32.
Когда Голицын отправился в ссылку, Нарышкин, дед Петра по матери, уже не имел препятствий своему намерению занять место этого князя, и ему оставалось лишь добиться немилости молодого Голицына, фаворита Петра, что казалось тем более сложным, что он сам был причиной его возвышения. Однако, благо Петр и его фаворит были неопытны, старый интриган вскоре нашел повод, чтобы вызвать у своего внука подозрения по поводу постоянных просьб, с которыми обращался к нему его фаворит, дабы спасти жизнь своему двоюродному брату, нашептывая ему, что этот князь принимал участие во всех предприятиях великого Голицына. Но когда царь дал понять Нарышкину, что с трудом верит ему, так как Голицын трижды спас ему жизнь, этот дедушка в сопровождении своей дочери и трех сыновей пришел со слезами на глазах объявить Петру, что, раз он не удаляет этого фаворита, то лучше уж пусть вернет великого Голицына. Более зрелый и опытный монарх был бы по меньшей мере удивлен, но он тотчас обещал сослать своего фаворита в его имения, куда этот князь и выехал, будучи предупрежден и не дожидаясь приказа.
Как только царь узнал об этом, он начал посылать к нему одного гонца за другим, чтобы узнать причину его отъезда, на что тот отвечал только, что если его прошлые дела не смогли убедить его величество в его верности, то он никогда больше в жизни не захочет находиться при дворе. Это так чувствительно задело Петра, что он послал к нему двух бояр, чтобы они посетили его от его имени, и несколько дней спустя, нетерпеливо желая вновь увидеть его, прислал к нему двух других, чтобы просить его вернуться обратно, что он тотчас же и сделал.
Это возвращение, сопровождавшееся тысячей объятий, в которые Петр заключил его по приезде, настолько встревожило Нарышкиных и их партию, что они решили искать его дружбы. Его успех длился недолго и ознаменовался милостями, которые он расточал своим друзьям. Но затем этот князь, не имея ни одного из достоинств своего двоюродного брата, последовал его примеру, стараясь навлечь немилость на знатных и раздать их места таким же пьяницам, как и он сам. Он вскоре попал в немилость, так его противники столь преуспели, пугая Петра возможностью восстановления партии царевны, что он решил, наконец, предоставить место великого Голицына, которое его двоюродный брат надеялся занять и обязанности которого до тех пор выполнял временно, дедушке Нарышкину, отцу его матери.
Это событие, происшедшее в то время, когда его менее всего ожидали, заставило всех склониться на сторону Нарышкиных {сыновья которого вскоре были назначены на первые должности}, а старший среди них пожалован в чин камергера, который раньше был у молодого Голицына; это так опечалило князя, что он не мог удержаться, чтобы не выразить открыто свои чувства, обозвав царя безумцем. Его враги воспользовались этой выходкой с выгодой для себя и склонили царя, единственным достоинством которого является его жестокость, с позором сослать этого фаворита; а сейчас они только тем и заняты, что добиваются указа о казни этих двух сосланных Голицыных.
Те, кто больше всех выказал радости при опале великого Голицына, хорошо видят сегодня потерю, которую они понесли, потому что Нарышкины, которые правят ими сейчас, в такой же мере грубые, как и невежественные, и они начинают разрушать все то, что этот великий человек сделал для славы и выгоды народа, желая заслужить одобрения, вновь влезши в свою прежнюю шкуру, столь же черную, сколь и зловонную.
Эти невежды начали с того, что вновь запретили въезд иностранцам в страну, а также отправление католической службы, так что теперь только польский посол имеет часовню, и то достигнуто почти силой. Считают даже, что они принудят затем московитов не учиться ничему, кроме чтения и письма, как прежде; встав в этом, как и в других делах, на путь тиранического правления, они заставят всех оплакивать этого великого князя.
А ведь он приказал построить великолепное каменное здание учебной коллегии, вызвал из Греции около 20 ученых и выписал множество прекрасных книг; он убеждал дворян отдавать детей своих учиться и разрешил им посылать одних в латинские училища в Польшу, а для других советовал приглашать польских гувернеров, и предоставил иностранцам свободный въезд и выезд из страны, чего до него никогда не было.
Он хотел также, чтобы местное дворянство путешествовало, чтобы оно научилось воевать за границей, поскольку его целью было превратить в бравых солдат толпы крестьян, чьи земли остаются необработанными, когда их призывают на войну. Вместо этой бесполезной для государства службы он предполагал возложить на каждого умеренный налог, а также содержать резидентов при основных дворах Европы и дать свободу совести.
Он уже принял в Москве иезуитов, с которыми часто беседовал; они были изгнаны на следующий же день после его опалы с объявлением царей императору и польскому королю, которые их прислали, что они никогда не будут допущены в страну. Так они и поступили, отказав в марте прошлого 1690 г. польскому послу, просившему от имени своего короля и императора о разрешении на проезд через их владения отцу Гримальди, который ныне находится в Польше по делам китайского императора.
Если бы я захотел письменно изложить здесь все, что я узнал об этом князе, то я никогда бы не смог сделать этого: достаточно сказать, что он хотел заселить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов – в храбрецов, а пастушеские хижины – в каменные дворцы.
