<.. >
Май
1. Сегодня мы впервые отведали рыбы, которую самоеды высушивают на воздухе и едят вместо хлеба.
2. Запрещено пересылать в Москву письма из Азова или Воронежа. Поэтому ходит темный слух, что пятьдесят азовских мятежников казнены в Воронеже.
3. 4. Царь присваивает только себе право продажи водки; некоторые из черни, так называемые ямщики, держали ее на продажу в своих частных домах вопреки явному запрещению царя. Поэтому оберегатель царской казны, Петр Иванович Прозоровский, желая наказать их, попросил у генерала Гордона и тотчас получил в свое распоряжение пятьдесят солдат. К ним присоединил он писаря с приказом отнять силою всю водку, найденную в указанных местах, как принадлежащую казне и отнести ее на царский погреб. Но когда солдаты пожелали исполнить поручение, то многие ямщики, собравшись вместе, оказали сопротивление и стали отражать насилие насилием; тотчас три солдата пали проколотые, а очень многие были ранены. Ямщики грозили впредь еще большими ужасами, если снова будет устроена подобная расправа. Такой дерзостный поступок сильно обеспокоил вельмож, которые недоумевают, что лучше – действовать ли сильными мерами или не проявлять своей власти. <…>
15.<…> Сюда прибыли с реки Волги сто пятьдесят барок с ячменем и овсом; за ними последуют еще триста, наполненные хлебом.
Когда царь уезжал из Воронежа в Азов и уже находился в лодке, ему стал что-то нашептывать Александр, хорошо известный при дворе царскою к нему милостью. Совершенно неожиданно это нашептывание рассердило царя, и он дал своему докучливому советнику несколько пощечин, так что тот упал пред ногами разгневанного величества чуть-чуть не замертво.
Упорство азовского гарнизона усилилось от времени. Он потребовал присяги от того, в ком должен был бы чтить властелина жизни и смерти. Но раз подданные стряхнули с себя власть господина, что может быть непозволительным, неприкосновенным или дерзновенным для их вероломства? Для тех, которые в своем нечестии пали так низко, служит даже утешением, что они решились на всякое дерзновение для предупреждения гибели, ими самими устроенной. Хотя царь с чувством сильной скорби смотрел на унижение своего достоинства, все же он не мог отрицать необходимости предложенного условия, так как, защищая упорно свое величие, он мог бы подвергнуться опасности большого бедствия. Он снизошел до соглашения со своими гражданами и честным словом и царским достоинством подтвердил предложенную ими присягу, что все стрельцы в городе Азове останутся без наказания. Трудно решить, будет ли крепко его вынужденное обещание, так как государи часто снова несправедливо присваивают то, что у них несправедливо было отнято, и утверждают, что несправедливо их обязать к справедливости. <…>
20. Среди прочих разговоров датский посол рассказывал, что в Воронеже один московит обвинил двух немецких полковников в измене; несмотря на тюремное заключение и жесточайшие мучения на дыбе, их нельзя было принудить к сознанию во взводимом на них преступлении. Между тем русский раскаялся в своем лживом доносе и с тою же дерзостью, с какою ранее обвинял невинных, объяснил царю, что немцы подвергнуты мучению несправедливо, и исключительно по своей ненависти к ним он уличал невинных в столь позорном деянии. Злоба этого криводушного человека привела царя в такое негодование, что он вполне законно пожелал самолично отсечь мечом ненавистную голову22.
Солдаты Преображенского полка распределены по кораблям. Говорят, что в царском флоте есть один корабль, и притом самый красивый, к которому не прилагал руки никто, кроме царя и некоторых бояр, пользующихся его особым расположением. <…>
30. 31. Сто пятьдесят стрельцов приведены сюда пленниками из азовской крепости.
Сжатое описание мятежа стрельцов в Москве
В силу капризов, присущих фортуне, очень часто случается, что человек, желающий по-дружески помочь тушению пожара в доме соседа, охваченном губительным пламенем, попадает сам в такую же беду: отсюда, всякий раз как «горит сосед Укалегон»1, это несчастие и горе надо оплакивать, как собственное.
