{4}Происшествие в деревне в трех действиях
Врона, директор станции защиты растений.
Хэля, ассистентка.
Сульма, лаборант.
Сульмина, его жена.
Иоанна.
Профессор.
Рудницкий.
Гарус.
Дедушка Мигач.
Старик крестьянин.
Ямрозка.
Пулторачка.
Клысь.
Брожек.
Брожкова, его жена.
Морговяк.
Яжина.
Гнат.
Ясек.
Крестьяне, крестьянки.
Место действия — деревня в Центральной Польше, недалеко от уездного города, где-то между Лодзью и Познанью.
Время — май 1952 года.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Бывшая помещичья усадьба, ныне опытная станция Института защиты растений, одна из немногих в стране. Канцелярия директора — комната на первом этаже. Посредине широкая двустворчатая дверь, открытая настежь, за ней видна вторая комната — лаборатория с соответствующим оборудованием, сосудами, пробирками и пр. На дальнем плане окно, сквозь которое видны деревья парка. В правой стене канцелярии дверь в прихожую центрального входа. Слева окно, открытое в парк.
По бокам двустворчатой двери по две пилястры с ионическими капителями. Над этой и правой дверями лепные плафоны и супрапорты[2]. В правом углу камин, немного потрескавшийся, над ним хорошая копия одного из голландских мастеров — натюрморт с овощами.
На этом фоне предметы обычной канцелярии с лабораторным уклоном. На стенах яркие наглядные пособия и плакаты, изображающие сельскохозяйственных вредителей, в том числе колорадского жука. Яркое солнечное утро. С у л ь м а в синем рабочем халате сидит за столом в лаборатории и молча растирает что-то в фарфоровой ступке. С у л ь м и н а убирает канцелярию, время от времени останавливается и посматривает на мужа.
С у л ь м и н а (после паузы). Директор-то сегодня придет?
С у л ь м а (неохотно). А я знаю? Наверно, придет.
С у л ь м и н а. Так ему же надо ехать в Познань.
Сульма не отвечает.
(После паузы, вытряхивая окурки из пепельницы в корзину для бумаги.) Ну и надымили вчера: куда ни глянь — одни окурки… И как это люди могут языком молоть в таком дыму, даже света божьего не видать!
С у л ь м а. Не твоего ума дело. Есть о чем, вот и говорят.
С у л ь м и н а. Не мое, конечно, не мое. (Наблюдает за Сульмой. После паузы.) Зато ты со вчерашнего дня вроде немой, рот раскрываешь точно из милости, да и то отбрехнешься так, что впору обходить тебя подальше.
Сульма молчит, усердно растирает.
(Подходит к Сульме, дергает его за рукав.) Послушай-ка, Кароль, тебя словно кто укусил, а?
С у л ь м а. А тебе что? Делать нечего, что ли? Взялась считать, сколько раз я рот раскрою.
С у л ь м и н а. Я-то не считаю, только гляжу — чужим ты стал, Кароль. Где тебя вчера вечером носило? Даже не знаю, когда вернулся. И ночью не спал, ворочался в кровати… уснуть не мог…
С у л ь м а. Душно было, вот и не спал. (Со злостью.) И вообще некогда мне с тобой разговаривать.
С у л ь м и н а. Положим, дело не в этом. Ничего, как тебя прижмет, так сам скажешь, еще и совета попросишь.
С у л ь м а. Совета? Да от тебя толку — что от козла молока.
Справа в сенях слышны шаги.
Собирайся, директор идет.
С у л ь м и н а. А ты не пугай, не черт он. (Собирает ведро, тряпки, уходит.)
Входит Р у д н и ц к и й. Это мужчина лет сорока, бывший партизан.
Р у д н и ц к и й. Добрый день.
С у л ь м а. А, это вы? Я думал, директор. Здравствуйте.
Р у д н и ц к и й. Я по вашу душу, Сульма.
С у л ь м а (недружелюбно). Видите же, я занят.
Р у д н и ц к и й. Оторвитесь ненадолго, дело простое, да и я тоже тороплюсь. Я насчет клуба, в воскресенье будет собрание по поводу новой конституции. Проводим мы «Крестьянская взаимопомощь».
С у л ь м а. Так клуб всегда открыт, в любой час.
Р у д н и ц к и й. Знаю, но надо подготовить, прибрать получше. Понимаете, торжественней надо, — конституция ведь! Потому и хотим здесь, в усадьбе, а не в нашем деревенском клубе.
С у л ь м а. Надо — подготовим. Пришлите только пару ребят табуретки таскать.
Р у д н и ц к и й. Троих пришлю. И еще одно дело: надо, чтобы вы, Сульма, выступили на этом собрании.
С у л ь м а (испуганно). Я?
Р у д н и ц к и й. Будут, конечно, к другие ораторы, но и вам хорошо бы сказать… Сами понимаете, общенародная дискуссия о конституции, которую скоро утвердит сейм…
С у л ь м а. Понимать-то понимаю… Только…
Р у д н и ц к и й. Э, «только»… Не отговаривайтесь! Сказать несколько слов сумеете. Что мы разве вас не слышали? Помаленьку, помаленьку — и втянетесь. Еще какой политик из вас выйдет, ого-го!
С у л ь м а. Из меня такой политик, как из моркови гвоздь. А что касаемо конституции, так уж и вовсе не по моему разуму дело. Вы, Рудницкий, меня хорошо знаете: ежели бы что про жизнь, попроще…
Р у д н и ц к и й. Именно так и надо, про жизнь и попроще. Ведь со своими будете говорить, с народом.
С у л ь м а (в растерянности, после паузы). Даже не знаю, соберусь ли я на это собрание…
Р у д н и ц к и й. Не отговаривайтесь! Вот уж два года как вы всегда присутствуете на собраниях, так что же на этот раз? Конституция — дело серьезное, самое серьезное!
С у л ь м а. Слишком много, знаете ли, этих разговоров… Вроде бы и все известно, и все на память знаешь, а часом случается что-нибудь такое, что и не разберешься, то ли идти прямо, то ли обойти подальше…
Р у д н и ц к и й. Да что вы, Сульма, с левой ноги встали или баба вас в постель не пустила? Ведь недели не прошло, как мы вместе читали эту конституцию, и она вам очень нравилась… А теперь надо людям объяснить, убедить…
С у л ь м а. Это верно, что понравилась. Но что я там и кому объясню?
Р у д н и ц к и й. Достаточно, если людям напомните про свою жизнь — кем были и кем теперь стали.
С у л ь м а. Так люди знают, кем я был, знают…
Р у д н и ц к и й. Знают, но когда речь пойдет о конституции, не мешает напомнить. На своем примере объяснить людям, как у вас глаза открылись только в народной Польше… не сразу, понятное дело… мы помним, как было… но постепенно, постепенно… Как вы себя почувствовали другим, свободным человеком после стольких лет услужения господам… Ведь вы теперь, Сульма, вроде бы доктор или аптекарь — пробирочки, мисочки, порошки… Разбираетесь, что в мире и как, кто с кем, против кого и за что. Про это скажете — и вполне достаточно.
С у л ь м а (несколько оживившийся). Оно, конечно, сказать можно, ведь приходилось и на собраниях… Можно и об этой конституции… Только кабы знать уже так, наверняка, как оно в мире все происходит. Вы не представляете, как хочется знать, что и как будет, только уж наверняка да по правде.
Р у д н и ц к и й. От вас тоже зависит, чтобы в мире все было хорошо. Ну, стало быть, по рукам?
С у л ь м а. Право, уж не знаю…
Р у д н и ц к и й. Ну что это! Простое дело, а вы вроде той невесты перед венцом — и хочет и боится…
Входит В р о н а.
В р о н а. Кто и чего боится? А, Рудницкий!
Р у д н и ц к и й. Добрый день, директор! Никто и ничего не боится, болтаем тут с Сульмой про невест… А хотите знать правду, так пришел Сульму уговаривать выступить в воскресенье на собрании.
В р о н а. А, правильно, правильно! Кто-кто, а Сульма должен!
Р у д н и ц к и й (Сульме). Слыхали, вот вам!
Сульма молча возвращается на свое место. Растирает порошок.
В р о н а (садясь за письменный стол). Ну и согласился?
Р у д н и ц к и й. Поломался немного, но об отказе я и слышать не хочу. Еще и потому, что к его словам люди прислушиваются. Ну, не буду вам мешать, товарищ начальник. (Сульме.) А парнишек пришлю в субботу вечером. До свидания! (Уходит.)
В р о н а (просматривая бумаги, спустя какое-то время). Что вы сейчас делаете, пан Сульма?
С у л ь м а (подходит, продолжая растирать). Готовлю тот новый шестнадцатый препарат для пана Охацкого.
В р о н а. Что, уже шестнадцатый? Сами-то вы, пан Сульма, верите во все эти азотоксины?
С у л ь м а. По правде говоря, душа у меня к этим порошкам не лежит, отравой много не навоюешь…
В р о н а. Да, если бы у нас были биологические методы! (Внимательно поглядев на Сульму.) А химия вам что-то не на пользу. Неважно выглядите сегодня, пан Сульма.
С у л ь м а (неохотно). Это вам показалось, пан директор.
В р о н а. Нисколько не показалось. Глаза ввалились и… смотрите куда-то в сторону.
С у л ь м а. Плохо спал, пан директор.
В р о н а. Так или иначе, а не нравитесь вы мне.
С у л ь м а (грубовато). Я не баба, чтобы нравиться…
В р о н а. А жаль, сегодня у нас будут гости, думал и вас представить.
С у л ь м а. Как это гости? Ведь вы едете в Познань?
В р о н а. Поеду в одиннадцать. Конференция начнется после обеда.
С у л ь м а. А что за гости, извиняюсь?
В р о н а. Какие-то там ученые. Хотят посетить нашу станцию, посмотреть, как мы сражаемся с колорадским жуком. Вчера вечером мне сообщили из повята, из Рады Народовой.
С у л ь м а. Пускай глядят, я-то им ни к чему.
В р о н а. Наоборот, хочу вас представить, даже похвастаться вами. Только лицо у вас сердитое, сделайте его приветливей… Так вы будете в инсектарии?
С у л ь м а. Этот шестнадцатый надо пускать на опыление, в изоляторы…
В р о н а. Хорошо, найдем вас.
С у л ь м а возвращается к своему столу, пересыпает содержимое ступки в стеклянную банку, уходит направо. Врона провожает его взглядом, пожимает плечами, принимается за бумаги. Спустя некоторое время дверь из прихожей открывается и входит д е д у ш к а М и г а ч.
М и г а ч (осторожно, неуверенно ступая). Бог вам в помощь…
В р о н а. Здравствуйте. Вы по какому делу, отец?
М и г а ч. А я уже, сынок, не отец, а дед, зовут Мигач, дедушка Мигач. Я в приходе прислуживаю.
В р о н а. Я знаю вас давно, с самого детства. Что хотите, дедушка Мигач?
М и г а ч. Осмелюсь просить милости…
В р о н а. Милость просят в костеле, а не здесь.
М и г а ч. А говорили, что здесь, в усадьбе, то есть, теперича, на станции.
В р о н а. Ну говорите, что вам надо?
М и г а ч. Парнишки Морговяки сказали, чтобы я тут проведал про эту, как ее, колорадку…
В р о н а. Колорадку? А, колорадского жука? Да, это здесь, но зачем вам?
М и г а ч. Нам незачем, раньше мы про эту колорадку и не слыхивали. Да вот Морговяки сказывают, должна она нынче прилететь из самой Америки.
В р о н а. Хотите, может, включиться в проверку полей? Так это не здесь, а в гмине[3].
М и г а ч. Как же так, начальник? То здесь, то опять же — не здесь.
В р о н а. Гмина организует людей для проверки, обратитесь к солтысу[4], но сомневаюсь, чтобы вы подошли. Глаза-то у вас хорошие?
М и г а ч. Куда там, никудышные, да и с ушами все хуже.
В р о н а. Так как же вы сможете?
М и г а ч. Так говорю же, парнишки сказывали, должна прилететь еропланом из Америки.
В р о н а. Глупости болтают кулацкие сынки, а вы им верите. А впрочем, вас-то что это беспокоит?
М и г а ч. А как же, очень даже беспокоит, дети у меня там, в этой Америке… Сыновья, дочка… До войны письма слали, а в кажном письме по две-три бумажки лежали этих, как их, дуларов. Один раз аж пять их было! А теперича, сукины сыны, ни слуху ни духу от них, уже годов с десяток. Запамятовали, что ли?