Его собственный дворец – один из самых великолепных в Европе, он покрыт медью, украшен богатейшими коврами и замечательными картинами. Он также приказал построить дом для иностранных послов, что ввело во вкус как знать, так и народ, так что за время его правления в Москве было выстроено более трех тысяч каменных домов. Это не столь удивительно, если учесть, что в этом городе 500 тысяч жителей и что он состоит из трех городов, один в другом, каждый из которых окружен большой стеной {первый называется Kzim <Кремль>, второй – Bialogrod <Белгород>, или Белый город, и третий – Novogrod <Новгород>, или Новый город} и большим рвом, наполненным водой, чтобы препятствовать набегам татар и поляков.
Для иностранца в этом городе особенно любопытно то, что в декабре на льду реки возводят две тысячи деревянных домишек для торговцев с Востока и из Европы.
Князь Голицын приказал также построить на этой реке, именуемой Moskova <Москва>, которая впадает в d’Occa <Оку>, каменный мост с двенадцатью пролетами, необычайно высокий, по причине наводнений. {Это единственный каменный мост во всей Московии. Его архитектором был польский монах.}
Петр I в Русской Раве в 1698 годуЯ.-С. Яблоновский
Издатели «Киевской старины», исторического журнала, выходившего, соответственно, в Киеве с 1882 по 1906 год, снабдили публикацию небольшой, но содержательной справкой: «Помещенный ниже рассказ принадлежит современнику и участнику описываемого события, русскому (т. е. червонорусскому) воеводе Яну Станиславу Яблоновскому, из записок которого он извлечен. Записки эти хранятся в рукописном отделении Института Оссолинских во Львове (№ 437) и обнимают собой только три года: 1698–1700. Отрывок о пребывании Петра Великого в Червоной Руси сообщаем в точном переводе».
Институт Оссолинских – это библиотека, основанная в 1817 году графом Юзефом Максимилианом Оссолинским, которая со временем превратилась в научно-исследовательское общество, получившее название «Институт Оссолинских». Институт существовал до вступления во Львов советских войск в 1939 году. Дальнейшая его судьба была драматична.
Для нас фрагмент воспоминаний Я.-С. Яблоновского (1669–1731), служившего, судя по тексту, в Белой Церкви, находившейся на границе с московскими землями (отсюда «сусид»), имеет особый смысл. Есть основания предполагать, что именно на этой встрече Петра с Августом Саксонским, польским королем, оформилась идея союза против Швеции и планы войны с этим королевством, в чем был кровно заинтересован Август.
Публикуется по изданию: Киевская старина. 1882. Т. 1. № 1.
Русский царь Петр, по условию с королем, хотя совершенно неожиданно для нас, явился в Раву на обратном пути из Вены. Местечко это лежит в 5 милях от Львова, в воеводстве Белзском; принадлежит роду Глоговских. Оба монарха условились встретиться в этом месте при следующих обстоятельствах. Известно всем, что царь Петр возымел беспримерное дотоле в России желание посетить чужие края. С этою целью он снарядил большое посольство, во главе которого находился француз Лефорт (последователь Кальвина), бывший некогда учитель фехтования и выдвинутый царем на место первого министра. Другой посланник, товарищ Лефорта, был русский – канцлер Головин. Их окружала свита, состоявшая более чем из 200 лиц; сам царь находился среди свиты под именем простого дворянина и для виду даже прислуживал посланнику, хотя и свои и иностранцы хорошо знали, кто скрывается под принятым incognito; но государю угодно было стать товарищем и даже слугою посланников. Отправившись кораблем из Архангельска, посольство высадилось прежде всего в Пиляве, в Пруссии брандебургской <восточной>. Здесь устроилось свидание царя с Фридрихом, электором брандебургским, и оба монарха гостили вместе в Кёнигсберге в течение нескольких месяцев, в то именно время, когда под Варшавою происходили совещания избирательного сейма. Из Кёнигсберга царь писал настоятельные письма к штатам Речи Посполитой и к примасу, поддерживая кандидатуру Августа, курфирста саксонского, и даже угрожая войною, в случае если бы избран был сеймом его соискатель, герцог Конти. Это послужило основанием дружбы и доверия, установившихся между царем и королем Августом.
Русское посольство вместе с царем Петром отправилось в дальнейший путь и, посещая многие земли и государства, странствовало в течение 2 лет. Оно объехало Данию, Англию, Голландию. В амстердамском порте царь сам занимался плотничеством при постройке корабля; оттуда он отправился в Вену, желая потом посетить Венецию и Рим. Но во время пребывания в Вене, где император Леопольд принимал царя с величайшими почестями, последний получил известие о сильном возмущении против него, произошедшем в Москве, которое подавил весьма удачно Шереметев; однако царь, не зная последнего обстоятельства, решился лично поспешить, через Польшу и Литву, для укрощения мятежа. Бросив свиту и багаж, он вместе с Лефортом и Головиным, на десяти простых повозках, нанимая лошадей от города до города, даже не взяв для себя коляски, приехал в Краков, а оттуда в Раву.