Всем известно, что поляки, призванные к свободному голосованию для выбора короля, который должен был занять трон во вдовствующей республике, разделили свои мнения между двумя кандидатами. Эти бури, вздымающиеся на море народных собраний у нации живой, богато одаренной и волнуемой огромным честолюбием, грозили зловещим ненастьем и вообще бедствиями. Встревоженный близостью опасности царь Московии повелел стать на страже на литовских границах сильному воинскому отряду под начальством воеводы князя Михаила Григорьевича Ромодановского, чтобы этим путем быстро успокоить общественные волнения, могущие случайно возникнуть из частной вражды, а также обуздать нарушителей общественной тишины сильным воздействием и тем лучше внушить им должное уважение ко вновь избранному королю. Но как удивительны бывают обороты судьбы и событий! Опасаясь, что бурные волны, подъятые жесточайшим вихрем, безжалостно разольются и уничтожат спокойствие среди соседнего народа, царь обратил эти волны против себя. Четыре стрелецких полка, стороживших литовские границы, преступно замыслили переменить представителя верховной власти2. Они покинули места, назначенные им для службы, а именно: полк Федосьев – Вязьму, Афанасьев – Piclam <Белый>, Ивана Черного – Володимирскую Osthebam <Ржеву>, Тихонов – Дорогобуж; прогнав бывших у них верных офицеров, они распределили между собою воинские должности; наиболее усердный к преступному замыслу считался и наилучшим для командования.
Уже они стали грозить, что учинят жестокую расправу с соседними войсками, если те или не перейдут добровольно на их сторону, или будут противиться их умыслу В Москве ходило много слухов о столь близкой опасности, но никто не мог определить степень их достоверности; наконец, частые свидания бояр, неоднократные дневные совещания их, постоянные ночные собрания и обсуждения открыли всем глаза на важность дела, и неотложная необходимость заставляла торопиться с решением. Перед своим отъездом царь назначил генералиссимусом своих войск боярина и воеводу Алексея Семеновича Шеина; поэтому расправа над мятежниками могла быть поручена только тому лицу, которому уже ранее его царское величество вверил управление военным делом, но на этот счет не существовало никаких вполне определенных распоряжений. Все желали в принятии окончательного решения сообразоваться с обстоятельствами, и, если стрельцы станут слишком упорно сопротивляться и не будут просить прощения за свою провинность, то со всею строгостью наказать их за их преступный замысел. Шеин согласился применить порученную ему власть с тем, однако, условием, чтобы решение это было всеми единодушно одобрено и скреплено подписью и печатью каждого. Хотя требование это было полностью справедливо, однако ни один из всего числа бояр не согласился приложить свою руку, неизвестно, из страха или из зависти. Между тем близость опасности и боязнь, что мятежные полки стрельцов проникнут в Москву, не допускали промедления. Небезосновательно было также опасение, что чернь присоединится к мятежникам, почему сочли за более благоразумное идти им навстречу, а не ожидать их губительнейшего нападения. Гвардейским полкам было внушено, чтобы они всякий час держались наготове, так как им придется выступить против святотатственных оскорбителей его величества, и те из них, кто уклонится от своей обязанности, будут признаны виновными и участниками того же преступления; если дело идет о благоденствии государя и державы, то не должно существовать уз ни крови, ни родства; мало того, сыну дозволяется убить отца, если тот злоумышляет на гибель отечеству. Генерал Гордон усердно выполнил свой долг и воодушевил вверенные ему воинские отряды к выдающемуся подвигу, да и нет службы более славной, чем та, которая выполнена для благоденствия царя и государства. Благоприятным предзнаменованием было то, что этот поход против мятежников как раз совпал с праздником Пятидесятницы: дух Истины и Справедливости смутил их неправедные замыслы, как это ясно показал дальнейший ход