В р о н а. Чем же я вам могу помочь, дедушка?
М и г а ч. А я так рассудил, ежели тот ероплан из Америки прилетит, может, поспрошаете, не знают ли чего про моих, про Мигачей из Нуерка, да почему, сукины дети, не пишут, бумажек не шлют. Старшего кличут Яном.
В р о н а. Хорошо, спрошу. А хорошая палка у вас найдется?
М и г а ч. Как же, как же, старому без палки никак нельзя. В сенцах оставил, чтоб повежливее было…
В р о н а. Так вот, встретятся вам эти озорники Морговяки, взгрейте их палкой, да как следует!
М и г а ч. За что же, пан начальник?
В р о н а. Не хотите, не надо. А мне не мешайте работать.
М и г а ч. Ладно, ладно, иду уже. Оставайтесь с богом, паночек. Только не забудьте поспрошать, когда эта колорадка прилетит еропланом. Оставайтесь с богом. (Уходит.)
Врона вынимает из ящика стола бумаги, кладет в портфель.
Входит Х э л я.
Х э л я. Что, уже в дорогу? Счастливчик!
В р о н а. Что еду в Познань? Охотно уступлю вам это счастье, Хэля, только вряд ли сможете выслушать три доклада и после каждого три часа прений.
Х э л я. Словом, трижды три. Ну раз так, поезжайте сами на свою конференцию. Впрочем… здесь намечаются гораздо более интересные дела, товарищ директор! Под самым боком у вас, но вы, разумеется, ничего не подозреваете…
В р о н а. Опять какие-то сплетни?
Х э л я. А, сплетни? Тогда ничего не скажу.
В р о н а. Ну, ладно уж, рассказывайте, вижу, что вам ужасно хочется рассказать.
Х э л я. Ничего вы не видите и не понимаете. Хоть у вас высшее агрономическое образование, но в каких-то вещах вы человек неграмотный.
В р о н а. Ладно, рассказывайте!
Х э л я. Так вот, я не уверена, знаете ли вы старую беседку в конце парка? Хозяйничаете здесь уже несколько лет, но сомневаюсь, чтобы вы провели там хоть один час. А жаль. Человеку с глубокой внутренней жизнью эта беседка может доставить приятные минуты.
В р о н а. У меня, товарищ Хэля, нет времени на «внутреннюю жизнь»…
Х э л я. Очень жаль. И все-таки загляните туда как-нибудь. Я, во всяком случае, привыкла вечерком, на закате, посидеть в беседке с книгой, почитать, пока не стемнеет, а потом… потом немножечко помечтать…
В р о н а. Что ж, после работы имеете полное право.
Х э л я. Спасибо, это уж мое дело. Вам интереснее будет услышать другое. То, что от леса до нашего парка не более трехсот метров, вы должны знать. Так вот, уже три дня на опушке леса появляется женщина! Приходит, садится под сосной и глядит на парк до самой темноты.
В р о н а (без особого интереса). А потом?
Х э л я. Потом поднимается и уходит в сторону города.
В р о н а. И так три дня, говорите?
Х э л я. Да, вчера был третий день.
В р о н а (пожимая плечами). И больше ничего не делает? Сидит под сосной и глядит на парк?
Х э л я. Вот именно, сидит и глядит. (Внимательно посмотрев на Врону.) Женщина молодая, если судить по походке и фигуре…
В р о н а. И это все, что вы так хотели рассказать мне?
Х э л я. Вам этого мало? Ведь здесь что-то кроется. Не ради же прекрасного пейзажа приходит она из города и сидит часами…
В р о н а. Вот именно! И мешает другим читать и мечтать.
Х э л я. Обо мне не беспокойтесь. (Насмешливо.) И не притворяйтесь, что вам это безразлично…
В р о н а. Мне?
Х э л я. Вам! Вам! Изображаете святого, а выясняются вон какие детали! Вы лицемер!
В р о н а. Хэля, что с вами?
Х э л я. Ничего. Молодая женщина приходит ежедневно, наблюдает за нашим парком, нашей станцией, а вы просто пожимаете плечами и еще хотите убедить меня, что не знаете эту особу!
В р о н а (искренне огорчен). Хэля, в самом деле…
Х э л я (дрогнувшим голосом). В самом деле? А я думала… (Весело.) Как жаль, что вы уезжаете в Познань, мы пошли бы вместе после обеда в мою беседку и выяснили, действительно ли вы не знаете эту женщину. Сегодня она, наверно, тоже придет.
В р о н а (смущенно). Да, жаль, что эта Познань… (Овладев собой.) А тут еще гости… (Посмотрев в окно.) О, какая-то машина появилась на шоссе, может быть, они!
Х э л я (сочувственно-насмешливо). Конечно, в таких условиях иметь внутреннюю жизнь трудно… (Подходит к окну, выглядывает.) Что за гости?
В р о н а. Какие-то консерваторы или реставраторы. Люди, охраняющие древности… ну, понимаете, старинные здания, костелы, памятники…
Х э л я. А что им делать у нас?
В р о н а. Вероятно, им надоели древности, захотелось чего-то посовременнее. Короче, хотят познакомиться с нашей станцией.
Х э л я (без энтузиазма). Что ж, я могу показать им колонию моих прожорливых питомцев…
В р о н а. Конечно. Будете выступать в своем инсектарии в качестве хозяйки дома.
Хэля проходит.
(Идя за ней.) А что делается в сигнальной?
Х э л я. Я была там час назад. Пока без изменений, но вылета можно ждать каждую минуту. (Выходит.)
В р о н а также выходит в прихожую. Вскоре в прихожей раздаются голоса, затем появляются П р о ф е с с о р, И о а н н а, вслед за ними В р о н а.
П р о ф е с с о р (добродушен, «легок» в общении, старается выглядеть демократичным). Ага, стало быть, именно здесь решаются дела, от которых зависит судьба нашего хлеба насущного?
В р о н а. Лишь в незначительной степени, профессор.
П р о ф е с с о р. Во всяком случае, это нечто совершенно новое для нас, привыкших к общению с мертвыми камнями, не правда ли, пани Иоанна?
Иоанна не отвечает, с интересом осматривается.
В р о н а. Если не ошибаюсь, вы возрождаете прежнее великолепие старой ратуши в нашем городке?
П р о ф е с с о р. Совершенно верно! В этом мерзком девятнадцатом веке ее совсем обезобразили, залепили всю штукатуркой, а между тем, оказывается, ратуша — недурная жемчужина польского Ренессанса! Ну так мы теперь всю эту штукатурку и пристройки сдираем, как скорлупу, и что же вы думаете? Обнаружили в аттике скульптуры, очевидно, самого Михаловича из Ужендова, нашего «польского Праксителя». В области исследований польского Возрождения это просто находка, скажу я вам! Вы должны были слышать… Теперь об этом много говорят.
В р о н а. Да, кое-что читал в газетах. Конечно, надо бы больше знать о таких вещах, но мы здесь, в деревне, имеем дело с землей, ввысь не смотрим, картофель, пан профессор, низко растет, колорадский жук тоже высоко не летает. Впрочем, мы тоже, как видите, работаем на руинах прошлого. Этот старый дом…
П р о ф е с с о р (Иоанне). Что, коллега, так, на глазок — год тысяча семьсот восьмидесятый, а? Добротный ранний классицизм эпохи короля Станислава, а?
И о а н н а. А я бы прибавила еще лет тридцать, пан профессор.
П р о ф е с с о р. Но все же ранний, ранний, коллега! Прошу обратить внимание на лепку, сколько тут еще элементов рококо!
И о а н н а. А что вы скажете о пилястрах? Такие резко моделированные капители не могли быть созданы раньше тысяча восьмисотого…
П р о ф е с с о р. Гм… Я что-то не вижу большой резкости… Нет, вы ошибаетесь, коллега!
В р о н а. Могу назвать абсолютно точную дату. Здание построено в тысяча восемьсот седьмом-восьмом году.
П р о ф е с с о р (слегка уязвлен, Иоанне). Раз так, поздравляю, коллега, и капитулирую.
В р о н а. Разумеется, у вас свои критерии времени, меньше ста лет вы в расчет не принимаете. Мы же оцениваем это здание несколько с другой точки зрения — практической…
И о а н н а (углубленная в себя). А что с мебелью? Когда-то, надо полагать, дом был обставлен лучше…
В р о н а. Не забывайте, здесь дважды прошла война: в тридцать девятом и в сорок пятом. Уцелевшая мебель украшает наш клуб.
И о а н н а. Вы нам его покажете?
В р о н а. (указывая вправо, в сторону лаборатории). Клуб там, в центральной части дома, в бывшей парадной гостиной.
П р о ф е с с о р (заглядывая в лабораторию). Клуб? Отчего же, можно посмотреть. Но прежде покажите нам этого вашего колорадского жука.
В р о н а. О, это не здесь, пан профессор. Колорадского жука вы увидите в инсектарии, в двухстах метрах отсюда, на грунте.
П р о ф е с с о р. Инсектарий? Тьфу, а что это такое?
В р о н а. Что-то вроде концлагеря для насекомых, хотя внешне это напоминает обычный парник.
П р о ф е с с о р (указывая на лабораторию). А что здесь?
В р о н а. Здесь наш арсенал. Пока мы боремся с колорадским жуком главным образом с помощью химических средств. Но ищем и другие. Лично я, скорее, сторонник биологических методов. Колорадский жук, как вы, может быть, знаете…
П р о ф е с с о р. Нет, нет, мы ничего не знаем. Считайте нас полными профанами. Правда, кое-что читаем в газетах, но, кажется, наша пресса подходит к проблеме колорадского жука как-то… слишком политически. А в сущности, это проблема чисто агротехническая — химия, биология! (Иоанне.) Прав я, коллега?
И о а н н а (задумчиво, опершись о камин). Извините, профессор, я думала о другом и не слышала ваших слов… (Вроне.) Интересно, камин вы топите?
В р о н а. К сожалению, не можем себе позволить такую роскошь.
И о а н н а. Роскошь? Дров ведь в этой местности достаточно?
В р о н а. Дров — да, но времени нежиться у камина — нет. У прежних обитателей этого дома времени было значительно больше.
И о а н н а (все так же задумчиво). Вероятно. И может быть, это одна из причин, что они здесь уже больше не живут.
П р о ф е с с о р. Бог с ними. Но вернемся к колорадскому жуку…
В р о н а. Вот именно. Так вот, пан профессор, точка зрения прессы представляется мне в принципе правильной. Колорадский жук пока явление политическое…
П р о ф е с с о р. Ну, если это говорит агроном!..
В р о н а. Во-первых, он прибыл к нам с Запада, а вернее, его родина — Соединенные Штаты…
П р о ф е с с о р. Жук из Колорадо, знаем, знаем. Но это еще не политика, а география.
В р о н а (с усмешкой). Во всяком случае, это объясняет агрессивность жука. Во-вторых, колорадский жук зимует в земле. Посему он является частью нашего «подполья»…
П р о ф е с с о р (посмеиваясь). Вы хотите сказать: «реакционного подполья»?
В р о н а. Если говорить серьезно, то наш участок борьбы с колорадским жуком — это часть большого фронта.
И о а н н а. В этом вам придется убедить нас. Пока что мы видим недурной барский дом в прекрасном парке, а у въездных ворот омерзительную жестяную вывеску с надписью «Опытная станция Института защиты растений». Для участка «большого фронта» это, пожалуй, маловато.
В р о н а. Разрешите объяснить вам, что потомство двадцати пар колорадских жуков может в течение одного лета уничтожить картофель на участке в целый гектар. Потомство двадцати пар!
П р о ф е с с о р. Милый жучок! Побойтесь бога, ведь Польша — страна картофеля!
В р о н а. Была, во всяком случае. Ну так, стало быть, вы видите, что есть, за что бороться! Мы здесь разрабатываем методы борьбы и прежде всего изучаем противника, его черты и особенности, его привычки. Может быть, наша вывеска на воротах некрасива, но…
П р о ф е с с о р (с трубкой в руке ищет по карманам). Извините, я оставил в машине табак. (Уходит.)
После его ухода Врона и Иоанна долго в молчании смотрят друг на друга, он — вдруг растерявшись, она — пристально, с интересом.
И о а н н а. Вы здесь давно?
В р о н а. И да и нет. В этом доме — четыре года.
И о а н н а. Четыре… (После паузы.) В таких домах люди жили всю свою жизнь. Рождались в них и умирали.
В р о н а. Прошли те времена. И нечего их жалеть.
