же их понять, Кирилл. Это все-таки газета.
К и р и л л. Да вы… Да вы… Ведь самое важное заключено в последнем абзаце, который как раз и опущен.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Постойте, постойте… По-моему, этот абзац касался сугубо личных отношений моего отца с вашей бабушкой.
К и р и л л. Какая разница, моя это бабушка, Инна Васильевна Таратута, или кого-то другого. Боже мой… Загадка, над которой бились столько лет — разрешена. Имя Прекрасной Дамы известно.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Инна Васильевна Таратута?
К и р и л л. Конечно.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. То есть, вы хотите сказать, что все свои эпохальные письма Евлампий Кадмин писал (кивает на портрет) вот этой самой певице. Она и есть таинственная Прекрасная Дама.
К и р и л л. А для чего же я принес портрет? Зачем я хотел подарить его вашему музею?
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Милый, дорогой Кирилл. …Вы меня поймите правильно. Отношения Кадмина с вашей бабушкой были обыкновенным юношеским увлечением. Очевидно, она была очаровательна, эта Инна Таратута. Но, появившись на заре туманной юности моего отца, она промелькнула и уже никогда более не появлялась в его жизни.
К и р и л л (как важный аргумент). Но она-то боготворила Кадмина всю жизнь. И потом, все сходится. Ее раннее замужество, супруг много старше ее. Евлампий Кадмин оставался всю жизнь верен своей первой и единственной любви. Потому что только юношеская любовь может породить прекрасное произведение искусства.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (не сразу). Иногда мне кажется, Кирилл, что мы никогда не узнаем настоящего имени Прекрасной Дамы. Ее… скорее всего… вообще не было. Был, очевидно, какой-то импульс, а все остальное плод воображения, как раньше говорили. Незадачливый человек, заурядный репортер, он гениально придумал свою Прекрасную Даму.
К и р и л л (с болью). Значит, по-вашему, они не жили на этом свете, ни Прекрасная Дама, ни Лаура, ни Беатриче, ни Джиоконда?
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (молча качает головой, ему жаль и Кирилла и себя). Были гении… Можно прожить с человеком сорок восемь лет, и любить, и уважать его, но сделаться от любви гением? Нет, к сожалению, нет…
К и р и л л. А если вы все-таки ошибаетесь? И… любовь к Прекрасной Даме — это не удел избранных. Прекрасная Дама — это что-то живое… внутри нас.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Сколько вам лет?
К и р и л л. Девятнадцать.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Как вы сказали? Прекрасная Дама… это что-то внутри нас?
К и р и л л. Меня воспитывала бабушка, мать всегда была занята. Я читать научился не по букварю, а по письмам Кадмина. Если так, как вы говорите, тогда зачем же моя бабка прожила долгую и прекрасную жизнь? Зачем же я тогда?..
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Она любила его всю жизнь?
К и р и л л (кивает головой). Ведь только живое, обращенное к живому… Зачем же она тогда говорила: знай, что другому человеку всегда больнее, чем тебе, знай это, и ты никогда не будешь одинок…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. Мальчик… мальчик мой! Как это не фантастично, может, ты и прав…
Входят Ф е д о р и С т р у ж к и н.
С т р у ж к и н. В чем прав этот юноша?
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (все так же задумчиво, указывает на портрет). В том, что она — Прекрасная Дама.
Ф е д о р. Отец, ты серьезно?..
С т р у ж к и н. О Антон Евлампиевич, сколько раз в жизни вас подводила доброта и интеллигентность.
А н т о н Е в л а м п и е в и ч. При чем тут моя доброта?
К и р и л л. Отчего вы так настроены против меня, Валентин Валентинович?
С т р у ж к и н. Я — против вас? А кто же, как не я, возился столько часов над грудой бумаг, которую вы привезли в этой вашей корзине? Кто, как не я, помог обнаружить в ней настоящее письмо Кадмина и добился его скорейшего опубликования?
К и р и л л. Не полностью.
С т р у ж к и н. Вот что… дорогой мой Кирилл, мы очень благодарны вам за вашу пылкую, как говорят в Конго, любовь к Кадмину. Но все дело в том, что Инна Таратута давно нам известна. Не только я, но все уважающие себя кадминоведы много раз проверяли эту версию. Господи, Антон Евлампиевич, вспомните материалы Пушкинского дома за тридцать седьмой год…
А н т о н Е в л а м п и е в и ч (растерянно). Да, да…
С т р у ж к и н. Молодой человек, из вас со временем может выйти интересный исследователь. Но запомните, что доброта в науке губит человека.
