Предместье, где находится царский дом, в котором царь дал мне аудиенцию, называется Преображенской слободой, ибо состоит она из бараков и домов Преображенского полка, главной царской гвардии. Когда полк в Москве, в Преображенской слободе живут его офицеры и солдаты, когда он в походе, там остаются их жены и дети. Среди этих-то бараков, на маленьком холме, стоит деревянный царский домик, вокруг него расставлено небольшое количество металлических пушек.
Накануне капитан царского флота, норвежец Бессель, пригласил меня на свою свадьбу, но в самый день свадьбы царь с утра послал сказать всем званым, в том числе и мне, что произойдет она в доме князя Меншикова и что мы должны явиться туда. Жених и невеста, ввиду предстоящих им новых приготовлений по этому случаю, пришли в немалое замешательство. Маршалом на свадьбе был сам царь, а я, по русскому обычаю, посаженым отцом жениха. Царь охотно соглашается бывать маршалом на свадьбах, чтобы не быть вынужденным подолгу сидеть на одном месте: вообще продолжительное занятие одним и тем же делом повергает его в состояние внутреннего беспокойства. В качестве маршала царь с маршальским жезлом в руке лично явился за женихом и невестой и повел их венчаться.
На свадьбе было весело, танцевали все вперемежку: господа и дамы, девки и слуги. Царь, как уже много раз бывало на подобных собраниях, неоднократно являл мне знаки великой и особливой своей милости. Вечером он сам сопровождал молодых домой. По пути на улицах пили и весело плясали под звуки музыки. <…>
28-го.<…> Так как царь почти всегда путешествует с весьма малочисленной свитой, то он обыкновенно тщательно ото всех скрывает время своего отъезда, с одной стороны для того, чтобы оберечься от злоумышленников, с другой – чтобы нежданно являться на место, куда едет, и проверять, все ли там сделано согласно его велениям. Таким же образом поступил он и теперь, перед отъездом своим в Петербург. Однако, как ни соблюдалась тайна, все же можно было заподозрить, что он уедет в тот самый вечер. Правда министры, которых я расспрашивал насчет этого, уверяли, будто они ничего не знают, но в сущности это была ложь, потому что позднее, уходя со свадьбы, царь говорил присутствующим: «Прости, прости», как бы указывая тем, что со всеми расстается. Затем он тотчас же сел в сани и поехал прямо в Петербург без министров и свиты в сопровождении всего двух-трех слуг. Выбыл он из Москвы в полночь.
Март
<…>
29-го. Я крестил сына у морского капитана Сиверса. Царь держал ребенка над купелью. На крестинах, родинах, свадьбах, похоронах и т. п. царь охотно бывает у своих офицеров, какое бы незначительное положение ни занимал тот, кто его зовет, и это чрезвычайно удобно для иностранных посланников, ибо им никогда не выдается более удобного случая говорить с царем, как на подобных пирах у офицеров и у купцов, где они порой решают дела так же успешно, как на особо назначенной тайной конференции. При дворе же, в противоположность обычаю, принятому в других странах, не назначено определенного времени для переговоров с царем. Его даже трудно захватить дома. Когда он хочет быть один, все скрывают, что он у себя, и нередко возвращаешься из дворца, не сделав дела. <…>
Апрель
<…>
25-го. Утром, пользуясь хорошим ветром, царь катался на своем буере, и так как после полудня, вернувшись с прогулки, он остался на судне, чтобы с большим удобством предаться там веселью, то я съездил к нему на буере. Тут царь тотчас же заставил меня выпить, приветствуя меня с благополучным прибытием, четыре больших пивных стакана разных крепких горячительных вин, от каковых я не мог отмолиться ни просьбами, ни хныканьем, ни сетованиями, ибо на царя находит иногда такой стих <такая блажь>, что он принуждает людей пить через край и во что бы то ни стало. Хоть я и чувствовал, что вино не пойдет мне впрок, однако и в этот раз, как почти всегда, должен был подчиниться. Впрочем, если, живя в России, избегать собраний, где таким образом пьют, то нельзя привести к окончанию ни одного важного дела, ибо, как уже сказано, все серьезнейшие вопросы решаются за попойками. <…>
Май
<…>
2-го. <…> Царь не желает пользоваться титулом величества, когда находится на судне, и требует, чтобы в это время его называли просто шаутбенахтом. Всякого ошибившегося в этом он немедленно заставляет выпить в наказание большой стакан крепкого вина. Привыкши постоянно величать царя надлежащим титулом, я и другие лица часто обмолвливались, за что сверх многих круговых чаш должны были выпивать еще и штрафные. При царе находились также люди, которые понуждали гостей пить в промежутках между заздравными чашами.