И о а н н а. А есть люди, которые жалеют. (Засмеявшись нервным смехом.) Но я, во всяком случае, не хотела бы здесь умирать…
В р о н а. Еще бы. Зато пожить какое-то время, поработать здесь приятно. Светло, просторно…
И о а н н а. В доме только работают или живут тоже?
В р о н а. Живут три человека. В комнатах наверху. Я и наш лаборант с женой. (С шутливым пафосом.) Гражданин Сульма…
И о а н н а. Странная фамилия. И это все обитатели?
В р о н а. Все. Может быть, есть еще и призраки. Прежде в в каждом порядочном замке полагалось быть своему духу. Но я сплю крепко.
В открытое окно слева внезапно ворвалась песенка, которую где-то недалеко запели детские голоса. Иоанна подходит к окну.
(Становится рядом с ней.) Это самое молодое поколение, дошколята нашей деревни. Приходят в парк играть.
И о а н н а. Совсем как стайка воробышков…
В р о н а. Раньше в этом парке действительно резвились одни птицы, а ребятишкам разрешалось лишь заглядывать сквозь ограду. Я сам…
И о а н н а (удивленно). А! Вы из этой деревни?
В р о н а. Да. И я хорошо помню, как по дорожкам бегала тогда только одна хорошенькая девочка, приблизительно моя ровесница…
И о а н н а. В самом деле хорошенькая?
В р о н а. Во всяком случае, так мне тогда казалось.
И о а н н а. Жаль…
В р о н а. Что жаль?
И о а н н а. Что нет уж той девочки.
В р о н а. Ну, где-то на белом свете она, наверное, есть. Теперь ей уже под тридцать и, вероятно, она наш непримиримый враг.
И о а н н а. А если вы ошибаетесь? Из детей вырастают разные люди.
В р о н а. Во всяком случае, хорошо, что ее здесь нет!
И о а н н а. Вы говорите это таким тоном, будто ненавидите ее. Любопытно, что бы вы сделали, если б она вдруг появилась в этом доме?
В р о н а (опешив). Что бы я сделал? Мне как-то не приходила в голову такая мысль.
И о а н н а. Вы лишены фантазии.
В р о н а. Я как-то не ощущаю неудобств от этого. Предпочитаю верить в реальные силы.
Вбегает запыхавшийся С у л ь м а, в руке у него пустая банка.
С у л ь м а. Вылезает, пан директор. Панна Хэля велела вам сказать, что в сигнальной начинают вылезать…
Вслед за Сульмой появляется П р о ф е с с о р с зажженной трубкой.
В р о н а. Хорошо. Извините, я должен передать телефонограмму. (Поднимает телефонную трубку.)
Сульма напряженно смотрит на Врону, не замечая Иоанну, которая к моменту появления Сульмы несколько отступает в глубь комнаты.
П р о ф е с с о р (Сульме). Кто, что вылезает, приятель?
С у л ь м а. Да эта… (Вдруг замечает Иоанну, роняет банку, она вдребезги разлетается.)
И о а н н а (неожиданно засмеявшись). Колорадский жук, профессор!
Сульма в растерянности отворачивается, хочет уйти.
В р о н а. Подождите, пан Сульма, не уходите! (В трубку.) Почта? Говорит опытная станция защиты растений… Да, Врона. Соедините меня с сельскохозяйственным отделом Повятовой Рады Народовой. Что? Раньше не можете? Ну ладно, постарайтесь побыстрее… (Кладет трубку.)
Сульма нехотя останавливается у дверей, ни на кого не смотрит.
П р о ф е с с о р. Что случилось, пан инженер?
В р о н а. Враг начинает наступление! На нашей опытной станции мы наблюдаем колорадского жука в полевых условиях, то есть естественных. Именно сейчас у нас начался его вылет из грунта. Это сигнал для всей центральной части страны. На юге это происходит несколько раньше, на севере несколько позднее. В нашей зоне мы должны объявить готовность к тревоге. Где только имеются очаги колорадского жука, следует сегодня же ожидать массового вылета насекомых. Сигнал об этом мы немедленно сообщим в Варшаву.
П р о ф е с с о р. Но ведь это же настоящий фронт! Атака, сигнализация, сводки!
В р о н а. Мы, во всяком случае, ощущаем себя солдатами, не правда ли, пан Сульма? (С улыбкой.) Только почему вы так волнуетесь на этот раз? (Профессору и Иоанне.) Разрешите представить вам одного из наших работников…
П р о ф е с с о р. Очень приятно познакомиться.
Иоанна напряженно наблюдает за Сульмой.
В р о н а. Следует отметить, что Кароль Сульма — единственный из нас, кто связан с этим домом еще с тех пор, когда здесь жили прежние владельцы Вельгорские. Он начинал здесь службу в качестве казачка. Сколько же лет прошло с тех пор, пан Сульма? Пожалуй, более тридцати? А?
Сульма молча кивает.
Да что тут скрывать! Был слугой Вельгорских. Убирал, чистил, следил за порядком и удобствами господ… Верно, пан Сульма?
С у л ь м а (после паузы, с усилием). Верно, верно… Служил и не стыжусь этого…
В р о н а. Никто не собирается стыдить вас. К тому же что было — не вернется!
С у л ь м а (взглянув на Иоанну, неожиданно сурово). Да! Что было — не вернется!
В р о н а. Теперь у гражданина Сульмы служба куда интереснее. Он лаборант и, кроме того, так сказать, комендант этого дома…
П р о ф е с с о р. Скажите пожалуйста! И как вы, гражданин Сульма, чувствуете себя в новой роли?
С у л ь м а. Слава богу… Хорошо себя чувствую.
В р о н а. Коллега Сульма является одним из тех людей, которых наше народное государство сделало независимыми от паразитического класса и призвало выполнить задачи неизмеримо более полезные, чем услужение дармоедам.
И о а н н а. Я бы хотела задать пану Сульме один вопрос… Скажите, а каких-нибудь милых воспоминаний о жизни в этом доме у вас не сохранилось?
С у л ь м а (несколько смущенно). Кое-что, конечно… Я ведь молодой был тогда… И иногда приятно вспомнить, как, например, гости к панам Вельгорским приезжали… Весело было! Пан Вельгорский дает, бывало, ключ: «Скачите-ка, Францишек, говорит, в погреб, принесите нам бутылок десять рейнского, либо токая…» По-разному приказывал.
В р о н а. Должен пояснить вам, что это воспоминания «Францишека». Имя гражданина Сульмы — Кароль, но в этом доме он тридцать лет был Францишеком.
П р о ф е с с о р. Подумать только! Пользовался псевдонимом? Очень интересно!
В р о н а. Нет, просто Вельгорского тоже звали Каролем. Разумеется, он не мог допустить, чтобы в его доме раздавалось: «Кароль, подайте к столу!» или «Кароль, приготовьте ванну!» Вот он и произвел Сульму во Францишека. Так что даже собственная жена не называла его иначе. Правда, пан Сульма?
С у л ь м а. Да что там вспоминать такую мелочь!
И о а н н а. Действительно, какие-то чудачества, ничем не примечательные.
В р о н а. Но характерные. Этого «Францишека» гражданин Сульма скинул с себя, словно чужую кожу, лишь в народной Польше. Но и по сей день иногда вскакивает, когда услышит это имя.
П р о ф е с с о р. Да, нечто символическое, второе рождение.
В р о н а. Разумеется, наша революция возвратила Сульме не только его настоящее имя, она всколыхнула его душу, его образ мышления. Он сам может рассказать вам об этом много интересного.
И о а н н а. Может быть. Только гражданин Сульма не проявляет особого желания. (Значительно глядя на Сульму.) Возможно, в другой раз, при более благоприятных обстоятельствах, да?
С у л ь м а. С вашего разрешения, я пойду, работать надо…
В р о н а. Нет, побудьте здесь. Я заказал разговор с городом, нас соединят не ранее, чем через четверть часа. Пока я покажу гостям наши лаборатории и клуб. А потом проведу в инсектарий, где вами займется уже моя ассистентка, мне, к сожалению, через два часа надо уезжать. А вернусь я только завтра вечером.
И о а н н а (живо). Как? Вы уезжаете? А куда?
В р о н а. Недалеко, в Познань.
И о а н н а. На два дня?
В р о н а. На два дня.
И о а н н а. Вот как… Что ж, пойдем знакомиться со станцией.
В р о н а (показывая в глубь лаборатории). Там нет ничего особо интересного. Обыкновенная химия. Пройдем дальше. (Сульме.) А вы, пан Сульма, посидите у телефона. Как только соединят, позовите меня, пожалуйста.
П р о ф е с с о р (протягивая Сульме руку). Будьте здоровы, друг. Очень рад был познакомиться… (С фальшивым пафосом.) Такие люди, как вы, наглядное свидетельство красоты нашего времени!
Все трое уходят через лабораторию направо. Сульма с усилием наклоняется, подбирает осколки, бросает в корзину для бумаг. Тотчас возвращается И о а н н а.
И о а н н а. Где-то здесь я оставила сумочку… о, нашла! (Оглянувшись, Сульме вполголоса.) Вы хотя бы поздоровались со мной, Сульма. (Протягивает руку.)
С у л ь м а (неловко пожимает). А ведь верно, как человек с человеком…
И о а н н а. Вчера на рынке мне было немного обидно…
С у л ь м а. Не гневайтесь на меня.
И о а н н а. Не буду. Сегодня я поняла, почему вы так поспешно скрылись, хоть я и не похожа на привидение.
С у л ь м а (серьезно). Нынче не привидения пугают, а люди…
Голос профессора: «Пани Иоанна, ждем вас!»
И о а н н а. Меня зовут. А мне так хочется поговорить с вами. (Решительно.) Пан Сульма, директор говорил, что уезжает на два дня. Значит, сегодня в доме, кроме вас с женой, никого не будет?
С у л ь м а (поколебавшись). Не-ет… А что?
И о а н н а. Я приду сюда, когда стемнеет.
С у л ь м а. Сюда… в дом… вечером?
И о а н н а. Да, около девяти часов, в такое время вряд ли кто-нибудь будет здесь.
С у л ь м а (растерянно). Не знаю, не знаю…
И о а н н а. Вы против? Говорите честно.
С у л ь м а. А вдруг вас увидят? Иногда наши заглядывают в клуб и по вечерам…
И о а н н а. А вы постарайтесь, чтобы в клубе не было света. Достаточно отвернуть пробки… Вы же в этом доме за хозяина.
С у л ь м а. Так-то оно так, но наверняка никогда не знаешь. А я в ответе за то, чтобы сюда никто чужой…
И о а н н а. Чужой?
С у л ь м а. И зачем это вам? Зачем?
И о а н н а. Так мне хочется, пан Сульма, и, пожалуй, я имею на это право. Но если вы не признаете моих прав, то…
С у л ь м а (сурово). Права тут ни при чем. Права меняют люди для людей же!
И о а н н а. Ну вот, и я по-человечески… Я здесь родилась, выросла. Неужели вам непонятно, что я хочу побыть несколько минут в этих стенах… подумать, вспомнить…
С у л ь м а. Понять-то не трудно, только… (Внезапно выпрямившись, решительно.) А, была не была! Ладно! Приходите! Буду ждать вас у ворот…
И о а н н а. Только непременно, пан Сульма, ровно в девять! (Быстро уходит.)
Сульма молча смотрит ей вслед. Спустя какое-то время звонит телефон. Сульма подходит, медленно снимает трубку.
Конец первого действия.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Бывшая парадная гостиная. В задней стене, в полукруглой нише, большие стеклянные двери на террасу с деревянными ставнями, запирающимися изнутри. С правой и левой стороны двери, ведущие в соседние помещения. Пилястры, арабески, лепные украшения, камин — все в несколько запущенном состоянии. Ныне здесь клуб работников станции. Смешение случайных предметов «былой» обстановки с типичным оборудованием клуба. Немного старой мебели: стол для пинг-понга, среди прочего бидермейеровское канапе, около стола. Рядом с современными фотоплакатами старые картины, среди них выделяется портрет шляхтича в солидной раме, относящийся к XVIII веку. Бронзовая люстра украшена гирляндами бумажных цветов с редкими электрическими лампочками. Пианино, книжный шкаф, журнальный столик, радиоприемник и т. д. Клуб освещен лишь лунным светом, проникающим сквозь стеклянные двери, за которыми видна терраса и деревья парка. В соседнем помещении часы бьют девять ударов. Открывается дверь из сада, с террасы входят И о а н н а и С у л ь м а. Иоанна в спортивном костюме; во всяком случае, она одета иначе, чем в первом акте. Иоанна входит первая; сделав два шага, она останавливается, ее силуэт выделяется на фоне двери. Сульма подходит к правой двери, приоткрывает ее, прислушивается, закрывает.
