– Я думаю, дай взгляну. Вылез тихонько из хибарки своей и за ними. Да темно слишком было, потерял из виду. Камыши вдоль всего берега тянутся. Побродил, побродил, да плюнул, пускай жрут, если так хочется, мне-то какое дело? Развернулся, в общем, и обратно к ночлегу порыл. И надо ж, прямо на выходе из камышей, нос к носу с ними столкнулся. Один – здоровенный, башка – как у быка, в руке – топор. Второй – поменьше, его я не запомнил. Ну, думаю, все – сожрали дядьку. Я заорал и бежать. Они за мной. «Стой! – кричат. – Убьем, сука!» Ага, думаю, помечтайте, сейчас прямо и остановлюсь, вот только галстук поправлю, а сам через кусты, по помойке, к проспекту. Там светло, фонари, машины, обратно, там не съедят.
– А рогов у них случаем не было? – опять не удержался кто-то.
– Опять, бляха? – обиделся рассказчик.
– Все, все, извини.
– Выскочил я к обочине и вдоль дороги почесал. Я в молодости бегом занимался, сноровка осталась, от собак, если что, до сих пор бегом спасаюсь
– как вижу, что не я из нее, а она, тварь, из меня обед может сделать, так бегу. На дороге, как назло, никого. Оборачиваюсь, мать честная, бегут. Бегут, бляха! Под фонарями я их получше разглядел. Вернее, одного из них, того, что с топором. Хотя, конечно, не до смотрин было, не конкурс красоты. Кулачища – шары, во! Таких никогда не видел, а клифт-то светлый у него, а на нем… кровища! Ну, бля буду! Тут уж я припустил, на мотоцикле не догнать. Гляжу, гаишники у переезда стоят, нарушителей ловят. Я к ним – так и так, ребята, там на свалке человека сожрали. Они мне – папаша, ты сам-то что сегодня жрал? Я им: «Дураки, да правда, человека съели, а теперь за мной гонятся». А они, гады, в машину садятся и уехать хотят. «Иди, – говорят, – домой спать, а то и вправду кто-нибудь съест». Я кричать: «Стойте, стойте!» Схватил одного за рукав, давай от машины оттаскивать. Кончилось тем, что они меня в машину затолкали, пару раз дубинкой оглоушили, в отделение отвезли да сдали. А я и рад – лучше уж дубинкой по ребрам, чем топором по башке. Вот так я тут и оказался. Пятнадцать суток, как с куста, за неповиновение. А мне здесь больше нравится, чем в домике. Сейчас дожди пошли, а в нем крыша протекает.
– Это не у домика, это у тебя крыша протекает, – засмеялись сидящие.
– Ну, а ты, – обратился к Крылову один из задержанных, – за что сюда влетел?
– За рэкет. Я малышевец. Хотел один банк коммерческий данью обложить, да не удалось, черт.
– Еще один, – покрутил пальцем у виска семьянин.
– Кто там?
– Из МУРа, – соврал Кивинов. Не очень большая ложь, всего на одну букву.
Дверь открылась. На пороге стояла пожилая женщина.
– Из МУРа? К нам?
– К Шабановым.
– Это мы. А что случилось? Вы из-за Володи?
Кивинов перешагнул через порог.
– Можно?
– Да, проходите. Но Володи нет дома.
– Почему вы решили, что я по поводу Володи?
– А зачем же еще?
– Вы его мать?
– Да.
Кивинов прошел на кухню и сел на табурет.
– Я действительно насчет него. Где он?
– В Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге.
– Вот как?
– А что все-таки случилось?
Кивинов вздохнул. Похоже, мать даже близко не представляла, что произошло.
– Да ничего, – опять соврал он. – Простые формальности. Он же судимый?
– Да, месяца полтора как освободился.
– Простите, я приговор не читал. Что он там наделал?
Мать помолчала немного.
– Чая не хотите?
– Нет, спасибо.
– Я даже не знаю, – покачала головой мать, – что такое с ним тогда случилось. Все Витька, подлец, его с пути сбил. А ведь был парень как парень. Школу на «отлично» закончил, в институт поступил. И надо же, Витьку встретил. Володя, как с ним связался, институт бросил, гулять стал, потом в армию забрали. Отслужил и за старое. Мы его с отцом уговаривали, уговаривали, да все без толку. Я как чувствовала, добром это не кончится. Так и получилось. Кассу они ограбили. Надо ж такое придумать – домкратом пол проломили, чтобы сигнализация не сработала. Да все равно их словили – и его, и Витьку. Пришли ко мне, имущество описали его – магнитофон старый да куртку
– больше ничего и не было. Потом суд и шесть лет лишения свободы с конфискацией. Вот, недавно вернулся.
– Минуточку, но ведь он только сейчас должен выйти.
– Он сказал, что его за хорошее поведение раньше отпустили.
– А милиция к вам случайно не приходила?
– Приходил участковый где-то месяца два назад, когда Володя еще сидел, спрашивал, где он. Я ему: «Как где? Сидит». Он объяснение записал зачем-то и ушел, а больше никто не приходил.
Кивинов усмехнулся. Розыск сбежавших преступников за редким исключением заключался в посещении квартиры участковым. В этом вопросе также не наблюдалось никакой разницы между городами-героями.
– Вот, – продолжала мать, – а пришел, поболтался с неделю, по дружкам походил, водки попил, а потом в Ленинград зачем-то поехал. Что он там забыл, не знаю. Вы поговорите с ним, когда он вернется, чтобы за ум взялся, на работу устроился, цены-то вон какие, пропадет ведь.
