И г о р ь. Не тревожьтесь, Катя. Вы — в дальней, я — в проходной, а там увидим. Суды и всякое такое — не странно ли? Как это фронтовик с фронтовиком станут судиться из-за угла? Плохо придумали.
Д а р ь я. Не надо обсуждать: кто думал — тому и знать.
К а т я. Идите. Там все как было.
И г о р ь. И скрипка?
Д а р ь я. А ты как думал? Я все свое стопила, а чужого не брала. Хотели тут некоторые из шестого номера, но я поперла — взяла грех на душу… Ты погоди! (Выходит.)
К а т я. Все-таки удобно ли? Языки, знаете, злые.
И г о р ь. Будьте выше, Катя. Не торопясь подыщите квартиру. А языки всюду достанут, если захотят.
К а т я. Спасибо.
И г о р ь. Как вам не стыдно?!
Входит Д а р ь я со скрипкой.
Д а р ь я. Держи. Все в аккурате… И эта… касипаль…
И г о р ь. Канифоль…
Д а р ь я. Я и говорю… Может, раньше ко мне зайдешь? Чтоб не сразу-то.
И г о р ь. Лучше — сразу… Простите, Дарья Власьевна, я один пойду. А вы — через полчасика. И вы, Катя. Добро?
Д а р ь я. Тебе видней.
Игорь уходит. Дарья идет в кухню и садится на табурет.
Ступай куда-нибудь, Катерина. Я сама уберусь. Руки зудят без работы… Не перечь — ступай! Вон картина новая в «Титане» идет. Сходи. Трофейная, про королеву какую-то. Голову у ней отняли. Народ бежит, и чего бежит: крови мало, что ли…
Проходит Е л и з а в е т а в добротной шубе.
Е л и з а в е т а. Если что, я через два часа вернусь. В кино иду. На Зару Леандр.
Д а р ь я. Это которой голову рубить станут?
Е л и з а в е т а (смеясь). Вот-вот. Красивый, говорят, фильм. Про королеву Марию Стюарт.
Д а р ь я. Ты ж боишься, когда про войну да про смерть.
Е л и з а в е т а. Там — другая война.
Д а р ь я. Вон как! Не своя, значит, рубашка… Ну, давай, давай, утешайся! Придет твой — к себе не заманю, не бойсь.
Е л и з а в е т а. За вас я спокойна. Другие бы не загляделись. (Уходит.)
Д а р ь я. Ты что, расстроилась никак?
К а т я. Да нет. Жалкая она какая-то, честное слово.
Д а р ь я. Жалкая — это верно: жалить любит. Она и до войны такая была: из грязи — в князи, техникум едва одолела — и в майорши подалась. Я думала: война из нее эту глупость выжмет. Куда там! Совсем уж под ноги глядеть перестала… Ну, значит, ты ступай в другое кино — тебе с ней не по пути.
К а т я. У меня шинель в комнате.
Д а р ь я. Тогда — посиди со мной. (Начинает убираться в коридоре, говорит громко, на всю квартиру.) Ты вправду в библиотеку устроилась?
К а т я. Да.
Д а р ь я. Значит, ты у нас образованная девушка?
К а т я. Да нет, не очень. Пока устроилась разнорабочей, буду учиться, а там, наверное, и поступать…
Д а р ь я. А поступать куда?
К а т я. Тоже — в библиотечный. У меня мама работала в Публичной библиотеке, там и умерла.
Д а р ь я. Известно, книжкой сыт не будешь. Игоревы родители, бывало, тоже — в холоде коченеют, а книги, понимаешь, берегли. Другие топили — и ничего. Плакали, а топили…
К а т я. Книгами топили? Ужасно.
Д а р ь я. Э, милая, это какие ужасы? Ужасы вы, кто не был в блокаде, знать не хотите. Лизавета — та уши затыкает, чуть я вспомню…
К а т я. Я не затыкаю. Но сколько мне ни рассказывали, не могу привыкнуть. Говорят: тишина — и смерть за смертью, вот — говорит, вот — замолчал — и нет его! В разум не укладывается.