И о а н н а (понизив голос). Днем я чувствовала себя здесь чужим человеком, но сейчас, при этом свете… (Деловым тоном.) Вы отвернули пробки, пан Сульма?
С у л ь м а. Ни к чему было. Наши все уехали в город, в кино… Значит, никто не заглянет.
Иоанна подходит к выключателю, зажигает электричество, осматривается вокруг.
А все-таки надежнее закрыть… ставни… (Поспешно закрывает.)
И о а н н а (наблюдая за его действиями). Ничего не скажешь, ведем себя почти как воры.
С у л ь м а. Теперь уж все едино. (Останавливается в стороне, смотрит на Иоанну.)
И о а н н а. Вероятно, сердитесь на меня, Сульма?
С у л ь м а. Да нет, сам ведь пошел на это, не маленький…
И о а н н а. Смотрите на меня как-то… недружелюбно. Наверное, жалеете, что поддались моим уговорам…
С у л ь м а. Не в том дело. Я сам себе сказал: ты, Сульма, не должен бегать от панны Вельгорской так по-дурацки, как вчера в городе или сегодня утром, когда увидел вас в канцелярии…
И о а н н а. Совершенно верно. Так поступают люди, у которых совесть не чиста. А ведь у вас… (Внимательно смотрит на Сульму.)
С у л ь м а. Я себе сказал: ты, Сульма, должен посмотреть в глаза панне Вельгорской просто как человек человеку…
И о а н н а. Ну, я рада, что вы на меня не сердитесь и признаете мое право на воспоминания, связанные с этим домом. (Подходит к пианино, поднимает крышку.) Мой милый, старый Блютнер! (Пробегает пальцами по клавишам.) Почти не расстроен… Играет кто-нибудь на нем?
С у л ь м а. Иногда пан магистр.
И о а н н а. Ваш директор?
С у л ь м а. Нет. Пан магистр Охоцкий. А фамилия директора — Врона. (С гордостью.) Здешний, из нашей деревни!
И о а н н а. Знаю, говорил нам утром.
С у л ь м а. Уже после войны ему удалось получить образование…
И о а н н а. Так же, как и мне, пан Сульма.
С у л ь м а. Вот и хорошо. Богатство в голове — дело хорошее и самое верное, паненка Иоася. Теперь оно так получается. И что же, вы где-нибудь в гувернантках служите, как панна Казя, что здесь когда-то жила?
И о а н н а (смеясь). Теперь гувернанток нет, пан Сульма.
С у л ь м а. Да, верно. А может, где и есть, у больших начальников.
И о а н н а. А вот здесь, помню, играли в бридж…
С у л ь м а. Вы-то еще не играли. А пан Вельгорский любил, ой как любил!
И о а н н а. А теперь директор Врона играет здесь в пинг-понг с магистром Охоцким или со своей ассистенткой…
С у л ь м а. С панной Хэлей.
И о а н н а (после паузы). Я не считаю бесконечный бридж игрой умнее пинг-понга, но что-то во всем этом есть такое, что мне не нравится.
С у л ь м а. Мне тоже поначалу трудно было привыкать. (Серьезно.) К новому всегда трудно…
И о а н н а (подойдя к портрету). А кастелян Вельгорский что делает в этом клубе?
С у л ь м а. Вы верно сказали, в те времена здесь было покрасивее… Каждая вещь знала спокон веков свое место… Зато теперь, правду сказать, пользы больше… для всех людей… Народ ждет, что мы тут придумаем что-нибудь против этого колорадского жука и других вредителей. Хлеб людской от этого зависит, и картошка тоже… Понимаете?
И о а н н а. Понять не трудно, пан Сульма, только… как бы там ни было, здесь мой дом, мое гнездо… я здесь выросла. И вот я прокралась сюда, словно вор…
Сульма вдруг встревоженно стал прислушиваться, приложив палец к губам. Вскоре правая дверь приоткрывается, неуверенно входит С у л ь м и н а. Увидев Иоанну и Сульму, испуганно останавливается.
С у л ь м а (быстро подходит к ней). Чего тебе, Юзя? Сейчас же ступай наверх.
С у л ь м и н а. Ага! Вон ты какой! Глядите-ка! Бабу к себе заманил! (Энергично отталкивает Сульму, идет к Иоанне.) Ну, дамочка, кто ты такая?
И о а н н а (весело). А вы приглядитесь как следует.
С у л ь м и н а. Конечно, пригляжусь! Таких я еще не видывала! Вроде бы молодая, а со старым мужиком ночью… Тьфу!
С у л ь м а. Дура! Это же паненка Иоася! Где твои глаза, Юзя?
С у л ь м и н а. Па… па… паненка? Какая паненка, что ты мелешь? (После паузы, словно бы увидела привидение.) Во имя отца и сына! Кароль! В самом деле теперь вижу — паненка! Люди добрые! Что же ты сразу не сказал? Матерь божья, чего я тут, дура, наболтала? Вы уж простите меня, паненка! Я думала, мой старик рехнулся. Люди, люди!
С у л ь м а. Да замолчи ты, паненке не интересно слушать твою чушь.
С у л ь м и н а. Святые угодники! Скорее собственную смерть увидеть думала! А вельможный пан, отец паненки, живы еще?
И о а н н а. Нет, отец умер вскоре после войны.
С у л ь м и н а. Так ведь умрешь, такое богатство иметь да потерять, как тут не умереть с горя! А мы тут по-прежнему живем, паненка. Что нам, простым людям? Ничего не имели, ничего не потеряли… А вы уже насовсем к нам?
С у л ь м а. Не твое дело, не лезь с расспросами.
И о а н н а (улыбаясь). Может быть, переночую…
С у л ь м и н а. Надо, надо… крыша-то ведь своя. И постелька найдется, как же иначе! Понятно, не такая, как прежде, но чистая, свеженькая…
И о а н н а. Я сказала «переночую», но спать я не буду. Просто хочу подумать, вспомнить…
С у л ь м и н а. Конечно, конечно, есть что вспомнить, есть, есть, боже ты мой!
С у л ь м а (тянет ее в сторону, вполголоса). Ты, Юзя тут не вертись, ступай наверх. Я сам подам, ежели что понадобится.
С у л ь м и н а. И поглядеть не даешь, столько годов прошло…
С у л ь м а. Что тебе за прибыль — глядеть? Мне надо поговорить с паненкой. Не мешай. (Подталкивает ее к выходу.)
С у л ь м и н а. Ухожу, ухожу! Спокойной ночи, паненка. Ежели что, кликните, я всегда… (Уходит, оглядываясь и вздыхая.)
И о а н н а (после ухода Сульмины). Круто вы с женой, Сульма.
С у л ь м а. Нелегкая ее сюда принесла. Лучше б она не знала. Чего доброго, пойдет по людям разносить…
И о а н н а. Ничего страшного не случилось, ведь не преступление, что я сюда пришла.
С у л ь м а. Конечно, нет, но и трезвонить об этом незачем. Уж я ей дома накажу… (Вдруг, озабоченно.) А вы, извиняюсь, в самом деле хотите тут ночевать?
И о а н н а. Да, пан Сульма. Хочу провести еще одну ночь в родном доме. Раз уж так получилось… Побыть одной, в тишине, когда нет чужих… Хочу остаться наедине со своими мыслями… Разумеется, это не значит, что вам надо немедленно уходить. Ночь длинная.
С у л ь м а (растерянно). Верно, ночь длинная…
И о а н н а. К тому ж возвращаться в город уже поздно.
С у л ь м а (неуверенно). Я бы мог проводить…
И о а н н а. Что вы, пан Сульма! Два километра туда, два обратно — итого четыре! Нет, поговорим немного с вами, потом вы пойдете спать, а я посижу, может быть, полежу… вот хотя бы на этом диване, а утром выскользну, — я уверена, меня никто и не заметит. Разве что вы мне не разрешите, пан Сульма, тогда скажите откровенно!
С у л ь м а (задетый). Неужто выкину вас…
И о а н н а. Вы знаете, я уже однажды уходила из этого дома… в сорок пятом… И верьте, мне вовсе не легко было прийти сюда сегодня. Но если я уже очутилась здесь, то на сей раз хотела бы уйти сама, а не потому, что меня выгоняют… Не знаю, достаточно ли понятно я говорю?
С у л ь м а (сосредоточенно слушает, потом, кивнув головой). Ежели правду сказать, так у меня другое дело, попроще. Спросить я вас хочу кое о чем, но чтобы как на исповеди… Люди разное говорят. Одни — что у нас все изменится и к старому вернется. Другие опять же — что уж ни за что, никогда. Так вот, вы ответьте, — по-вашему-то, как будет?
И о а н н а (озадачена). По-моему? А зачем вам мое мнение?
С у л ь м а. А затем, что коль вы уж пришли в этот старый дом, я должен знать… Иначе мне трудно будет говорить с вами так, как положено говорить человеку с человеком…
И о а н н а (после паузы). Если скажу искренне, вы мне все равно не поверите. Впрочем, мне действительно не так просто рассуждать об этих делах, как другим… Я бы хотела… (Обрывает.)
С у л ь м а (испытующе смотрит на Иоанну). Небось думаете: может, вернется еще все прежнее. Ну, а как же иначе? Таким, как вы, по-другому и нельзя рассуждать. Тогда я вам скажу, честно скажу, чтобы вы поняли, в чем дело: речь идет не только о тех больших делах, про которые в газетах пишут, но и о нас, Сульмах! (Живо, жестикулируя.) Помните, я сызмальства печи здесь топил, паркет натирал до блеску, чтоб сиял, как хрусталь. Половину жизни ухлопал на него. Вазы, блюда фарфоровые беречь должен был пуще души своей. И не заметил, как от этого постоянного глядения на фарфор да паркет и дверные ручки, надраенные до блеска, душа моя сделалась махонькая, слепая… (Замолкает, тяжело дышит, затем после паузы.) А когда пришло это, в сорок пятом, и мир перевернулся, так меня словно бы кто в грязь выплюнул, потому — что я такое был без паркетов, буфетов, зеркал? Но я думал: останься, пережди! Долго новое не удержится, все вернется к прежнему, а ты, Сульма, сторожи! Береги панское добро, глаз не спускай, сторожи, как верный пес… (Устало замолкает.)
И о а н н а (встревоженная его вспышкой). Успокойтесь, пан Сульма, успокойтесь. Сядьте.
С у л ь м а (тяжело опускается на стул). Оставили меня, поверили… Хочешь — работай, дел по горло, а людей мало. Ну, стал я работать. Делаю что велят, а по ночам свое думаю… Еще тогда был этот, как его, Миколайчик… (После паузы.) Еще шныряли здесь те, из леса… Бывало, зазывали к себе, спрашивали, что да как? «Присматривай за всем, — наказывали, — приглядывай, а работай спустя рукава, лишь бы не заподозрили чего…» (После паузы.) Потом притихли. Год прошел, второй, третий, а каждый за два сошел бы… Работаю да ко всему присматриваюсь, аккуратно, по совести. А когда смотришь, то видишь… Работа интересная, ой интересная! Люди молодые, ученые… И работают не ради себя. Едят кое-как, удобств никаких, веселья у них только и всего, что в нашем клубе… Показывали, объясняли, что к чему. И не успел я оглядеться, как мою слепую махонькую душонку словно кто под лампу положил, ту, большую, что в нашей лаборатории… И стал мир проясняться, и такие в нем вещи, о которых даже не подозревал, что водятся, а не только как называются…
И о а н н а (задумчиво). Слушаю, будто сказку в детстве…
С у л ь м а. Сказку? Нет, одна правда. Ныне такая правда случается, что никакому сказочнику не придумать. (После паузы.) Вроде как со мной было. Мало-помалу, год за годом, и я уже не замечал прежнего Сульмы в себе. Странно даже подумать, что когда-то он был… Перестал я ждать как дурак, да и слушать всяких. Но интересно, как дальше-то будет с тем хорошим, которое мы все строить взялись, ой как интересно!
И о а н н а (тихо). Я вас понимаю, Сульма, может быть, даже больше, чем вам кажется…
С у л ь м а. Не все понимают. Вы там, в своем мире, видите разных людей, так должны знать, что не все… Да и то сказать, трудно порой разобраться, к примеру, хоть бы и вам в себе самой — трудно… И отказаться от своего еще трудней, да от желания, чтобы старое вернулось… Нескладно я говорю, панна Иоася?
