Carlowiz, генерал-вахмистр фон Мемминг и другие германские офицеры, с непокрытыми головами, встретили меня совершенно приветливо. Для обычного представления и принятых формальностей мне не предоставили времени; после сделанных мной поклонов царь через переводчика велел принять у меня верительные грамоты, и обе их я собственноручно и передал его царек, вел., не тратя лишних слов. После того мне и четырем императорским миссионерам и всем моим офицерам было милостиво разрешено поцеловать царскую руку, затем царь с улыбкой расспросил меня, в каковом состоянии и здравии пребывали ваше ими. величество, когда я уезжал. Когда я ответил, что ко времени моего отъезда из Вены ваше ими. величество находились в наилучшем здравии, царь высказал пожелание о дальнейшем добром здравии, а затем справился также о здравии моем и моих людей, за что я с подобающей почтительностью поблагодарил. Через переводчика мне было также сказано, что я буду удостоен обычного царского угощения (каковое будут часто привозить мне на квартиру). После этого и после новых выражений моей почтительной благодарности аудиенция вскоре была завершена. На другой день, 14-го сего месяца, по приказанию его царек, вел. я был приглашен на большое пиршество, устроенное генералом Лефортом от имени царя и за счет царя. Присутствовать должны были большинство бояр, князья, знатные военачальники и почти все находящиеся в Москве немецкие женщины; гостей было около 500 персон, они размещались во многих помещениях, и кроме того в поле были поставлены различные шатры для удобства угощения приглашенных. При возглашении здравиц в честь гостей (называемых разными прозвищами) всякий раз палило, должно быть, 25 пушек, эти увеселения после обильного питья сменились танцами под музыку всех моих музыкантов, отряженных сюда по просьбе генерала Лефорта, и продолжались до рассвета; однако могли бы и быстро завершиться трагедией. А именно: его царек, вел. в разговоре с генералиссимусом Шеиным разбранил того и его ставленников, так как офицеры за деньги, а не в виду заслуг или некоторой военной опытности производились в чин полковника и получали иные высокие военные чины (во время отсутствия царя), и, вдруг встав из-за стола, царь лично расспросил солдат, стоявших в карауле, а получив от них сведения, вернулся в столь великой ярости, что выхватил шпагу и ударил ею по столу и объявил генералиссимусу, дескать, вот так, как сейчас бью по столу, будет разбит твой полк, и скоро кожу у тебя стянут с головы. Князь Ромодановский, боярин Микита Моисеевич (или очень известный, и потому не называемый [по фамилии] патриарх), попытавшиеся умалить вину воеводы, также навлекли на себя царский гнев: патриарх получил несколько ощутительных ударов по голове шпагой, которую царь снова обнажил, князю Ромодановскому царь чуть не отрубил пальцы, а генералиссимус, вызвавший этот бешеный гнев, несомненно поплатился бы жизнью, если бы не Лефорт, который успел удержать уже занесенную для удара руку царя, за что, однако, сам поплатился, тотчас получив другой полновесный удар.
Всех охватил великий страх, каждый из русских почел бы за самое безопасное больше не попадаться на глаза его царск. величеству, однако юный фаворит1 сумел умиротворить, его царск. величество послушались и снова выказали (dilato haud dubie in aliud tempus furore < несомненно отложив на другое время свою ярость – лат>) добродушный нрав.
На сем остаюсь с верноподданнейшим нижайшим почтением к всегдашней вашего имп. и королевск. милости
вашего импер. вел. верноподданнейший и покорнейший Христ.
Игнат, фон Гвариент.
Москва, 19 сент. 1698.
Всемилостивейший император, король, великий господин и государь!