– Поговорю, – в третий раз соврал Кивинов.
«Черт, как же ей сказать? – подумал он. – Право, крайне нехорошая ситуация». Одна из неприятнейших сторон милицейской работы – это сообщать родственникам о смерти близкого человека, особенно убитого каким-нибудь варварским способом. Живут себе люди, ничего не подозревают, и вдруг вваливается какой-то чиновник и сообщает, что их член семьи больше домой не придет.
Кивинову всего один раз пришлось выступать в роли такого чиновника. Год назад он с Дукалисом пришел к матери, у которой без вести пропала дочь. Тело нашли без документов, возле автострады – девушку, вероятно, машиной сбили. А заявления о пропаже без вести нет и нет. Недели две всем фото показывали, наконец установили личность. Кивинов с Дукалисом к матери пошли. А у той парень на кухне сидит студенческого вида и что-то ей про дочь рассказывает. Мол, жива она, просто ее похитили и ей не вырваться, но на днях она уже должна вернуться. Мол, ей уколы делают, и она волю теряет. А в милицию не спешите обращаться, у них и так работы хватает. Студентик этот экстрасенсом представился. Кивинов успел заметить пару тысячных на столе.
Дукалис пригласил парня на минутку в коридор, вывел на лестницу и коротким ударом в грудь спустил «ясновидца» с лестницы. Затем вернулся и коротко объяснил: «Он ушел».
Что было потом, Кивинов и вспоминать не хотел. Сейчас же он находился в почти такой же ситуации.
– И все-таки зачем он в Петербург поехал?
– Да если б он нам с отцом сказал. Говорит, не волнуйся, мать, съезжу, должок заберу и вернусь. А на работу устроюсь – не убежит.
– У вас кто-нибудь есть в Питере?
– Никого, и у него не было. Чего его туда понесло? И не звонит ведь, стервец.
– Денег у него много с собой было?
– Какие там деньги, если он, как вышел, все дурака валял.
– А что за Витька, про которого вы говорили?
– А, Мартынов. Так он сидит еще. Даже не упомню сейчас, сколько ему дали.
– Володя ключи от квартиры не забирал?
– У него их и не было.
– Неужели вы действительно не знаете, зачем он туда поехал? Если вы считаете, что мы снова его посадить хотим, то вы ошибаетесь. Вспомните, звонки телефонные, разговоры какие-нибудь?
– Нет, ничего не помню.
– А вещи с собой у него были? Ну, чемодан, сумка, не знаю, еще что-нибудь?
– Да, сумку он с собой взял. Черную, большую. А вещей мало – может, пару рубашек, книжку, кажется, Чейза, консервы.
– А деньги на билет откуда?
– Сказал, что занял.
– У него тут много знакомых?
– Да весь двор его знает. С рождения живет.
Кивинов никак не мог решиться приступить к главному вопросу.
«А может, не стоит? Не хочу, пусть кто-нибудь другой».
– А здесь, в Москве, ничего необычного с ним не происходило?
– Да что здесь может произойти? Один раз только побитый домой пришел, в крови весь, злой, ругается: «Гад, сволочь». Отец на него тогда накричал: «Что ж ты, стервец, делаешь? Не успел прийти, а опять за старое?! Кого избил?» А Володя: «Успокойся, батя, мои заморочки, сам разберусь». А потом все время дома сидел.
– Ладно, пожалуй, я пойду, – сказал Кивинов, решив, что о знакомых Шабанова по двору может узнать у местного опера.
– Молодой человек, мне кажется, вы что-то скрываете. Что случилось? Он опять в тюрьме?
– Не знаю. Раз он вам не звонил, то мне уж – тем более.
Мать вздохнула.
– Был звонок. Я не хотела говорить. Недели две назад он позвонил, сказал, что у него все нормально, скоро приедет. Я ему: «Володя, где ты, что опять затеваешь?» А он:
«Ничего, мать, скоро заживем, как при коммунизме». Я и не говорила вам, вдруг опять что натворил.
– Понятно. Я пойду, дела. Извините за беспокойство.
Кивинов вышел в коридор, застегнул куртку и направился к двери.
– Подождите. Скажите, что с ним. Я ко всему готова.
Кивинов вздохнул, постоял немного и вернулся на кухню.
Когда Кивинов возвратился в отделение, Юра был еще там.
– Все нормально? – поинтересовался он, увидев Кивинова.
– А, – махнул рукой тот, – лучше не вспоминать.
– Зацепки есть?
– Да, так, телефончик один, можно пробить, откуда он звонил. Если из адреса, то еще можно подергаться, а если с автомата, то все – «глухарь» со знаком качества.
– «Глухарь»?
– По-вашему, «висяк».
– А, понятно. Но если что, звони, мало ли по Москве узнать что понадобится.
– Хорошо. Просьба одна. Раздобудь в горсуде приговор на этого Шабанова и мне вышли, а то архив сейчас закрыт. Сделаешь?
– Лады, тут, тем более, рядом.
– Вот адрес наш. Ну, вроде, все. Черт, был в Москве, а кроме метро да «Черного лебедя» ничего не видел. Жалко. Хотел в Третьяковку сходить, на Арбат.
– Так оставайся на денек, скажешь, что билетов не было на поезд.
– Да не, я поеду; Тык-дым-тык-дым. Держи, – Кивинов протянул Юре руку. – Будешь в Питере, приходи.