И о а н н а. Говорите, пожалуйста, говорите. Я слушаю, хоть нового вы мне ничего не сказали…
С у л ь м а (медленно поднимаясь). Да, конечно, куда уж мне придумать новое! Я только хочу, чтобы вы узнали про Сульму все как есть. Потому — вдруг вы себя тешите, вернется, мол, прежнее, и что тогда? Людям вроде меня снова в старую шкуру влезать? Нет уж, паненка, что нет, то нет! Искать тут вам, в старом доме, нечего! (После паузы, спокойно.) Извините меня, лично на вас я обиду не держу, плохого вы мне ничего не сделали… Но к той темноте, в которой мы столько лет прожили, возвращать людей не надо! Нельзя! Ни меня, ни других. Понимаете, паненка? (Строго.) Нельзя!
И о а н н а (глядя в одну точку). Искать в старом доме нечего… (Сульме.) Обидели вы меня немного, пан Сульма.
С у л ь м а. Обидел?
И о а н н а. Потому что то, зачем я сюда шла… (Обрывает.)
Оба прислушиваются. Где-то справа хлопнула тяжелая дверь, а вскоре послышался скрежет ключа в замке.
С у л ь м а (тревожно). Кто-то вошел в прихожую…
И о а н н а. Кто? Может быть, ваша жена?
С у л ь м а. Эх, нелегкая… (Быстро подходит к выключателю, тушит электричество.)
Слышны приближающиеся шаги в комнате справа. Затем открывается дверь; луч света ручного фонарика прорезает темноту — на пороге В р о н а с плащом, перекинутым через руку, портфелем и фонариком.
В р о н а (увидя застывших Иоанну и Сульму). Это вы, пан Сульма? Вы не один? (Идет к выключателю, зажигает сеет, подходит к Иоанне.) А-а! Это вы?
И о а н н а (пытаясь скрыть смущение). Вы удивлены? Мы с паном Сульмой тоже. Ведь вы собирались вернуться только завтра вечером…
В р о н а. Означает ли это, что вы хотели воспользоваться моим отсутствием?
И о а н н а. Ваша логика безупречна. Разумеется, я пришла сюда в полной уверенности, что вас не будет… иначе я не позволила бы себе…
В р о н а (испытующе смотрит на Сульму). Вы, коллега Сульма, тоже, конечно, были уверены, что меня не будет?
Сульма молчит.
(Насмешливо.) Ничего удивительного, утром я сам был в этом уверен. Однако в мире нет ничего прочного. Конференцию в последний момент отложили по случаю болезни основного докладчика, и я приехал вечерним поездом, вот и все. А поскольку шел через парк, меня привлек свет — ставни были не плотно закрыты… Полагаю, теперь уж их можно смело раскрыть. (Подходит, открывает все ставни, останавливается на пороге террасы.) Май! Какой чудесный воздух! А луна какая! (Возвращается, с добродушной улыбкой, маскирующей настороженность.) Так, стало быть, у нас гость! Редкий случай, — правда, пан Сульма? Да еще в такое позднее время…
И о а н н а (свободно). Не знаю, вправе ли я считать себя гостьей, ведь меня никто сюда не пригласил…
В р о н а. Сейчас это выясним. Но прежде, если вы не побрезгуете домашней наливкой…
И о а н н а. С удовольствием выпью чего-нибудь. Я прошагала два километра…
В р о н а. Пан Сульма, может быть, спуститесь в наш погребок? Возьмите, пожалуйста, мой фонарик…
Сульма молча берет фонарик, уходит. Иоанна с улыбкой смотрит ему вслед.
Что вас рассмешило?
И о а н н а. Вы не догадываетесь? Просто я вспомнила рассказ гражданина Сульмы сегодня утром о том, как бывший владелец этой усадьбы, пан Вельгорский, посылал его в погреб за рейнским или токаем… Оказывается, легче изменить общественный строй, чем некоторые функции таких людей, как Сульма…
В р о н а. Ваше замечание, может быть, и меткое, но не совсем точное. Утром я говорил, что гражданин Сульма уже другой человек, чем тот, кто подавал вино пану Вельгорскому… (Внезапно, нахмурясь.) То есть… гм… по крайней мере я так думал еще вчера…
И о а н н а. А сейчас вы уже не уверены? Я буду очень огорчена, если это произошло хоть в какой-то степени по моей вине.
В р о н а. Я думаю, что это мы тоже выясним. Но вы все стоите. Садитесь, пожалуйста…
И о а н н а (садится). Жаль, что вы не добавили: «И чувствуйте себя, как дома…»
В р о н а. Что поделать, мы, деревенские, не обучены всем тонкостям. Наша жизнь, не могу пожаловаться, что скудна, но отдана главным образом работе.
И о а н н а. Не очень-то мне верится. Я бы, например, если б жила в старинном доме, в прекрасном парке…
В р о н а. Я уж знаю, что вы хотите сказать: «внутренняя жизнь» и так далее. Это я слышал уже утром… (Вдруг, что-то сопоставив.) Прошу прощения, не вы ли случайно та женщина, которая вот уже три дня сиживает на опушке леса, недалеко от нашего парка?
И о а н н а (удивленно). А вы откуда знаете?
В р о н а. Значит, вы! Кое-кто видел, хотя и не знал, что это вы. В деревне всегда найдутся глаза…
И о а н н а. Совершенно верно. Я сама немало лет прожила в деревне, должна была помнить.
В р о н а (заинтересованный). Так, значит, это вы. Тогда ответьте мне, пожалуйста, еще на один вопрос, который интересует меня гораздо больше. Что вас связывает с нашим Сульмой?
И о а н н а. Меня с Сульмой? Теперь уже ничего, но когда-то мы с ним были, так сказать, в большой дружбе… если я могу использовать это слово.
В р о н а. Не понимаю… Кто же вы, собственно?
И о а н н а. Попросту говоря, я — дочь бывших владельцев этого поместья. Теперь ношу фамилию мужа, а моя девичья фамилия — Вельгорская.
В р о н а (опешив). Вот как! Почему же вы не раскрыли нам эту деталь сегодня утром?
И о а н н а. Не сочла нужным. Мне было удобнее выдавать себя за постороннего человека, случайно попавшего на станцию защиты растений. Надеюсь, вы понимаете, почему удобнее?
В р о н а. Понимаю, но не хвалю. Надо было искренне, откровенно…
И о а н н а. Я не нуждаюсь в похвалах.
В р о н а. А в чем вы нуждаетесь? То есть, точнее, что вас сюда привело?
И о а н н а. А разве надо объяснять? Я пришла, чтобы побыть несколько минут в родном доме… А у вас никогда не появляется желание навестить дом, в котором прошло ваше детство?
В р о н а (просто). Я бываю там, это недалеко отсюда, всего в километре, хата в деревне. Но и вы, должно быть, понимаете, что разница между помещичьей усадьбой и деревенской хатой всегда была и, с вашего разрешения, будет еще какое-то время, правда, в несколько другом качестве… А кроме того, вы были здесь утром, и я хочу и имею право спросить, почему вы пришли в такое неурочное время и, так сказать, конспиративно?
И о а н н а. Вы, кажется, готовы принять меня за какую-то шпионку или еще кого-то…
В р о н а. Дело не только в вас!
И о а н н а. Понимаю, прежде всего в Сульме. Тогда слушайте. Я не была в этом доме семь лет. Разумеется, я нашла свое место в жизни и даже неплохое. Как вам известно, я восстанавливаю памятники старины. Одним словом, я не паразит…
В р о н а. Это только облегчит наш разговор.
И о а н н а. Однако не думайте, что за эти семь лет я не вспоминала свой дом. Но всякий раз я подавляла желание навестить его, взглянуть… Унизительно было представить себе, что я окажусь в своем доме чужой и даже хуже — человеком, на которого будут смотреть вот так подозрительно, как смотрите вы сейчас!
В р о н а. Я отвечаю за усадьбу и за все, что в ней теперь происходит, понимаете?
И о а н н а. Понимаю, но тем не менее не люблю, когда на меня смотрят подозрительно.
В р о н а. К сожалению, обстоятельства, в которых мы встретились… Но, простите, вы хотели объяснить мне, как вы все-таки на это решились.
И о а н н а. Хотела, но вы меня прервали. Так вот, две недели назад профессор Барвицкий предложил мне поехать с ним в эти края в связи с реставрацией старой ратуши в нашем городе. И я согласилась, хотя знала, что на сей раз, когда окажусь так близко от дома, не устою перед соблазном. Быть может, повлияли на мое решение и личные дела: несколько недель тому назад я разошлась с мужем… Видите, я до противности откровенна. Только не думайте, что этим я хочу завоевать ваше доверие. Нет, скорее потому, что все это приключение имеет для меня определенный смысл, может облегчить мою жизнь… (После паузы, тише.) Именно все это я и хотела обдумать здесь в ночной тишине, одна… Очень жалею, что вы мне помешали!
В р о н а. И я жалею. Предпочитаю помогать людям, а не мешать. За исключением одного — хочу и буду всегда мешать нашим врагам, их действиям!
И о а н н а. Мне вы помешали в другом, совсем не в том, о чем вы думаете. И оправдывает вас лишь то, что сделали это неумышленно, случайно…
В р о н а. Меня о-прав-ды-ва-ет? Вот это мило! Чего доброго, вы еще скажете, что я здесь чужой человек! Что я прокрался сюда тайком!
Смотрят друг на друга, вдруг весело хохочут оба. Входит С у л ь м а с бутылкой и двумя стопками.
(Обрывает смех.) Пан Сульма, где и когда вы установили контакт с этой пани?
И о а н н а. Разрешите, я сама раскрою эту тайну: сегодня утром в вашей канцелярии.
С у л ь м а (разливая вино). Именно так, пан директор.
В р о н а. А по чьей, так сказать, инициативе был установлен этот контакт?
И о а н н а. Простите, но почему мы разговариваем так, будто здесь произошло какое-то преступление?
В р о н а. Почему? Да достаточно посмотреть на гражданина Сульму. Так не выглядит человек, у которого спокойная совесть. Впрочем… уже утром он производил такое впечатление. (С ударением.) Еще до того, как приехали вы с профессором. Я подумал тогда, что он, может быть, заболел. Но теперь…
И о а н н а. А мне кажется, что у пана Сульмы абсолютно спокойная совесть.
В р о н а. Я предпочел бы, чтобы он сам… (Нетерпеливо.) Да отзовитесь же наконец, пан Сульма! О чем вы здесь разговаривали с панной Вельгорской?
С у л ь м а (с трудом). Уж этого я не повторю, пан директор. Одно знаю, что хотел добра, а вышло как-то не так… Я честный человек, а получилось бог весть что…
В р о н а. Вот именно! А собственно — бог весть что? Очень жаль, мы искренне вам доверяли, и скверно лишаться этого доверия…
С у л ь м а (выпрямляясь). Это уж как вы считаете… Одно только скажу, что никакой политики тут не было. Я по-человечески сказал пани, что искать ей здесь нечего. Нет! Не было! Никакой подлости здесь не было. (Поворачивается, идет к двери.) Завтра приду к вам, пан директор, узнать, что со мной порешили. (Уходит.)
В р о н а (после долгой паузы, в раздумье). Гм, как это он сказал? «Я честный человек, а получилось бог весть что…».
И о а н н а. Уверяю вас, он сказал правду. И если здесь можно говорить о чьей-нибудь вине, так виновата исключительно я. Разве… разве что у вас, может быть, есть иные причины не верить Сульме?
В р о н а. Нас, простите, обязывает то, что называется бдительностью…
И о а н н а. Знаю, но ваша бдительность порой оборачивается самой обыкновенной подозрительностью. И это обижает людей. Посудите сами: сидим мы, разговариваем, казалось бы, искренне, откровенно и вдруг…
В р о н а. Вы прекрасно знаете, что врагов у нас еще достаточно и не только заклятых, но и коварных.
И о а н н а. Чего доброго, вы и меня к ним причислите? Но, поверьте мне, то, что нас разделяет, не в нас самих, а вне нас.
В р о н а. Допустим, даже вы сами не питаете к нам враждебных чувств. Но для других вы все же остаетесь частицей старого мира. И я не уверен, что ваше пребывание здесь не опасно для таких людей, как, например, Сульма, а возможно, и не только для них… (Со смехом.) Прямо скажем, так же опасно, как колорадский жук для картофеля!
И о а н н а. Хорошенькая история! Вам остается еще отравить меня каким-нибудь азотоксом! Но шутка шуткой. Как вы намерены поступить со мной?
В р о н а. С вами?