Д а р ь я. Сама бы не поверила… Голод — он тихий. Голос отнимает. И смерть от него совсем тихая. Глаз только застекленел — потому и угадаешь, что помер… (Остановилась.) Слушай, а ведь и не станут верить этак лет через пятьдесят-то! Скажут: брехня — быть того не могло… Или, еще хуже, кино сделают — все и побегут, как на эту Сарру, у которой голову срубили… Неужто снова сцепятся?
К а т я. Нет, тетя Даша, теперь никто воевать не хочет.
Д а р ь я. Верно знаешь? Ты же там у них была — за границами!
К а т я. Не будет больше войны, Дарья Власьевна. В этом я уверена.
Д а р ь я. Ну, спасибо на добром слове хоть. А то мужиков послушаешь — не война была, а развеселье какое-то. Вспомнят что и ржут, как жеребцы, словно Гитлер не по ним стрелял.
К а т я. Люди так устроены: плохое в себе прячут, а хорошим делятся. Это понятно. Вы их не корите.
Д а р ь я. Может, и мои бы так ржали… Знаешь, я всю войну к одной ходила — мастерица она на картах врать. Вижу, что врет, а складно. Все три короля у нее выпадали! Я похоронку за похоронкой получаю, а три короля — вот они, один к другому. Напоследок я ей и говорю: «Хоть и брешешь ты, как сука дворовая, а спасибо и на том, что помогла на свете задержаться». Знаешь, что она мне ответила? «Никакой неправды здесь нет, тетя Даша: все три короля пребудут с тобой вечно: для дома и для сердца». Опять соврала — четыре короля у меня на сердце, но все равно — складно. Я ее, бреховку, добром поминаю…
Слышно, как Игорь играет на скрипке.
Тихо… Теперь тихо, Катюша… (Прислонилась к притолоке, тихо плачет.)
К а т я. Он учился?
Д а р ь я. Все на Крюков канал ходил. Маленький, а скрипка большая. В консерваторию готовили. Они люди-то какие были, знала бы ты! Таких людей поискать…
К а т я. По нему видно.
Д а р ь я. Лапушка ты мой… (Выпила.) Вот на фронте его совсем не представляю.
К а т я. Я много хороших ребят там видела.
Д а р ь я. Что ж одна приехала?
К а т я. Не знаю. Был один — обещала подумать.
Д а р ь я. Убили?
К а т я. Нет. Он от подполковника до генерал-майора поднялся. И только тогда мне предложение сделал: «Прошу вас, старший сержант, украсить собой мой очаг»… А я не могу украшать собой…
Д а р ь я. Так и осталась?
К а т я. Да.
Д а р ь я. Не жалеешь?
К а т я. По-разному.
Д а р ь я. Теперь злые языки треплют: «Баба на фронте — распутство одно. На позиции — девушка, а с позиции — мать». Слыхала?
К а т я. Да.
Д а р ь я. А ты им в глаза наплюй.
К а т я. Я стараюсь не обращать внимания.
Д а р ь я. Это только так говорится. А на душе погано, разве я не понимаю! Ты режь их под корень! Я заметила: чуть кто выдвинется — умом ли, красотой ли, — так и начнут языками мазать. Не все конечно, а некоторые…
К а т я. Мещанство всегда было.
Д а р ь я. По носу мало били — вот и было. Надо изводить. Человек человеком только и радуется… Смотри, как играет! Изголодался.
В передней раздаются два звонка.
К Лизавете. Никак дела начинаются! (Спешит отворить. Возвращается с конвертом.) Письмо. Откуда — не разберу. Почерк его — это достоверно. Прочти-ка по штампу.
К а т я. Неудобно.
Д а р ь я. Мы же туда не лезем, а сверху — все читают, на то и конверт. Где он сейчас-то?