К и р и л л. Покажите мне эти материалы. Кстати, и там может быть ошибка. Я даже уверен в этом.
Антон Евлампиевич и Кирилл идут в кабинет.
Ф е д о р. Говорят, в Непале собак едят. У меня такое впечатление, что мы тоже съели собаку.
С т р у ж к и н. Вопрос в чем… в чем съели собаку?
Ф е д о р. Ты о чем?
Стружкин смотрит на портрет.
Нравится Инна Таратута?
С т р у ж к и н. В каком-то смысле. Ведь это картина не какого-то провинциального художника, как заявил ты вчера со свойственным тебе апломбом, а подлинник известнейшего русского художника Валентина Александровича Серова. Вот так, мой злой мальчик. Полторы тысячи… не меньше.
Федор уходит в кабинет. Стружкин хочет идти за ним, но его окликает вошедшая в столовую Н и н а.
Н и н а. Ты что так громко говорил?
С т р у ж к и н. А мне нельзя говорить громко?
Н и н а. Можно, когда ты восторженный.
С т р у ж к и н. А сейчас я злой.
Н и н а. В нашем доме злиться не на кого.
С т р у ж к и н. Авось кто и подвернется.
Н и н а. Валентюшечка, не намекай на моего Черномордика.
С т р у ж к и н. Уехать мне хочется. Например, в район Нагатино. Только на какие… пенёндзы…
Н и н а. Скажи лучше, переехать.
С т р у ж к и н. Ну, понимаю, еще в детстве: «Ах, бедный, ах, сирота…» А сейчас кто я для вас? Приживал вроде…
Н и н а. Мы тебя любим.
С т р у ж к и н. Так кошек любят. Ладно, пойду помогу… А то Антон Евлампиевич ничего без меня не найдет… (Идет к двери, останавливается, берет газету, принесенную Кириллом, оборачивается к Нине.) Хочешь увидеть фокус? Я разрываю газету и делаю ее снова целой. Следи на руками. (Рвет газету на мелкие кусочки, мнет их в руках, потом бросает обрывки в воздух.)
Н и н а. А где же целая?
С т р у ж к и н (не сразу). Факир был пьян, и фокус не удался. (Уходит в кабинет.)
В столовую входят В и к а и В а л е р и й.
В и к а. Нинка!.. (Бросается на Нину, начинает ее бурно целовать.)
Н и н а. Что за нежности?
В и к а. Ты самая прекрасная тетя на свете.
Н и н а. Валерий, объясните, что с ней?
В и к а. Он тоже очень рад, что ты вышла замуж за его папахена. (Валерию.) Молчишь!
В а л е р и й. Нет… Я рад.
В и к а. Он теперь будет называть тебя «мама».
Н и н а. А вот этого не надо. Я и так, говоря мягко, не первой юности, а еще взрослый сын. У него в любой момент может родиться ребенок. Тогда что же, я буду бабушкой называться?
В а л е р и й (испуганно). Какой ребенок?
В и к а (тоже в ужасе). А если он… не родится… То есть…
Н и н а (хохочет). Дети, дети… Послушай, Валера, а ты свою маму совсем не помнишь?
В а л е р и й. Нет… Я салажонком совсем был, когда она умерла. Батя ее боевой подругой звал. Он с ней еще на фронтах Великой Отечественной познакомился.
Н и н а. Как же вы одни жили?
В а л е р и й. Во Владике еще ничего. А когда в Москву переехали и стали на этом теплоходе… Потом там же в ресторане питались… по талонам. Только зимой он не работает. Отец сам обеды готовил.
Н и н а. Да, да… он что-то говорил про стряпню.
В а л е р и й. Консервы купит. Все меня салат из морской капусты есть заставлял. Я, наверно, из-за него в хоккей подался. Все-таки сборы.
Н и н а (сосредоточенно). Ничего, мы тебя откормим. Мама мастерица по этой части.
В и к а (уже пришла в себя). Валера на днях в Швецию едет. И мне новые джинсики привезет.
В а л е р и й. Там есть. В прошлом сезоне ребятишки оттуда клёвые водолазки привезли. Красные даже…
В и к а. Представь, я вся в импортном — все же сдохнут. И жую.