И о а н н а. Уже поздно. Если вы прикажете мне отправляться в город…
В р о н а (озабоченно). Да, положение довольно затруднительное.
И о а н н а. Ну, а если вы меня не прогоните, я останусь здесь до утра. Даю слово, ничего не подожгу и не унесу…
В р о н а. Даже если бы вы и хотели, здесь нет ничего такого…
И о а н н а. В этом доме всегда учтиво относились к женщинам. А вы не станете отрицать, что я женщина?
В р о н а. Да, конечно…
И о а н н а. Слава богу, хоть в этом вы мне поверили!
В р о н а. Я не говорю, что только в этом. Мне бы очень, например, хотелось, верить и тому, что вы только что говорили о Сульме…
И о а н н а. Вы все еще думаете…
В р о н а. Ведь вы, может быть, не знаете, как тяжело потерять доверие к человеку, который уже казался близким и преданным!
И о а н н а. Жаль, что вы не слышали нашего с Сульмой разговора.
В р о н а. А если бы слышал? Почему вы думаете, что наши оценки сошлись бы? Кроме того, мне приходится сопоставлять еще некоторые факты и обстоятельства… Я уже говорил, что утром Сульма произвел на меня впечатление человека, который что-то скрывает. Кроме того, я узнал, что… Впрочем, с какой стати я так разоткровенничался?
И о а н н а. Правильно, особенно учитывая, что время идет, а я все еще не знаю, убираться мне или…
В р о н а (неуверенно). Наверху есть комната для приезжих.
И о а н н а. Благодарю. Я предпочла бы остаться здесь. Спать я все равно не буду… (Прислушиваясь.) Слышите? Соловьи в парке.
В р о н а (слушает). Да, их пора… (После паузы.) Я тоже вряд ли усну…
И о а н н а (после паузы). Соловьи всегда остаются… (Тихо смеется.) Ну, сейчас-то вы поняли, почему я сюда пришла? Только я не предполагала, что из моего сугубо личного дела получится, как и у Сульмы, бог весть что…
Внезапно оба оборачиваются к террасе. По ступенькам бежит X э л я, вбегает в комнату, при виде Вроны и Иоанны останавливается.
Х э л я (после паузы, взволнованно, шепотом). Ах, извините! (Губы ее по-детски дрожат. После паузы, сдерживая рыдания.) Не буду мешать! (Убегает со смехом, который, скорее, похож на рыдания.)
В р о н а (очень смущенно, после долгой паузы). «Не буду мешать…». Слыхали?
И о а н н а. Слыхала. Бедняжка.
В р о н а. Но ведь она готова подумать… Она и так уже утром назвала меня лицемером…
И о а н н а. Сочувствую.
В р о н а. Это именно она видела вас на опушке леса три вечера подряд. Как вы думаете, смеялась она или плакала?
И о а н н а. Следуя женской логике, и то и другое.
В р о н а (огорченно). Плохо дело, надо немедленно исправлять…
И о а н н а. Да, уж если исправлять, то немедленно.
В р о н а. Извините меня! (Быстро удаляется.)
Иоанна смотрит ему вслед, затем подходит к выключателю, поворачивает его, гася электричество; стоя на пороге террасы, глядит на парк, залитый лунным светом. Входит С у л ь м а.
С у л ь м а. Вы, наверное, устали, паненка? Я принес плед.
И о а н н а. Спасибо. Положите, хотя вряд ли он мне понадобится.
С у л ь м а. А пан директор?
И о а н н а. В парке. Пошел исправлять… С панной Хэлей…
С у л ь м а. С панной Хэлей? А что исправлять?
И о а н н а. Откуда я знаю? Свою пошатнувшуюся репутацию… А вы идите, пан Сульма. Я хочу побыть одна…
С у л ь м а, пожав плечами, медленно уходит через правую дверь. Иоанна, стоя на пороге террасы, смотрит в глубь парка.
Конец второго действия.
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Декорация второго действия. Раннее утро следующего дня. И о а н н а дремлет, сидя на диване, подвернув ноги, укрытая пледом. На террасе появляется П у л т о р а ч к а в большом платке, под которым спрятана какая-то довольно большая вещь. Она, крадучись, входит, осматривается; увидев Иоанну, на цыпочках подходит к столику перед диваном и ставит на нее вещь, обернутую тряпкой. Некоторое время с любопытством смотрит на Иоанну.
И о а н н а (просыпается, увидев Пулторачку). Кто здесь?
Пулторачка бежит к выходу.
Подите сюда! Кто вы такая?
П у л т о р а ч к а (возвращаясь). Пулторачка, паненка. Жена Войтека Пулторака… (Показывает.) Горшок вам принесла, паненка…
И о а н н а. Горшок? (Разворачивает красивую майоликовую вазу.) А-а-а! Откуда она взялась?
П у л т о р а ч к а. Да уж взялась, взялась, паненка… черт попутал… Люди нахватали того да сего, как только фронт откатился и власти никакой не было… А нынче, когда по деревне слух прошел, что паненка в усадьбе, мы с Войтеком порешили вернуть… «Поди, говорит, жена, отнеси паненке». Вот я и принесла. (Складывает тряпку, прячет под платок.)
И о а н н а (расстроена). Говорите, слух прошел?
П у л т о р а ч к а. Еще какой, все болтают. Так уж вы, паненка, не гневайтесь, что горшочек немного подержали. А хорош был горшочек, хорош… Капусту я в нем солила.
И о а н н а. Да мне он зачем?
П у л т о р а ч к а. Это уж ваша забота. Мы с Войтеком порешили вернуть… потому все теперь может быть. Раз уж вы, паненка, ночуете во дворце, то ого-го!
И о а н н а. Но я сию минуту ухожу отсюда! Что вы надумали?
П у л т о р а ч к а. А что нам думать? Вам лучше знать… (Понизив голос.) Хотите, расскажу, что и где припрятали люди…
И о а н н а (раздраженно). Нет, не хочу. Пусть себе солят свою капусту и огурцы!
П у л т о р а ч к а. Как же это? Мы вернули, пускай и другие тоже…
И о а н н а (насмешливо). Хорошо, хорошо. Я буду помнить, что вы вернули.
П у л т о р а ч к а. Вот-вот! Не забудьте, паненка, что Пултораки вернули. (Пододвигается ближе, доверительно.) А земли-то мы не брали, боже упаси! После той, как ее… реформы… Не дали нам, сказали, своей, мол, у вас хватает…
И о а н н а (нетерпеливо). Идите же, уходите!
П у л т о р а ч к а. Ухожу, ухожу, горшок вернула, можно и уйти. В ножки кланяюсь, паненка, желаю здравствовать… (Смотрит на вазу, вздыхает.) А горшочек хорош был, хорош… (Уходит через террасу.)
Иоанна встает, переставляет вазу на камин, отойдя любуется ею. Спустя минуту раздается стук в правую дверь.
Входит С у л ь м а.
С у л ь м а. Восьмой час пошел…
И о а н н а. Неужели? (Вынимает из сумочки губную помаду, пудру, пудрится.) Вот так-то, пан Сульма… И эта ночь прошла… Вы даже представить себе не можете, что здесь случилось этой ночью.
С у л ь м а. Что такое?
И о а н н а. Не беспокойтесь. События в области духовной.
С у л ь м а (серьезно). Духам я уже перестал верить.
И о а н н а. А все-таки, поверьте мне, я здесь беседовала с духами. С духами моих предков, вот как… И даже вон с этим страшным кастеляном, который при дневном свете похож на разбойника. (Подходит ближе.) Я с ними говорила и о вас тоже… о том, что вы мне рассказали… (Как бы сбрасывая с себя остатки сна.) Ну, мне пора. Не хотелось бы встретиться с вашими, например, с панной Хэлей… Взгляните, пожалуйста, с террасы, нет ли ее где-нибудь поблизости.
С у л ь м а. Нет, я только что видел, она шла в инсектарий. Работа у нас начинается в семь часов. Не знаю почему, но панна Хэля была очень веселая, даже насвистывала.
И о а н н а. Интересно… А вам это не померещилось, пан Сульма?
С у л ь м а. Нет. Хорошо видел и слышал.
И о а н н а. Ах да, вы же ничего не знаете… Эта девушка пережила вчера тяжелый момент… А где ваш директор?
С у л ь м а. Тоже побежал в инсектарий, вслед за ней…
И о а н н а. И тоже насвистывал?
С у л ь м а. Ну что вы! Говорить он мастер, но чтобы свистеть? По дороге только несколько нарциссов сорвал с клумбы. Даже странно, такого за ним тоже никогда не водилось…
И о а н н а. Может, странно, а может, и нет… Скажите, пан Сульма, могли в деревне узнать, что я здесь?
С у л ь м а. Ни боже мой, откуда?
И о а н н а. А, может, все-таки?
С у л ь м а (немного обеспокоен). Я ни одного слова никому не обронил, директор тоже. Разве что… разве моя старуха?
И о а н н а (надевая жакет, подходит к Сульме). Может быть, хотите сказать мне еще что-нибудь на прощание?
С у л ь м а (подумав). Пожалуй, только то, что если доведется еще раз встретить вас, то уже не буду так по-дурацки удирать, как позавчера…
И о а н н а. Абсолютно правильно. Поверьте мне, я в самом деле уже не тот человек, которого вы встретили позавчера…
Молча смотрят в глаза друг другу. Внезапно правая дверь открывается, входит К л ы с ь, средних лет, инвалид — нет правой руки.
К л ы с ь. День добрый, Сульма. Люди говорят, здесь кто-то из старых владельцев появился… Может, то вы?
И о а н н а. Если из старых — так ведь сразу видно, что я.
К л ы с ь. Меня зовут Клысь. Хоть вы из старых, но я вижу, что молодая, значит, про Клыся, стало быть, не слыхали… Так я вам скажу несколько слов… (Левой рукой поднимает правый рукав.) Вот здесь ничего нет. Было, а теперь нет. За два года до войны мы, батраки, собрались бастовать. Мало что жалование было нищенское, так еще пан Вельгорский махлевал и его не выплачивал. Вот мы и не вышли на работу. Тогда Вельгорский вызвал штрейкбрехеров и полицаев. Мы, понятно, прогонять их, а полиция на нас с дубинками, мы — за камни, полиция — за винтовки. С того времени… вот, отняли правую.
С у л ь м а (сурово). Было, было так. Только, Клысь, зачем ты сейчас-то про это?
И о а н н а (смущенно). Вот именно, чем я могу теперь…
К л ы с ь. Не о том речь. Только как я услышал, что появился кто-то из старых хозяев, то подумал: пойду погляжу, кто и зачем пожаловал? Потому что, если что, паненка, так у меня еще левая осталась…
И о а н н а (нервно шарит в сумочке, вынимает две бумажки). У меня немного… но возьмите хотя бы эти двести… (Тише.) Моего отца нет уже в живых…
К л ы с ь (пристально смотрит на Иоанну). Так вы — дочка? Значит, правду люди говорили… Спрячьте-ка свои бумажки, ну… Я пришел только посмотреть, в глаза поглядеть… Напомнить, что есть такой Клысь… Так что спрячьте бумажки. (Кивнул головой, идет к двери, на пороге оборачивается.) Я пришел посмотреть, сказал свое, а теперь уж пойду… А все-таки зачем сюда вы пожаловали, по какому же делу?
И о а н н а (очень тихо). Зачем? Зачем? Почти за тем же, за чем и вы — увидеть, посмотреть…
К л ы с ь, кивая головой, уходит в правую дверь; почти одновременно из двери на террасу, осторожно ступая, появляются: Б р о ж е к, ему около сорока пяти лет, за ним Б р о ж к о в а, ей тридцать пять; она ведет за руку тринадцатилетнего Я с е к а; останавливаются на пороге, ждут.
(Заметив их.) Пан Сульма! Кто эти люди?
Б р о ж е к (низко поклонившись). Мы, паненка, Брожки… Франэк, Ягна и вот он мальчонка, значит, Ясек, сын вроде бы… (Глупо хихикнув.) Не узнаете? А ведь все знают!
И о а н н а. Ничего я не знаю, ничего.
С у л ь м а (подходит к Брожеку, вполголоса). Одурел, Брожек, что ли? Убирайтесь отсюда! Молодая хозяйка ничего не знала и незачем ей знать!
Б р о ж е к (хихикая). Не знала? Так я ей сейчас… (Выталкивает Ясека на террасу, прикрывает дверь.) Ясеку не надо слушать. Мы привели его только показать, что он есть, жив… Эх, паненка, и сорванец он, сладу никакого с ним, а уж обжора! Не напасешься…
Б р о ж к о в а. Весь в отца, паненка!