К а т я. Здесь на всех штампах — Ленинград.
Д а р ь я. Ну, это приняли. А послал откуда?
К а т я. Из Ленинграда.
Д а р ь я. Дай-ка! Где?.. (Вертит конверт.) И тут — тоже… Должно быть, передал оказией, а тот зайти поленился, да в ящик-то и бросил. Ступай, сунь ей под дверь. Заслужился полковник — не всех же отпускают.
Катя уходит. Возвращается Е л и з а в е т а.
Е л и з а в е т а. Варвары какие-то — не люди. Кассу штурмом берут. Нахал какой-то прямо на головы прыгнул, по людям полез, и — в окошко. Я так не могу! Пойду с утра и посмотрю спокойно. До чего людей распустили!
Д а р ь я. Письмо там — от твоего.
Е л и з а в е т а. Где? Какое?
Д а р ь я. Катя понесла.
Е л и з а в е т а. Почему — Катя? Кто это пилит на скрипке? Что происходит вообще?! (Бежит в глубь квартиры.) Что вцепилась? Читать умеешь? Не тебе это! Не тебе, понимаешь? (Выбегает с письмом, разрывая на ходу конверт. За ней — растерянная Катя.) Это — не фронтовая землянка! Здесь — не все общее!.. (Разворачивает письмо.) Ну, что вы хотите узнать? Говорите!.. Пожалуйста… Вот — «Дорогая Лиза!..» Интересно? «Дорогая Лиза! Я тебе писал о женщине, которая вырвала меня из рук смерти»… Вот — женщина его вырвала из рук смерти! Интересно?.. «Я много думал и понял, что моя жизнь теперь принадлежит только ей, в первую очередь»… (Упавшим голосом.) Интересно?
Д а р ь я. Теперь, я думаю, тебе одной должно быть интересно. (Забирает с собой Катю и выходит.)
Е л и з а в е т а (читает и перечитывает письмо). Не пили ты! Всю душу перепилили!.. (Делает несколько шагов и кричит, вцепившись в косяк двери.) Сволочи, пэ-пэ-жэ проклятые! Кто же вас выдумал… на наши головы!.. Не надо мне вас! Не на-а-а-до!
Быстро входит Д а р ь я, за ней — К а т я.
Д а р ь я. Лиза! Лизавета, остынь!..
Входит И г о р ь со скрипкой.
Е л и з а в е т а. О-ох! Я знала… Я чувствовала… Еще тогда, в сорок третьем, — не зря она его выхаживала!.. Все он оставляет, видели такого? Все, все на свете он мне оставляет!..
И г о р ь. Лиза…
Е л и з а в е т а. А? Что?.. Ах, это ты, мамин сын? Вернулся? Ну, гляди, радуйся: ты ж меня на дух не переносил — радуйся теперь! Втоптали?.. Нет-нет! Нас не втопчешь!..
Д а р ь я. Вот — верно. Не втопчешь. Ты и держись. Это, Лиза, война к тебе пришла — опоздала только. А ты не поддавайся. Гляди на меня и не поддавайся.
Е л и з а в е т а. На черта мне слюни ваши! (Отталкивает Катю.) Уйди, змея! Подстилки фронтовые проклятые!.. «Мы все смеемся», да? «Мы все лукавим», да?.. У-у, ненавистные! Да я ей всю морду расквашу! (Бросается на Катю.)
Д а р ь я. Эй!
И г о р ь. Спокойней, Лиза! (Отводит ее руки от Кати.) Не смейте!
Е л и з а в е т а. Спелись?.. Вижу, спелись!.. Эх, вы… За мной в Новосибирске такие ходили — на весь мир мужики. А я себя берегла. Устояла. Не то что некоторые! И орденов мне за это не вешали…
Входит Н и к о д и м о в а.
Н и к о д и м о в а. Товарищи, не надо так шуметь. Я уложила детей.