ты Скарамушами, но походили на ангелов. Подле них ехал верхом один из их людей, одетый турком, которого они, как и его королевское высочество своих пажей, употребляли для рассылок, а в важных депешах с обеих сторон, конечно, не было недостатка, потому что во все время маскарада мы жили со своим нумером весьма дружно. Позади их следовал князь Валашский на турецком судне, имевшем пять небольших пушек, из которых он всякий раз отвечал, когда палили с императорского корабля. На заднем конце этого судна было устроено возвышение, уложенное множеством подушек, на которых князь восседал по-турецки под балдахином из белой тафты. Вымпел у него был также из белой тафты с изображением золотого полумесяца, потому что в первые дни он представлял муфтия и вся его свита имела турецкий костюм. Сам он был одет великолепно, имел большую бороду, прекрасную чалму на голове и как человек, долго живший в Турции и хорошо знающий ее язык и обычаи, исполнял вообще отлично свою роль. Окружавшие его были также одеты очень хорошо, и один из них ехал подле его саней на маленьком осле. В оба последних дня маскарада князь Валашский, с гораздо многочисленнейшею свитою, чем в первые дни, представлял великого визиря и разъезжал верхом на превосходном турецком жеребце, которого (на большом гулянье, где мы под конец собирались) в присутствии его королевского высочества и их величеств заставлял делать быстрейшие повороты и потом остановки на всем скаку, каких я сроду не видывал. Он с необыкновенною ловкостью представлял также, как турки бросают копье, причем, скача во весь галоп, вдруг останавливал и поворачивал лошадь, и многие другие штуки. Рассказав о замечательнейшем в нашем поезде и боясь, чтоб рассказ мой не показался слишком длинным, даже наконец скучным, удовольствуюсь упомянуть еще вкратце, что, по моему счету, весь поезд состоял из 25 больших женских и 36 таких же мужских саней. Перед самыми небольшими было по крайней мере по шести лошадей. Ряд, следовательно, выходил порядочно длинный, почему и приказано было десяти унтер-офицерам гвардии, посаженным на коней, разъезжать постоянно для наблюдения за порядком. Остальные сани, о которых я не упомянул, были устроены как наши и большая часть названных выше, только были одни больше, другие меньше. Всех лучше расписан и вообще красивее других был ботик генерал-фельдцейхмейстера Брюса. Они ехали позади нас в том же порядке, разумеется, пока доставало женских саней. Справа следовали всегда мужские, потом женские сани и так далее. Маски в тех и в других были очень разнообразны, и некоторые из них особенно хороши; так, например, офицеры гвардии, одетые латниками, здешние английские купцы в костюме английских скаковых ездоков, немецкие купцы, переодетые ост-индскими мореходами, и многие другие. Молодые дамы большею частью были одеты испанками, Скарамушами, крестьянками, пастушками и т. и.; пожилые же преимущественно имели старинные русский и польский костюмы как более теплые и покойные для них. Самые последние большие сани поезда были сделаны как обыкновенные колбасные повозки; в них сидело 8 или 10 слуг князь-папы, которых император содержит и одевает для него и которые все до того заикаются, что иногда в четверть часа едва могут выговорить одно слово. Несмотря на то, папа ни в коем случае не смеет заменять их другими, и это одно из величайших его мучений. Они носят длинные красные кафтаны и высокие, кверху совершенно заостренные, шапки. После этих почтенных господ ехал, один и в очень маленьких санках, генерал-майор Матюшкин, который, в качестве вице-маршала маскарада, заключал поезд. Он был одет гамбургским бургомистром и делал свое дело очень хорошо. В таком порядке мы ехали до первых триумфальных ворот, воздвигнутых, как сказано, одним богатым русским по имени Строганов, который и угощал в особо построенном там доме, пока снимали верхние мачты и паруса с императорского корабля (он иначе не проходил в арки, почему и в одних из городских ворот, через которые нам непременно следовало ехать, срыли землю с лишком на три локтя). Так как комнаты в этом доме были очень малы, то туда, кроме придворных и нашей группы, попали немногие или почти никто; остальные должны были между тем мерзнуть. Отсюда мы проехали на большую площадь, где оставались несколько времени, потом сделали конца два по Кремлю; но корабль императора остановился на площади, потому что по величине своей не мог пройти в ворота. Эта прогулка продолжалась почти до 5 часов вечера, после чего все получили позволение отправиться по домам.