Б р о ж е к. То-то и оно! В пана отца!
И о а н н а. По вас не видно, что вы обжора!
Б р о ж е к. А разве я про себя говорю! Здесь был пан Квапиньский, управляющий… Вот в кого Ясек обжора.
Б р о ж к о в а. В него, в него. Мужчина был пан управляющий — что твоя печка, большой да горячий…
Б р о ж е к. В те годы вы, паненка, еще в школу ходили. Сульма должен помнить, что тот управляющий выделывал с девчатами…
И о а н н а. Пан Сульма! Что им от меня надо? Скажите, пусть уходят!
Б р о ж е к (торопливо). А мы только напомнить. Вы, паненка, наверно, знаете, где теперь тот управляющий Квапиньский, может, видитесь с ним? Так уж замолвите словечко, скажите, что Ясек жив, растет и жрет не хуже большого… Да и одежонка бы какая пригодилась…
Б р о ж к о в а. То-то и оно! Ежели бы пан управляющий вспомнил те годочки, может, облегчил бы нам…
Б р о ж е к. Только затем мы и пришли. Пойдем, Ягна, не станем больше надоедать. Пусть только паненка запомнит. Вот тут бумажка с нашим адресом…
Кланяются, уходят.
И о а н н а. Пан Сульма, что все это значит? Сначала какая-то баба пришла, потом Клысь, теперь эти… Какие-то призраки, старые обиды, мерзости. Откуда они узнали, что я здесь?
С у л ь м а. Понять не могу… Не иначе как моя старуха сболтнула кому, и понеслось по хатам…
И о а н н а. Но у меня нет ни малейшего желания сгорать от стыда… даже не знаю за что. За прошлое, которого нет, за пакости того управляющего! Какое мне до всего этого дело?
С у л ь м а. Не сердитесь, паненка, но я вам вот что скажу… Вы-то помните только хорошее в этом доме, а люди — всякое, вот из-за вас все прошлое и полезло наверх!
И о а н н а. Надо скорее бежать. Подумать только: сюда я пробиралась словно вор в чужой дом, а бежать должна как даже не поймешь кто. Передайте мой привет директору. Скажите ему… Ох, опять идут!
На террасе М о р г о в я к, Я ж и н а и Г н а т, тихо о чем-то переговариваются.
С у л ь м а (быстро направляется к ним). Что вам надо?
М о р г о в я к. Мы не к вам, мы к паненке.
С у л ь м а. Какой паненке? Никого здесь нет.
Г н а т (хмурый, красивый мужик лет тридцати, в офицерских сапогах, быстро протискивается в дверь). Не валяй дурака, Сульма. Давай сюда, Морговяк! (Иоанне.) Мы к вам, паненка, делегация.
Все трое становятся в ряд, снимают шапки. Сульма, нервничая, наблюдает со стороны.
И о а н н а. Какая делегация? От кого?
М о р г о в я к (степенный, около шестидесяти лет). Делегация от народа, стало быть, порядочных хозяев… Пришли мы поприветствовать паненку в ее доме, спросить о здоровье…
Г н а т (решительно). Поговорить о том, о сем…
Я ж и н а (немного моложе Морговяка, униженно). Вот-вот… разведать, как там на белом свете будет?
И о а н н а. Откуда вы узнали, что я здесь?
М о р г о в я к. От людей, паненка, от людей! Баба его, Сульмина, разболтала еще вчера поздним вечером, и загудели по деревне — в усадьбе объявилась паненка Вельгорская… Гнат хотел было тут же ночью идти, да неловко вроде, к тому же, сказывали, паненка заночует… Так мы решили с утречка пораньше…
Я ж и н а. Директора и так нет, поехал, говорят, в Познань, а утром завсегда приличней…
И о а н н а (насмешливо). В Познань!
Г н а т. А я так скажу: ночью надобно было, ночью разговор сподручнее вести… (Остановил на Сульме тяжелый взгляд.) Не всем про это знать надо.
И о а н н а. Хорошо еще, что вы не всю деревню привели.
Г н а т (мрачно). Э-э-э, что там вся деревня… Мы от своих, правильных мужиков…
М о р г о в я к. В деревне нынче не все одинаковы. Найдутся и коммунисты и такие, что за кооператив ратуют…
Я ж и н а. Верно, верно! Колхоз выдумали, до чего дошли!
М о р г о в я к. А ежели ладно да точно сказать, так мы к вам, паненка, затем, чтобы душой подкрепиться…
С у л ь м а. Не плел бы, Морговяк!
Г н а т (с усмешкой). О душе говорить — это дело ксендза. (Понизив голос.) А нам бы надо… Не знаю только, можно ли при нем? (Показывает на Сульму.)
И о а н н а (развеселившись). Что вам надо? Только говорите скорее, у меня нет времени.
Г н а т (поколебавшись, вполголоса). Посоветоваться, что да как делать, куда подаваться?
Я ж и н а (почти шепотом). Тоже на предмет войны… Когда ждать ее?
И о а н н а. Войну? Будет, милые мои, будет, и такая страшная — камня на камне в этих местах не останется!
Я ж и н а. Матерь божья!
М о р г о в я к. А с нами-то, паненка, что ж будет?
С у л ь м а (насмешливо). Так слыхали же: камня на камне в этих местах не останется…
Г н а т (испытующе смотрит на Иоанну). Э, паненка! Так с нами не след говорить! (Внезапно жестким голосом.) А может, вы и вовсе не паненка Вельгорская?
М о р г о в я к. Не срамись, Юзек! Будто бы не знаем паненки сызмальства? Ты, может, по молодости лет не помнишь. Простите вы его. Но то, что вы нам, паненка, поведали, — страх великий. Чтобы камня на камне не осталось?
Я ж и н а. Теперь уж человек как пень… совсем глухой стал.
М о р г о в я к. А мы-то думали, раз паненка в наших краях объявилась, да в своем доме, стало быть, дело налаживается…
Я ж и н а. Справедливо, справедливо! Неспроста, думалось нам… (Уводит Морговяка в сторону, о чем-то советуются.)
С у л ь м а (раздосадованно). Вот видите, что моя глупая старуха натворила! Уж я с ней дома потолкую!
Г н а т. А вы, Сульма, помолчите! С вами тоже не разберешься. Холера знает, за кого вы теперь держитесь!
С у л ь м а (вспыхнув, с ненавистью). Только не за тебя, бандит!
Г н а т. Гляди-ка, что с мужиком стало! Зачем вы с ним знаетесь? Он же вас продаст за пять злотых! (Сульме.) Эх ты, оборванец!
И о а н н а (насмешливо). Тише, тише! Не забывайте, вы в моем доме!
Г н а т. Мы-то помним, нам-то не надо напоминать. А вот он, Иуда, давно забыл!
С у л ь м а (с кулаками кидается на Гната). Убирайся отсюда! Ты, мерзавец, убирайся!
Морговяк и Яжина быстро подходят к ним.
М о р г о в я к. Спокойно, Гнат, спокойно, — как же вы так, при паненке?
Г н а т. «Спокойно, спокойно»… Мы не за спокойствием сюда шли и не ручки целовать у паненки. Мы думали — услышим что нам надо…
С у л ь м а. С ними, паненка, нечего и говорить.
Г н а т. Пойдем, Морговяк, нечего нам тут делать. Холера знает, что здесь такое.
М о р г о в я к. Да, видать, не то, что мы думали.
Я ж и н а. Как же это? Только и услышали-то, что камня на камне не останется… Что ж, с этим и домой возвращаться? Так я же теперь дурнее прежнего стала! (Иоанне.) Может, лучше уж, паненка, чтобы войны той не было?
И о а н н а. Конечно, лучше! Можете мне поверить, я разбираюсь в камнях, особенно в таких, которым больше ста лет. И мне очень хотелось бы, чтобы они простояли еще дольше, чем до сих пор…
Я ж и н а. Эх, паненка, а у меня хата совсем новая. Мне и подавно хочется, чтобы простояла дольше, хоть внучат бы дождалась.
И о а н н а. Вот именно!
Г н а т (резко). Пойдем, Яжина, как бы нам совсем не сдуреть. (Тянет Яжину.)
Все трое направляются к выходу, но вдруг останавливаются. Слышится шум голосов, затем входят крестьяне, среди них С у л ь м и н а и н е с к о л ь к о ж е н щ и н. Впереди всех — Р у д н и ц к и й и Г а р у с. Крестьяне заполнили часть комнаты, террасу, молча озираются, оценивая ситуацию.
Г а р у с (мужик лет сорока, показывая на Морговяка и Яжину). Ну как? Правду я говорил? Вон они, панские прихвостни! И ясновельможная паненка здесь собственной персоной!
Г о л о с и з т о л п ы (запальчиво). Значит, правду люди говорили!
Р у д н и ц к и й. Э-э, и вы, Сульма, в эту компанию попали! (Толпе.) А я еще вчера утром уговаривал его выступить на собрании, посвященном конституции!
С у л ь м а (возмущенно). И выступлю, чтоб вы знали, Рудницкий! Выступлю!
Р у д н и ц к и й. Вчера не хотел, вилял. Теперь понятно почему! Все ясно!
С у л ь м а. Да, ясно, чтоб ты знал! И станет еще яснее! Можешь больше не уговаривать, сам хочу выступить. Попробуй не дай мне слова!
С у л ь м и н а (тянет его сзади за одежду). Оставь, Кароль! Не кипятись!
Р у д н и ц к и й. Да кто тебя слушать станет, двурушника, прихвостня. Даже не суйся!
С у л ь м а (с отчаянием). Не говори так, Рудницкий! Не говори! (Ослабев после вспышки.) Лучше бы мне по роже съездил при всех!
И о а н н а (подходит, подбадривает Сульму). Успокойтесь, пан Сульма. Я все объясню, нас выслушают, поймут…
С у л ь м а (подавленно). Ох, до чего дошло, паненка! До чего дошло!
В толпе движение, люди расступаются, пропускают В р о н у, за ним Х э л ю.
В р о н а. Что случилось? Что тут такое?
Г а р у с. Что? Это мы вас, товарищ директор, должны спросить, что тут такое. Говорят, в усадьбе паненка какая-то появилась, из прежних господ. Верно это?
В р о н а. Верно, товарищ Гарус!
Г а р у с. Говорят, она тут со вчерашнего вечера. Верно это?
В р о н а. Верно.
Г а р у с. А кто ее сюда позвал, хотел бы я узнать?
И о а н н а. Никто. Я сама пришла, по собственному желанию.
Р у д н и ц к и й. Ваше-то желание нам, гражданка, понятно, но здесь же не корчма, кто-то должен был впустить, разрешить… Говорят — Сульма… А может быть, вы, товарищ директор?
Г а р у с. Мы, например, знали, что вы, товарищ директор, со вчерашнего дня в Познани, — и вдруг, странное дело, вы здесь да еще спрашиваете нас, что тут происходит! Как это понимать?
В р о н а. Разрешите объяснить…
Г а р у с. Что там «разрешите»! Вы разрешения не спрашивайте, а рассказывайте поскорее!
С у л ь м а (говорит с трудом). Я скажу. Директор ни в чем не виноват. Я виноват, и никто больше… Я разрешил…
И о а н н а. Я хочу кое-что добавить к словам гражданина Сульмы.
Г а р у с. Вы? Вы нас интересуете так же, как прошлогодний снег.
И о а н н а. Как панна Вельгорская, возможно. Но у меня есть не только фамилия. Не знаю, понимаете ли вы меня? Я еще и человек, которого вы совершенно не знаете…
Р у д н и ц к и й. Конечно, не знаем! Откуда же нам знать? Столько лет не видались! Но нас больше интересуют те люди, которых мы знаем… (Показывает на Сульму.) Вот он нас интересует. И директор нас интересует. А больше всего эти… (Показывает на Морговяка, Яжину и Гната.) Они ждут только подходящего случая, чтобы начать шебуршить, мутить воду! Зачем вы сюда пришли, Морговяк? И вы, Яжина? И вы, Гнат?
М о р г о в я к. За чем и вы, Рудницкий, — поглядеть…
Я ж и н а. Истинно, поглядеть — ничего боле, давно не видали.
Г а р у с. Знаем мы вас, ваше глядение!
Г о л о с и з т о л п ы (запальчиво). Они глядят — словно волки зубами щелкают!
Г а р у с (Иоанне). А может, это паненка хотела с ними повидаться?
И о а н н а. Если бы хотела, так повидалась бы в другом месте, не здесь.