Тут, между прочим, со мной приключился следующий случай. Царский ключник поднес мне большой стакан вина; не зная, как от него отвязаться, я воспользовался тем, что ключник стар, неловок, толст, притом обут лишь в туфли, и чтобы уйти от него, вздумал убежать на переднюю часть судна, затем взбежал на фокванты, где и уселся на месте скрепления их с путельсвантами. Но когда ключник доложил об этом царю, его величество полез за мною сам на фокванты, держа в зубах тот стакан, от которого я только что спасся, уселся рядом со мной и там, где я рассчитывал найти полную безопасность, мне пришлось выпить не только стакан, принесенный самим царем, но еще и четыре других стакана. После этого я так захмелел, что мог спуститься вниз лишь с великой опасностью. <…>
21-го. Почти весь день провел на судне у царя. Там в гостях у него был весь генералитет: генерал-адмирал Апраксин, петербургский комендант генерал-адмирал Брюс, подполковник Преображенского полка генерал-майор von Kircken и генерал-майор Birkholtz, в этом собрании находился и я. Такой великой и здоровой попойки и пьянства, как здесь, еще не бывало. Когда я отказывался пить, ко мне подходил сам царь, ласкал и целовал меня, одной рукой обхватывал мне голову, другой держал у моего рта стакан и так упрашивал, столько произносил ласковых слов, что я наконец выпивал вино. Я пытался убраться тайком незамеченным, дважды был уже в своей шлюпке, но, прежде чем успевал отвалить, в нее спускался сам царь и приводил меня назад. Потом он приказал вахте при трапе следить, чтобы без особого его разрешения ни одна лодка не покидала судна. Этим отнималась у меня последняя возможность бегства. Продолжая таким образом пить без остановки, я напился чрез край, так что наконец должен был выйти из каюты на палубу, ибо желудок мой не мог вмещать всего того, чем был переполнен. Тут, когда меня, salvo honore <без вреда для чести – лат.>, рвало, ко мне подошли два лица, которых в ту минуту, вследствие опьянения, я не был в состоянии признать, да и до сегодняшнего дня наверное назвать не могу, догадываюсь только, что это были датские морские офицеры, находившиеся на царской службе, ибо я хорошо помню, что они обращались ко мне по-датски. Лица эти заявили, что царь велел им привести меня к нему, но я извинился и отвечал им, что, видя мое положение, они сами сумеют объяснить царю причину моего неприхода. На этот раз они оставили меня, но вскоре пришли снова с тем же требованием. Ответ мой был прежний. Я усердно убеждал и просил их принять во внимание, в каком я виде, и дать мне немного оправиться, заверяя, что на это потребуется самый короткий срок и что затем я с удовольствием явлюсь к царю. Но теперь, быть может из опасения, как бы не прогневить царя, вернувшись к нему с новым отказом, они решили привести меня силой. Сначала взялись они за меня осторожно и принялись оттаскивать от корабельного релинга, на который я опирался, я же, крепко за него ухватившись, продолжал ласково увещевать их. Но тут они крепко меня схватили, я же, сопротивляясь, для большего устоя уцепился за одну из бизангитовых. Между тем в помощь к первым двум офицерам подоспело еще несколько человек, и, как они начали дергать меня довольно грубо, я под влиянием хмеля и озлобления выпустил из рук веревку, за которую держался, и выхватил из ножен шпагу. Я никого не рубил, не колол ею, даже не ранил никого и только хотел их напугать. Действительно, все меня оставили, и я остановился, прислонившись спиной к борту. В это время ко мне подошел царь, не в меру пьяный, как и я, и в грубых выражениях пригрозил пожаловаться на меня моему всемилостивейшему королю за то, что я в его присутствии обнажил шпагу. В сердцах, пьяный, я со своей стороны ответил ему тоже не особенно мягко, что имею гораздо более оснований сетовать на тех, которые таким образом хотят действовать относительно меня насилием. Затем царь велел мне отдать ему мою шпагу. Тут я, однако, настолько опомнился, что исполнил его приказание, протянув ему оную эфесом вперед. Царь гневно взял ее и убежал с ней в каюту. Вскоре он распорядился, чтобы вахта отпустила меня на «Александр», куда я и вернулся. Вечером посланник Фицтум, приехав на судно, привез мне обратно мою шпагу. Ко времени его возвращения я успел немного выспаться и тут подробно переговорил с ним по этому делу. Я сказал, что хотя ввиду такого обращения со мной я имел бы полное основание отстраниться от царского двора впредь до получения от моего всемилостивейшего государя и короля приказания в ответ на мой отчет о настоящем вопросе, тем не менее, считая непозволительным по обстоятельствам времени затевать раздор, я, конечно, предпочитаю принять вину на себя, вследствие чего прошу его съездить на следующий день на судно к царю и, извинившись за меня в случившемся, ходатайствовать, чтобы его величество предал все дело забвению как во внимание к тому, что я дважды пытался съехать с «Лизеты», но, как известно самому царю, не получил разрешения, и что если бы меня отпустили, всего этого не случилось бы, так и ввиду того, что сказанные мной ему слова могли бы зачесться за те резкие речи, с которыми сам он ко мне обратился.
22-го. Как было между нами условлено с вечера, посланник Фицтум отправился рано утром к царю и извинился за меня в приведенном выше смысле. С ответом он прибыл назад тотчас же. Царь сказал ему, что вчера и сам был пьян, а потому ничего не помнит и о случившемся знает только от других, что если он меня чем обидел, то просит у меня прощения, со своей же стороны от всего сердца отпускает мне все, что было мной сказано и сделано, и приглашает немедленно к нему приехать, чтобы с ним помириться. Засим я поспешил к царю вместе с посланником Фицтумом. Когда я попросил его величество простить меня за вчерашнее, он обнял меня и поцеловал.