событий. Раздор разъединил трех главных вождей бунтовщиков, это задержало их поход, и мятежные стрельцы только на третий день встретились с верным войском под монастырем, посвященным Пресвятому Воскресению и называемым другими Иерусалим3. Тяжесть преступления влечет за собою страх, медлительность, а иногда и противоположные друг другу планы, и согласие на злодеяние, хотя и скрепленное клятвою, никогда не бывает продолжительным. Если бы мятежники хоть часом ранее заняли монастырь, то, под оградой его укрепления, они, вероятно, долго понапрасну изнуряли бы усилия верного воинства и увенчали бы свой преступный замысел злополучной для верноподанных победой. Но судьба отказала в желанном исходе для их насильственных замыслов. Неподалеку от монастыря течет по черноземной местности небольшая речка, на более отдаленном берегу ее расположились царские воины, а на противоположном стали уже показываться мятежники. Они замышляли перейти через реку и, пожелай они осуществить это, царское войско с трудом помешало бы им, так как оно было утомлено дневным переходом и не успело достаточно набраться крепости. Гордон возместил силу хитростью и один вышел на берег, желая переговорить со стрельцами. Он застал их уже предпринимающими переправу и начал отклонять их от дальнейших попыток примерно в следующих выражениях: какое у них намерение? куда они направляются? если они думают про Москву, то наступающая ночь препятствует им идти далее и занять все теснины более высокого берега; поэтому им лучше остаться на другой стороне реки и воспользоваться ночным временем для более зрелого обсуждения, что им предпринять на завтра. Мятежная толпа не воспротивилась таким дружеским советам, так как физическая усталость влияла и на их мысли, отклоняя их от неожиданных случайностей боя. Между тем Гордон, хорошо рассмотревший все удобства местности, занял с согласия Шеина своими воинами выгодно расположенный соседний холм, распределил и укрепил сторожевые посты и не опустил ничего, что могло бы служить, с одной стороны, к защите и обороне его войска, а с другой – ко вреду и ущербу врагов. С такою же добросовестностью и храбростью деятельно выполнил лежавшую на нем задачу цесарский пушечного дела полковник де Граге; он занял вышеупомянутый холм, удачно разместил пушки и расположил все в таком порядке, что почти все части успеха принадлежали артиллерии. Как только рассвело, генерал Гордон по поручению воеводы Шеина вторично вступил в переговоры со стрельцами; упрекнув коротко полки за их неповиновение, он долго распространялся о царском милосердии. Если (говорил он) они ищут жалованья, то нельзя солдатам заявлять царю о своих желаниях мятежным скопом. Зачем вопреки привычке к повиновению, вопреки правилам дисциплины оставили они местности, порученные их верности? Зачем они прогнали офицеров, а сами замышляют насилие? Пусть лучше мирным путем изложат они свои требования и вернутся в указанное место, памятуя о долге верности; если он увидит, что они склонны к повиновению, если услышит их мольбы, то он добьется удовлетворения их просьб и выпросит им прощение за соделанный позор. Но эта речь Гордона не произвела впечатление на уже закоренелое упорство, и в своем упрямстве они отвечали только следующее: гораздо скорее следует им отправиться в Москву, чтобы обнять там дражайших жен и получить невыплаченное жалованье, чем вернуться бедняками в назначенное место. Гордон донес Шеину об этом преступнейшем упорстве стрельцов; но Шеин все еще не терял надежды на раскаяние злоумышленников, поэтому Гордон не отказался третий раз подействовать на озверелых мятежников предложением помилования их вины и обещанием уплаты жалованья. Но всякие увещания были бесплодны: они не только не увенчались желанной целью, но при дошедшем до ярости ожесточении едва не имели плохого конца: стрельцы начинают уже бранить и порицать влиятельного мужа, своего прежнего генерала, говоря ему, чтобы он немедленно убирался прочь и не рассуждал более попусту, если он не хочет, чтоб