Р у д н и ц к и й. Может, и верно. Стало быть, это они хотели?
М о р г о в я к. А почему бы и нет? Закон не запрещает.
Р у д н и ц к и й. Вы, Морговяк, всегда закон чтите?
М о р г о в я к. А вы как думали? Двенадцать лет был старостой.
Р у д н и ц к и й. Ого, что вспомнил! Для вас было бы лучше забыть это время!
Г н а т. Не трепите языком, Морговяк! Не видите — насмехаются над вами? Но из вас, Рудницкий, кто-то тоже дурака делает… И из вас, Гарус, делают. (Толпе.) Из всех вас, мужики!
Движение, шум в толпе.
Истинно так, так! Потому как эта пани… (с издевательским смешком) вовсе не паненка Вельгорская… Брехня, липа, а не паненка! Пошли, Морговяк, отсюда! (Проталкиваясь сквозь толпу, уходит.)
М о р г о в я к и Я ж и н а идут вслед за ним. Все, за исключением Вроны и Сульмы, в растерянности смотрят на Иоанну и друг на друга.
С т а р и к к р е с т ь я н и н (подходит вплотную, внимательно рассматривает Иоанну, после паузы). Это не па-нен-ка? А кто же, люди добрые? Кто ж такая?
В р о н а. Эй! Чего обалдели? Кулак подшутил над вами, а вы уж готовы затылки чесать…
Г а р у с. Кулацкое дело — песок в глаза людям сыпать. Но вы, директор, вы объясните: что здесь на самом деле происходит?
В р о н а. Что на самом деле? А то, что паненка проспала лишних полчаса.
Р у д н и ц к и й (возмущенно). Проспала полчаса! Только и всего? Больше ничего?
Г а р у с. Нечего сказать — хорошо! Всю деревню взбаламутили! Кому такое на руку?
Р у д н и ц к и й. Известно кому, Морговякам. Мы подоспели в самый раз, чтобы порядок навести!
Г а р у с. А как же иначе? Бдительность, чай!
В р о н а. Правильно. И хорошо, что пани Вельгорская сама смогла убедиться в этом.
И о а н н а (серьезно). Думаете, только это меня убедило? Я пережила здесь значительно больше… со вчерашнего вечера… А вот эти полчаса смотрю и слушаю беспомощно… Приходят разные люди… Клысь, например… Знаете такого? И еще какие-то, и эти трое, которых вы видели… Каждый со своим или за своим делом… Да, я вправду проспала лишних полчаса… Но теперь уж я действительно последний раз в этом старом доме…
Долгое молчание, все напряженно всматриваются в Иоанну. Вдруг позади возникает шум, кто-то проталкивается через толпу.
М и г а ч (из толпы). Покажите, покажите, люди! Покажите и мне! (Выбравшись из толпы, шарит глазами.)
В р о н а. Что вам, дедушка? Что вы хотите?
М и г а ч. Сказывают, в деревне будто паненка прилетела издалека… Спрашиваю, откуда, может, из той… Америки. Никто точно не знает, но говорят: может, и из… Америки…
Р у д н и ц к и й. Болтаете чепуху, дедушка, ступайте отсюда.
М и г а ч (увидев наконец Иоанну). Так вот же! Она сама, ясновельможная пани! Низко кланяюсь, паненка! Может, что слыхали про моих-то, про Мигачей из города Нуерка? Почему, сукины сыны, с войны ничего не пишут, бумажек не шлют, этих самых дуларов, что раньше в каждое письмо клали — по два, по три, один раз даже целых пять…
И о а н н а. Ошиблись, дедушка. Я не из Америки, я из Варшавы.
М и г а ч. Не из Америки? Э, а сказывали, что оттуда, издалека… Стало быть, ничего не знаете про Мигачей из города Нуерка? Вот те на! Ничего не знают… Никто ничего не знает… (Уходит.)
Г а р у с. Видали? Вон какая темнота осталась нам в наследство от панов да ксендзов! Полюбуйтесь! Прошу прощения, что так говорю о почтенной семье…
И о а н н а (вдруг почувствовав усталость). Ну, мне давно пора отправляться.
Р у д н и ц к и й. А можно спросить куда?
И о а н н а. В город. Я там работаю временно, восстанавливаю ратушу.
Р у д н и ц к и й (с уважением). А, знаем, знаем… Хорошая работа, серьезная.
И о а н н а (Вроне). До свидания, пан директор. Помните, вчера вы мне говорили, что для некоторых я могу быть так же опасна, как ваш… колорадский жук для картофельных полей?
В р о н а. Видите ли, в борьбе с жуком случаются ошибки. Люди довольно часто принимают за жука обыкновенную божью коровку.
И о а н н а. Что же делать! Так и быть, согласна и на «божью коровку». (Ищет кого-то глазами, подходит к Хэле.) Я еще с вами не простилась. Надеюсь, вы на меня не в обиде?
Х э л я. Наоборот, я должна вас поблагодарить.
И о а н н а. Даже поблагодарить? За что же?
Х э л я. Уж я-то знаю за что! А вы не догадываетесь?
И о а н н а (лукаво). Нисколечко. Но постараюсь догадаться по дороге в город. В такой прекрасный солнечный день я наверно догадаюсь… (Подходит к Сульме.) И напоследок я прощаюсь с вами… Пан Сульма, возможно, я неправильно поступила, придя сюда. Но мне это было так необходимо… И сегодня, поверьте мне, я ухожу отсюда не потому, что меня прогоняют. (Входит в толпу, рассматривает лица, затем весело.) Будете в городе, загляните в ратушу… Стоит посмотреть! Не все старое умирает… (Уходит.)
Люди расступаются, смотрят ей вслед.
Р у д н и ц к и й (после долгой паузы). Хорошо сказала в конце, правильно. «Ухожу не потому, что меня прогоняют…» Значит, уж поняла, что в мире происходит.
С т а р и к к р е с т ь я н и н. Кто ее там знает, паненка она или не паненка, а в голове у людей кое-что всколыхнула.
Р у д н и ц к и й. А кое у кого всколыхнула прежнюю глупость и злость.
Г а р у с. Во мне-то ничего не всколыхнула! Не знаю, как в вас, товарищ директор?
В р о н а. Во мне?
Оба с Хэлей смотрят друг на друга, смеются.
Еще как!
Г а р у с. Вот тебе и на! Такой податливый?
Р у д н и ц к и й. Итак, что же будет?
Х э л я (смеясь). Хорошо будет!
Г о л о с в т о л п е (запальчиво). Главное — мы Морговяков шуганули!
Г а р у с. Верно! И показали им, кто здесь хозяин! И что мутить воду мы никому не позволим!
Р у д н и ц к и й. А сказать по правде, женщина она толковая, жалко даже, что из этих самых Вельгорских.
Г а р у с. Кому жалко, пусть жалеет. Мы-то плакать не собираемся. Может, она и порядочный человек, но доверять всем нынче не следует. Не прав я? Что скажете, Сульма?
Все смотрят на Сульму, он порывается вперед, как бы протестуя, хочет что-то сказать, но голос ему не повинуется и он удрученно опускает голову.
Р у д н и ц к и й (махнув рукой). Тут, знаете, время свое сделает…
С т а р и к к р е с т ь я н и н. Правда! Правда! Время — великий мастер!
Я м р о з к а (женщина лет сорока, решительно выступает из толпы, кулаками оперлась в бока). Время, конечно, мастер, только работать за вас оно не будет! Эй вы, мужики! Над Мигачом, Морговяками и над другими насмехались — дескать, они дураки и прочее, да над той паненкой-непаненкой, что замышляла тут бед натворить… А сами кто? Работы у всех по горло, а вы стоите себе, будто на свадьбе какой, один перед другим выхваляетесь, а пуще всех тот, кто про время говорил, что великий мастер!
В р о н а (перекрывая дружный смех). Правильно, Ямрозка, правильно!
Я м р о з к а. Конечно, правильно, товарищ директор! Вы тоже хороши! Вроде умный, а куда угодили? В самую заварушку попали! Эх, мужики, мужики! Навели порядок? Навели. Показали, кто тут хозяин? Показали. Так чего еще языками молоть? В воскресенье будете толковать друг с дружкой, а вы, Сульма, первый, — на собрании! А теперь хватит! Работа не ждет, день вон какой! (Резко расталкивая всех, уходит.)
Р у д н и ц к и й (смеясь). Я с вами, Ямрозка, я с вами! (Уходит.)
Г а р у с. Ну и всыпала нам баба, как следует всыпала! Ничего не поделаешь. Ну, пошли, люди!
Смеясь и подталкивая друг дружку, все, кроме Вроны, Сульмы и Хэли, уходят.
В р о н а. Что ж, и нам пора по своим местам.
С у л ь м а. Так я не знаю…
В р о н а. Чего не знаете, пан Сульма?
С у л ь м а. Со мной-то как будет? Потому что если нет доверия, так лучше прямо сказать человеку: убирайся, ищи работы в другом месте…
В р о н а (опешив). Что это вы так круто?
С у л ь м а. А как же? Ночью вы на меня глядели, будто я бог знает что сделал…
В р о н а (смущенно). Ну, глядел, верно… И теперь еще гляжу, а как иначе? Человек не книга, не газета…
Х э л я (с намеком). Конечно, не газета. С человеком помучиться надо… Но, собственно, о чем вы говорите? Пан Сульма уходить от нас хочет? Ничего не понимаю. Почему?
С у л ь м а. В мои года, панна Хэля, такое надумаешь не от радости, а по нужде.
В р о н а. Никто вас ни к чему не принуждает, пан Сульма, но… видите ли…
С у л ь м а. Вижу, вижу, чего не видеть-то… (С иронией.) Панна Вельгорская ушла, можно и мне уходить… «Сульма — двурушник, прихвостень»… Так мне Рудницкий сказал? Да при людях! Эх, пан директор! Двурушник, а может, еще пьяница и вор? Так уж, видно, надо искать другую работу… (Машет рукой, уходит направо.)
Врона и Хэля смущенно смотрят друг на друга.
Х э л я. Честное слово, ничего не понимаю, но чувствую, здесь что-то не в порядке. А скорее кто-то!
В р о н а. Кабы знать что!
Х э л я. Если б человека можно было прочесть, как газету, да? Вот бы мы умными стали!
В р о н а (задетый). А ты не смейся! Не я один… Видала, как все люди смотрели на Сульму?
Х э л я. Ну так что же будет?
В р о н а. А черт его знает! Может, найдем какой-нибудь выход! (Обнимает Хэлю.) Ты поможешь…
Х э л я. Помогу… (Заметив вазу на камине.) Смотри! Откуда она здесь? Какая чудесная!
В р о н а. Что за черт! Сегодня ночью ее не было!
Х э л я. Кто-то принес. Но кто? Не она же?
В р о н а. Странно. Погоди, спросим Сульму. (Идет к правой двери, приоткрывает, зовет.) Пан Сульма! Пан Сульма!
Появляется С у л ь м и н а.
С у л ь м и н а (встревоженно). Мой куда-то помчался, даже не взглянул на меня.
В р о н а. Не знаете, откуда эта ваза взялась?
С у л ь м и н а (осматривает вазу издали, вблизи, удивленно). Эта или не эта… Эй, пожалуй, та самая! Стояла когда-то такая в столовой на камине… Но откуда она взялась?
В р о н а. Вот я и спрашиваю, откуда?
Х э л я. Паненка Вельгорская?
В р о н а. Вчера ее здесь не было, правда?
С у л ь м и н а. Не было, пан директор.
Х э л я. Ну так что же? Значит, с неба упала?
С у л ь м и н а. Что вы, ведь разбилась бы…
В р о н а. Значит, загадка?
С у л ь м и н а. Пойду разыщу своего, — может, он знает? (Уходит.)
В р о н а. Если даже не она, то, во всяком случае, в связи с ней… Так пусть стоит на память о… ее посещении.
Х э л я. Я тебя не узнаю. Становишься сентиментальным. А честно говоря, мне ее немного жалко. Ушла… сама…
В р о н а. Сама пришла, сама и ушла.
Х э л я (задумчиво). Похоже на какой-то сон…
В р о н а. Нет. Все было в самом деле. (С улыбкой показывая на вазу.) Может быть, реальней, чем эта ваза.
Х э л я. Погоди! Сбегаю в парк, нарву нарциссов.
Бежит к двери террасы, на пороге останавливается, жестом зовет Врону; из парка доносятся голоса ребятишек, поющих ту же песенку, что в первом действии.
З а н а в е с.
Перевод Л. Малашевой.