Март
<…>15-го, утром, объявляли с барабанным боем, чтобы обыватели города, под опасением строгого наказания, делали канавы, чистили улицы и свозили грязь, – мера крайне необходимая, потому что на улицах до того становилось грязно, что пешком по ним вовсе нельзя было ходить. В то же утро пришел к нам в караул опять поручик князь Долгоруков, который, вместе с камерратом Фиком, полковником Бойе и некоторыми пленными шведскими офицерами, обедал у его высочества и за столом, не обращая внимания на пост, преспокойно ел мясо. Вечером была ассамблея у князя Меншикова, куда в 7 часов отправился и его высочество, зная, что император тоже там будет. Но его величество был в таком дурном расположении духа, в каком еще никогда никому из нас не случалось его видеть. Он постоянно ходил взад и вперед по комнате и так сильно тряс головою и подергивал плечами, что нагонял на каждого страх и трепет. Поэтому все были очень довольны, когда он в 10 часов спросил, который час, и, ни с кем не простясь, уехал. Граф Сапега и некоторые другие несколько раз подходили к герцогу с просьбами идти к дамам и танцевать, но никак не могли склонить его на это. Его высочество решился не танцевать более по причине позднего поста и потому тотчас после императора также уехал, даже не повидавшись с дамами. Так как на ассамблее было очень мало танцоров, то и наших кавалеров не раз упрашивали пройти к дамам и принять участие в танцах; но они всячески извинялись, говоря, что должны оставаться при его высочестве; да и благодарили за честь, которую им оказывали только по недостатку в кавалерах (иначе об них бы думали очень мало или вовсе не думали). И хорошо делали, потому что в других случаях, когда молодые родственники и гвардейские унтер-офицеры бывают налицо, о посторонних здесь не заботятся. При императоре и императрице эти господа не смеют слишком часто бегать по ассамблеям, а дамы – предпочитать их иностранцам; поэтому им иногда недостает танцоров; но тогда опять иностранцам не хочется танцевать. <…>
25-го мы все собрались очень рано утром и в 6 часов поехали в Кремль, чтобы поздравить императора со Светлым праздником. По приезде туда мы были проведены камергером Нарышкиным наверх, в залу, где собирается Синод (о которой я уже упоминал). Там находился теперь очень большой трон, обитый красным бархатом и золотыми галунами, которого в первое наше посещение еще не было: его поставили только недавно для его величества императора как президента Синода. Среди залы был накрыт стол, уставленный вареными яйцами, маслом и творогом. Богослужение продолжалось очень долго, и мы прождали прихода императора до половины восьмого, прохаживаясь все время взад и вперед по комнате. Наконец узнав, что оно окончилось и что император идет, мы поспешили к нему навстречу. Государь, увидев герцога, тотчас схватил его за голову и поцеловал, а тот поцеловал ему руку и подал прекрасно расписанное яйцо, которому он так обрадовался, что опять взял его высочество за голову и поцеловал; яйцо же рассматривал с любопытством и потом отдал одному из своих денщиков, накрепко приказав ему сберечь его в целости. По причине сильной тесноты это стоило последнему немало труда и забот. Так как с императором пришли и все вельможи, то начались бесконечные целования и поздравления. Относительно яиц в Светлый праздник здесь существует особенный обычай, о котором считаю не лишним сказать несколько слов. У русских исстари ведется обыкновение давать в праздник Пасхи всем и каждому, кого встретишь, особенно же друзьям и знакомым, вареные яйца, окрашенные в разные цвета и всячески разрисованные, и говорить при этом: «Христос воскрес!» Тот, к кому обращаются с таким приветствием, со своей стороны берет яйцо, подает его и отвечает: «Воистину воскрес!» Поменявшись яйцами, встретившиеся целуются и могут таким образом одним яйцом отдарить сотню, даже тысячу людей, потому что за отданное тотчас получают другое. Но иногда может случиться, что за яйцо, стоящее полтину и даже рубль (а есть и такие, которые снаружи и внутри прекрасно расписываются и продаются по червонцу), получишь не стоящее и копейки; поэтому вместе с хорошим яйцом надобно всегда иметь с собою и простое, тем более что непременно следует отдаривать того, кто христосуется с вами. Этот обычай тем приятен, что во всю Светлую неделю можно целоваться со всеми женщинами, с которыми видишься. Сам император целуется с последним солдатом, если он при встрече с ним поднесет ему яйцо. Вообще его величество так преследуют поцелуями, что он почти ни на минуту не может избавиться от них. В первый день праздника он, говорят, удостаивает этой милости всех своих придворных служителей до последнего поваренка, и потому сегодня утром, как меня уверяли, в церкви так много целовался, что у него под конец, от беспрестанного нагибания, заболели шея и спина и он принужден был удалиться; известно, что его величество очень высок ростом, почему только весьма немногие могли поцеловаться с ним так, чтоб он не нагибался. Неприятно еще то при этих поздравлениях, что они стоят много денег: является страшное нищенство, и не только слуги дома, где вы живете, но и слуги всех домов, где вы хоть сколько-нибудь знакомы, приходят к вам с приношением яиц. Надоедают также простые попы и другие церковные служители, которые на этой неделе ходят по всем своим прихожанам и, после упомянутого приветствия «Христос воскрес», при маленьких зажженных свечах перед иконами, имеющимися в каждом доме, поют, молятся и благословляют, получая за то чарку водки и немного денег. Император, побыв несколько времени в зале и приняв еще раз благословение от знатных духовных лиц, которые также собрались там и которым он при этом случае целовал руки, простился и уехал, после чего и все прочие скоро разъехались.