крепости производятся какие-либо особенные работы или предпринимается поход, окрестным крестьянам за 50 и даже за 150 миль в окружности велят выезжать, каждому с подводою, на работу; при этом за свои труды они ничего другого не получают, кроме хлеба, каковым и довольствуются. Вообще крестьяне, равно как и солдаты, вполне довольны, когда имеют хлеб и чеснок, да порою немного муки, разведенной в горячей воде. Если у крестьянина падет лошадь, сам он все же остается на работе впредь до ее окончания или до смены его другим крестьянином, чего иной раз не случится и в течение целого года. Если умрет крестьянин, то и тогда беда невелика, так как край населен густо, по той причине, что парни вступают в брак 16[-ти], а девушки 14[-ти], иногда и 12[-ти] лет; таким образом, в 50 лет человеку нередко случается видеть своих правнуков, и, когда крестьянин умирает, всегда есть кому заменить его в хозяйстве. <…>
По приглашению коменданта я ездил с ним за город, в его экипаже, смотреть, как батальон его полка, состоящий из 700 человек, производит учение. Солдаты этого батальона были обучены так же хорошо, как любой датский полк. Разница заключалась разве в том, что все приемы они делали быстрее, чем наши солдаты, хотя делали их точно так же одновременно. Стрельбу они равным образом производили отлично, подобно любому иностранному полку, как <общими?> залпами, так и повзводно.
В четверти мили к югу от Нарвы находится большой, шумный, бурливый водопад, низвергающийся со скалы. Вытекает он из озера Пейпуса3, которое тянется до самого Пскова; около водопада в большом количестве ловятся лососи; несколько штук поймано было при мне, пока я там стоял.
19-го. Прибыл сюда из Петербурга генерал-адмирал Феодор Матвеевич Апраксин, встреченный с вала салютом из 51 орудия. Сестра его, ныне вдовствующая царица, была замужем за покойным братом царя4.
Так как я письменно уведомил Апраксина о моем прибытии в Нарву, то в виду моего положения, как посланника коронованной особы, вежливость, принятая между людьми, умеющими обращаться в свете, требовала, чтоб он первый сделал мне визит или по крайней мере прислал бы кого-нибудь уведомить меня о своем приезде. Но он не сделал ни того, ни другого, и мне пришлось с этим примириться, так как я нуждался в его поддержке против коменданта, который во многом проявил относительно меня свою невежливость. Я послал к Апраксину секретаря миссии Фалька передать ему мой привет и выразить радость по случаю его приезда. В ответ он тотчас же прислал ко мне майора, которому приказал меня благодарить и поздравить с приездом, в качестве посланника, в Россию, причем выразил надежду на скорое свидание со мною.
20-го. Я долго сидел дома, ожидая первого визита генерал-адмирала; наконец увидел, что он не намерен его сделать. Однако, так как для пользы королевской службы мне необходимо было получить сведения, где настичь царя, чтобы продолжать мое путешествие, и я полагал, что генерал-адмирал в состоянии лучше, чем кто-либо, сообщить мне эти сведения, коих я ни от кого еще не мог добиться, то я передал ему чрез секретаря миссии Фалька, что мне хорошо известно правило, принятое в Дании относительно первого визита, но что я не знаю, как поступают в подобных случаях в России, и что, так как я весьма желаю говорить с ним, то предоставляю ему самому назначить удобные для него час и место для первого нашего свидания, причем, впрочем, надеюсь, что он поступит относительно меня не иначе, чем как принято поступать в России с посланниками других коронованных особ.
Генерал-адмирал велел отвечать, что он несведущ во всех этих церемониях, но что, так как здесь оба мы чужие и проезжие, то не все ли равно, где нам свидеться, а потому, если мне удобно и я хочу сделать ему честь прийти к нему, он будет мне очень рад.
Я тотчас же пошел к нему, и так как кушанье стояло у него на столе, то он предложил мне отобедать. Я согласился, но такого плохого обеда мне никогда в жизни еще не приходилось есть, ибо по случаю постного дня на столе ничего не было, кроме рыбы: осетрины, стерляди и других неизвестных в Дании пород, воняющих ворванью. Вдобавок все яства были присыпаны перцем и крошеным луком. В числе других кушаний был суп, сваренный из пива, уксуса, мелко накрошенного лука и перца. За столом, согласно русскому обычаю, всякая заздравная чаша наливалась иным напитком и в другого рода стаканы. В особенном ходу был напиток, называемый «Астраханским пивом» и выдаваемый за виноградное вино, на самом же деле сваренный из меда и перцовки. Люди, знакомые с местными обычаями, уверяли меня, что напиток этот варится с табаком.
Адмирал казался очень любезным и веселым человеком. Он так же, как и другие, не знал, где застигнуть царя. Обещал сделать распоряжение относительно производства мне содержания согласно заключенному между Даниею и Россиею договору, заверил меня, что во всем, в чем может, будет к моим услугам, и вообще был очень вежлив.