Ваше имп. и кор. величество, вероятно, всемилостивейше изволили получить мое письмо, верноподданнейше отосланное 26-го дня прошедшего месяца, касательно того, что его царск. вел. приняли решение предпринять поездку в Veronisch <Воронеж> для осмотра вновь построенного корабля. Однако от поездки царя удерживает не только ожидаемое и не последовавшее до сего дня прибытие из Arcangelo <Архангельска> вице-адмирала Шаута, но еще того более ежедневные строгие допросы восставших стрельцов, доставленных сюда по царскому повелению, так как царь не доверяет своим боярам из-за нескрываемого dissidentz разногласия – лат> и сам производит допрос, а тех, кто не признается, велит в своем присутствии подвергать пытке, которая состоит в неописуемой жестокости, и для выполнения ее в Bebraschensko, in loco inquisitionis <в месте розыска – лат>, разведено 30 различных, маленьких и больших, костров, на них жгут преступников, до того подвергнутых избиению кнутом, после которого на теле остаются раны глубиной в 2–3 пальца. Если даже после поджаривания на медленном огне они ни в чем не признаются, назначают больше ударов кнутом и опять, но дольше пытают огнем и совершают эти мучения, все более усиливающиеся, три или четыре раза в день. На этих уже третью неделю не прекращающихся допросах ежедневно, по 7–8 часов, должны присутствоватьI, согласно царскому повелению, также самые тайные Generals Personen<думные дьяки>. Как говорят, уже арестованы 1300 заговорщиков, и будут привезены сюда еще 1024. Уже допрошены и подвергнуты пытке 700, для получения их признаний и показаний; 6-й день сего мес. назначен для исполнения первой казни 300 приговоренных к повешению стрельцов, с этой целью вокруг [Белого] города построено 60 виселиц, каждая на пятерых бунтовщиков. Однако один двадцати летний юноша, злополучно оказавшийся среди бунтовщиков у польских границ и этими бунтовщиками принуждавшийся не без особого Божьего попущения, за час до вышеозначенной казни был вместе с другими Perduellen Государственными изменниками – лат> помещен в тюрьму и затем приведен к канцлеру Троекурову для предварительного следствия; он, не дожидаясь каких-либо вопросов, упал на колени, прося не применять к нему страшную пытку, он, дескать, по своей доброй воле расскажет все, что ему известно, а до тех пор также просил повременить с казнью одного из главарей бунтовщиков, Batska Girin <Васька Зорин>; его царек, вел. незамедлительно повелели окончательную казнь остановить; после чего упомянутый двадцатилетний юноша, на которого взбунтовавшиеся стрельцы не обращали особого внимания, и потому он сам слышал о письме, присланном царевной Софьей, и о всех прочих подготовленных коварных планах, был обстоятельно допрошен самим царем, получив заверения в царской милости; его показания отягчают обвинения против Батьки и русского обер-лейтенанта Karpakow <Колпакова>, ближайшего друга изгнанного князя Голицына, а также многих других; первый из вышеназванных, выдержав четырехкратную пытку кнутом и медленным огнем, упорствовал и скорей готов был принять смертную казнь, чем признаться в мятеже, устроенном царевной Софьей, но наконец, после предъявления ему обоснованных показаний того юноши, он, изменник и главный мятежник, четыре раза жестоко пытанный и уже близкий к смерти, дал внятные показания и не только подтвердил содержание полученного письма упомянутой царевны и ее сестры, также заинтересованной, царевны Марфы, но и был побужден сделать еще одно признание и открыл, что [к мятежу причастны] две старшие горничные обеих царевен Fiera <Вера> и Schukowa <Жукова>, а также диакон Иван Гаврилович, уже несколько лет содержавшийся Марфой в угоду ее сластолюбию; тоже арестованный, как я уже верноподданнейше доносил вашему имп. и кор. величеству, бывший с мятежниками поп получил благословение от патриарха, однако не мог достоверно и правдиво показать, был ли дурной умысел ему, патриарху, известен; и потому, в силу имевшейся полной осведомленности, все вышеназванные были заинтересованы в деле; однако царевна Софья для своего постоянного вмешательства использовала не только тайные письма, передаваемые в трех испеченных в монастыре хлебах, из тех, что идут в открытую продажу, и получала ответные сообщения при посредничестве нищенки, ежедневно сидевшей у стен монастыря, и всеми мыслимыми способами побуждала к prosequirung <зд.: пособничеству – лат> своему злому делу; она, кроме того, дала несколько указаний, чтобы, не теряя времени, взяв образа Пресвятой Девы и святого Николая, шли к городу и Новодевичьему монастырю, где живет Софья под стражей и взаперти, и встали лагерем в часе пути от Москвы, к сему было обещано, что к ним непременно присоединятся несколько тысяч простого народа, и этим еще увеличится сила их честно поднятого оружия. Получив таковое заверение, 4 полка согласно решили незамедлительно устроить все, как им предлагалось; и хотя исполнить это было само по себе легко и не представляло особых трудностей, все же во время похода возникли разногласия между Porisca Proscurat <Бориской Проскуряковым>, главарем бунта, казненным еще в [Новом] Иерусалиме, и Jakuska <Якушкой>, которого Белый полк избрал майором, а кроме того два унтер-офицера из-за возникших разногласий задержались на четыре дня, и тем задуманное дело приостановилось. Для сего бунтовского предприятия царевна Софья якобы привела им различные причины. В частности, то, что генерал Лефорт уговорил царя уехать за границу, а также наущал и подталкивал к созданию многих крайне неблагоприятных российских законов, в том числе и к уже примененным царем порядкам, сколь вредным, столь и заслуживающим Божьей кары; из-за этого, дескать, и Москва нанолниласъ столь многими немцами, и все они приобрели любовь и aestimation <уважение – лат> царя, тогда как русские, напротив, ему ненавистны и к ним день ото дня отношение все более презрительное; отсюда можно ясно вывести, что и царь, много раз говоривший о том прилюдно, помышляет истребить стрельцов всех до единого. Потому что знатнейшие и даже все прочие военные чины присваиваются только немцам, то есть им, стрельцам, или не будет продвижения по службе, или [нужен] другой царь, у которого они будут в милости. Так она побудила многих принять твердое решение: подойдя к Немецкой слободе, немедленно поджечь ее с разных концов и без малейшей пощады вырезать всех находящихся там немцев, а также рожденных от немецкой крови или носящих немецкое имя, особенно же – бояр, которые в отсутствие царя управляют доверенными им должностями и делами не к пользе страны и не к пользе простых людей, а лишь ради своего