За тем же обедом в гостях у генерал-адмирала был один сибирский принц, называвшийся царевичем5, подобно сыну царя. Звали его так потому, что предки его, прежде чем подпали под русское владычество, были царями в Сибири. Царевича этого царь постоянно возит на свой счет по России, путешествуя с ним сам или заставляя его путешествовать с другими
22-го. Комендант позвал меня обедать. На его обеде присутствовали также генерал-адмирал и другие важнейшие должностные лица. Тут я познакомился еще с одним русским обычаем: жена хозяина, одетая во французское платье, стояла посреди комнаты неподвижная и прямая, как столб; мне сказали, чтоб я, по обычаю страны, поцеловал ее, и я исполнил это. Затем она подносила мне и другим гостям водку на тарелке, шаркала как мужчина и принимала обратно пустую чару. <…>
27-го. Комендант прислал сказать приставленному к моим дверям караулу, что мои люди как по городу, так и за городом должны ходить не иначе, как в сопровождении одного солдата. Приказ этот был отдан под предлогом их охраны от насилия со стороны пьяных и другой сволочи. Под тем же предлогом комендант приказал, чтоб и сам я предупреждал его о моих выездах. Но истинною причиной подобного распоряжения были его высокомерие и подозрительность, а также, без сомнения, любопытство, ибо таким путем он рассчитывал выведывать чрез солдат, какие поручения были даваемы моим людям и что я сам предпринимал. Солдаты его в точности исполняли его приказание, так что по улицам я всегда ходил как пленник. Не видя другого исхода, я вынужден был письменно жаловаться генерал-адмиралу на такую невежливость со стороны коменданта, равно как и на неприличное его отношение ко мне во всем прочем. При этом я требовал той свободы, которою во всех странах мира пользуются посланники, требовал права свободно выходить из дому и возвращаться домой, когда я хочу, не спрашиваясь у коменданта; просил также генерал-адмирала, чтобы он своею властью разрешал те и другие спорные вопросы между мною и комендантом и оказал бы равным образом содействие относительно выдачи мне по праву суточных денег, дров, свечей и воды (согласно договору, заключенному между его величеством королем и царем). Вследствие таковой моей жалобы генерал-адмирал приказал отменить конвоировать меня солдатам, но комендант за этот причиненный мне срам не понес никакого наказания. В виду моего требования, мне стали также выдавать суточные деньги, дрова, свечи и воду, однако всякий раз не иначе, как после частых обсылок <посланий> и долгого выпрашивания. Что касается выдачи денег, то она всегда производилась копейками, причем среди последних нередко попадались фальшивые, а то и самый счет был неверен. Ригсдалеров in natura <в действительности – лат>я никогда не получал. И несмотря на все это, я постоянно должен был делать подарки лицам, приносившим мне мое положенное скромное содержание. Следует вдобавок отметить, что как в Нарве, так впоследствии и в самой России русские, при выдаче мне денег, всегда намеренно меня обсчитывали в свою пользу. Если, бывало, их проверишь, они сосчитают снова и говорят, что счет верен. Проделывают они это хоть десять раз кряду и до тех пор изводят получающего деньги, пока ему не надоест их проверять и он не помирится с обманом. За каждый следуемый мне ригсдалер in specie я получал только по 80 копеек. <…>
Ноябрь
30-го. Вечером в 4 часа прибыл в Нарву его царское величество при салюте из 177 орудий. Я бы охотно выехал к нему навстречу верхом, как то предписывал мой долг, но коменданты по высокомерию этого не разрешили под неосновательным предлогом, будто бы сами они должны доложить обо мне царю, прежде чем я к нему явлюсь. Мне поневоле пришлось подчиниться.
По приезде царь тотчас же вышел, чтоб посетить старика Зотова – отца нарвского коменданта. Зотов некогда состоял его дядькою и в шутку прозван им патриархом6. Казалось, царь очень его любит.
Я послал секретаря миссии на царское подворье попросить означенного Зотова осведомиться у царя, могу ли я ему представиться. На это комендант велел мне сказать от царского имени, что царь идет сейчас обедать к обер-коменданту и что я также могу туда явиться. Я так и сделал.
Лишь только я с подобающим почтением представился царю, он спросил меня, однако чрез посредство толмача, о здоровье моего всемилостивейшего короля; я отвечал ему надлежащим выражением благодарности. Далее он осведомился, не служил ли я во флоте, на что я ответил утвердительно. Вслед за этим он тотчас же сел за стол, пригласил меня сесть возле себя и тотчас же начал разговаривать со мною без толмача, так как сам говорил по-голландски настолько отчетливо, что я без труда мог его понимать; со своей стороны и он понимал, что я ему отвечаю. Царь немедля вступил со мною в такой дружеский разговор, что, казалось, он был моим ровнею и знал меня много лет. Сейчас же было выпито здоровье моего всемилостивейшего государя и короля. Царь собственноручно передал мне стакан, чтобы пить эту чашу.